Мартин Лютер Кинг. Жизнь, страдания и величие - Уильям Роберт Миллер

Мартин был твердолобым и в буквальном смысле этого слова. Однажды, когда мальчишки играли в бейсбол на площадке за домом, из рук А. Д. случайно вырвалась бита. Она угодила прямиком в голову Мартина, стоявшего в позиции защитника. Бита сбила Мартина с ног, но сознания он не потерял и, поднявшись, заявил:

— Ладно, А. Д., ты удален...

В характере Мартина сочетались темперамент вспыльчивого, неуравновешенного отца и спокойствие всегда невозмутимой матери: ее очень трудно было вывести из себя. При этом его отличали две специфические черты ― выраженная погруженность в себя и совестливость, граничившая с необъяснимым комплексом вины. Однажды, когда

Мартину было двенадцать лет, А. Д. съехал по перилам лестницы в их доме и нечаянно сбил свою бабушку. От столкновения она упала и потеряла сознание. Полагая, видимо, что он должен был предотвратить этот несчастный случай, и решив, что бабушка умерла, Мартин в приступе отчаяния выпрыгнул в окно со второго этажа. Несколько месяцев спустя бабушка действительно серьезно заболела, и ее положили в больницу. Именно в это время был парад, который Мартину хотелось посмотреть, и он незаметно выбрался из дома. Когда же он узнал, что бабушка умерла, то, вернувшись домой, не справился с чувством раскаяния и вновь выпрыгнул в то же окно. Оба раза при падении он не получил ни единой царапины, однако чувство вины несколько притуплялось.

В обществе, насквозь пронизанном расизмом, самые крепкие стены домов самых влиятельных чернокожих граждан не могли защитить ребенка от той отвратительной реальности, которая ежедневно опустошала души и угрожала жизни многих миллионов людей. Ребенок, даже если он подрастает в состоятельной семье, рано или поздно осознает, что Джек Армстронг ― белый. Все кинозвезды, все владельцы крупных магазинов в центре города, все государственные служащие, полицейские, законодатели, спортивные обозреватели и рекламные манекенщицы ― все они были белыми. Мартин Кинг за всю жизнь повстречал очень мало исключений из этого правила, а уж в детстве, проведенном на Оберн-авеню, можно сказать, ни одного.

Однако даже Оберн ― островок негритянского благополучия ― не обладал иммунитетом против этой заразы. Первый урок «расовых взаимоотношений» Мартин получил в шестилетнем возрасте. Среди его приятелей, с которыми он подружился буквально с младенчества, были два белых мальчугана, сыновья бакалейщика, жившего неподалеку. Когда Мартин пошел в школу, их не оказалось среди его однокашников, так как они ходили в другую школу, только для белых. Мартин поначалу не обратил на это особого внимания. Однако всякий раз, когда он перебегал улицу, чтобы повидаться с приятелями, их мать под каким-либо предлогом отсылала его обратно. В конце концов она сказала Мартину напрямик то, что уже объяснила своим сыновьям: «Мы белые, а ты цветной, поэтому вам не надо больше играть вместе».

Сбитый с толку, оскорбленный в своих лучших чувствах, Мартин побежал домой к матери. Она постаралась, как могла, объяснить ему происходящее. Она рассказала мальчику, как похищали и превращали в рабов их предков, как много поколений тому назад их привезли в Америку и использовали здесь как рабочую скотину. С ними часто обращались по-зверски, но даже если хозяева оказывались добрыми, жизнь негров все равно целиком и полностью принадлежала белому человеку. Негры, безусловно, заслужили свободу. Считается, что они уже семьдесят лет как освободились. Но белые боятся их и потому разработали целую систему положений, законов и правил, чтобы удерживать чернокожий народ в подчинении.

Но сколь бы полными и исчерпывающими ни были ответы миссис Кинг, у ребенка возникали новые и новые вопросы; многие из них будут преследовать его всю жизнь. «Итак, я ― цветной, ― рассуждал мальчик. ― Но что это значит на самом деле? Отчего так устроена жизнь?» На такие вопросы мать уже не могла дать удовлетворительные ответы, и поэтому она вновь вернулась к словам жены бакалейщика.

— Не позволяй таким людям себя огорчать. Не верь, что ты хоть чем-то хуже белых. Ты точно такой же, как и все остальные, и никогда этого не забывай.

Два года спустя Мартин с отцом пошли в центр города, чтобы купить Мартину туфли. Они зашли в большой обувной магазин и сели у окна.

— Я буду счастлив обслужить вас, ― очень вежливо обратился к отцу приказчик, ― только будьте добры пересесть в глубину зала.

— Но нам и здесь удобно, ― с неудовольствием возразил священник.

— Простите, ― сказал продавец, и в его голосе появился металл, ― но вам следует пересесть туда.

Отец Мартина возмутился:

— Мы либо остаемся здесь и покупаем ботинки, либо вообще ничего не покупаем.

Служащий промолчал. Он глядел на собеседника слегка раздраженно, но в целом достаточно безучастно ― как человек, хорошо знающий свои права, а также законы и обычаи Джорджии. Рассерженный отец продолжал сидеть некоторое время, затем встал, взял за руку юного Мартина и, не говоря ни слова, с гордым видом вышел из магазина. Уже на тротуаре он сказал Мартину сквозь стиснутые зубы:

— Меня мало волнует, сколько времени еще продержится эта система, но я никогда ее не признаю. Я буду противостоять ей до конца моих дней!

Тем не менее они оба ― и отец, и сын ― были вынуждены принимать систему ценностей белого человека. Сколько бы они ею ни возмущались, они могли либо жить с ней и в ней, либо вообще не жить. Эта постоянная внутренняя неудовлетворенность, невозможность уцелеть, не приняв условий белого человека, заставляли черных мужчин остро чувствовать свою беспомощность. Сколь бы изящно и вежливо ни были сформулированы эти условия, они подрывали те основания, на которых покоятся самоуважение и чувство человеческого достоинства. Отец вспоминал своего отца, чей гнев рикошетом бил по его собственной семье. Самодельные цепи, состояние внутреннего рабства ― вот цена выживания. Многие, подобно Джеймсу Кингу, искали забвения в виски и роме. Но всех остальных такое положение ставило перед необходимостью выбора: либо ты смиренно принимаешь эти условия, либо пренебрегаешь ими, по мере сил стараясь их не исполнять, а то и вовсе восстаешь против них. Душа всякого черного мужчины или даже мальчишки была травмирована этой дилеммой. Юный Мартин знал, что такое боль, он страдал сам и переживал за отца.

Система доставала семейство Кингов самыми разными способами, и Мартин-старший старался, как мог, показывать пример сопротивления ей при любой возможности. Если полицейский обращался к нему с привычным «малый», он отвечал, показывая на сына:

— Малый ― это он, а я ― преподобный отец Кинг. Такие возражения могли быть опасными. Они могли оказаться даже самоубийственными для тех, кто не обладал таким общественным весом.