День отца (СИ) - Лабрус Елена

— Ну вот, я же говорю: Мент, — повернулся к нам известный всему городу Доктор Айболит, Аркадий Рейман, улыбчивый и непрошибаемый. В его мире больных зверушек нельзя быть другим, там выживают только физически и эмоционально выносливые люди. И он словно родился для этой профессии.

— А здесь есть что? — спросил я. — Записи какие?

— А здесь нет ничего. В подъезде камера. Единственная запись, что у нас есть: как девочка выбежала из дома вся зарёванная, — развёл руками Мент. — Ладно, наши подъехали, — оглянулся он на серые жилеты сотрудников «Следственного комитета», — пойдём согласуем план работы с МЧС и начнём.

И пока остальные пили кофе и болтали, я пошёл в сторону свалки.

Из-за деревьев, росших по краю оврага, долетел стук колёс проезжающей далеко внизу пригородной электрички. Стая ворон, вечных обитателей кладбищ и свалок, проводила её громким карканьем, взмыв в воздух.

Я не спеша пошёл по перемёту — краю сугроба, что надул за ночь ветер. И дойдя до места, где чистое от снега место упёрлось в торос, остановился.

Шесть месяцев назад. В тёплом солнечном сентябре. Когда тополя в городе уже покрылись ярко-жёлтой листвой, но с парков по выходным ещё доносился сочный запах жарящихся шашлыков, я и нашёл мою Конфетку.

На мусорке возле таких же новеньких многоэтажек. В куче гниющих отбросов. Рядом с давно переполненными контейнерами, которые тогда по неизвестным мне причинам не вывезли. Среди разноцветных пластиковых мешков. На старом выброшенном диване.

Нас вызвали, сообщив, что на мусорке воет пёс. Истошно. Громко. Пронзительно.

Но, когда мы подъехали, слышался лай нескольких собак. Лай и злое карканье вездесущих ворон.

К мусорным бакам я, Мент и Ветеринар вышли, когда Командор, ощетинившись, собирался драться со своими лохматыми и беспородными собратьями. Судя про крови, уже не первый раз.

Это потом мы поняли за кого дрался этот пастуший пёс и к кому их не подпускал.

Хватило одного выстрела холостым патроном в воздух.

Бродячие псы разбежались, хоть и недалеко. А Командор — нет.

— Куда ты, Рим?! Стой, батя мой Рамзес! — ругался на чём свет стоит Мент.

Но мне было не страшно. Я видел, что пёс похож на чёрта. Видел, что он грязный, что шесть на нем свалявшаяся, на шее висит кусок оборванной верёвки. Но я видел и как он отошёл в сторону, уступая мне дорогу, словно нас ждал.

— Батя мой Рамзес! — выдохнул я, когда увидел завёрнутого в одеяльце новорожденного младенца…

— Рим! Пора, — окликнул меня Хирург.

Сейчас перед нами стояла задача вытянуться шеренгой и прочесать, проверить, прощупать каждый уголок, куст, заброшенный дом, сугроб.

Распоряжения волонтёрам громким хорошо поставленным голосом отдавал дядька в форме МЧС. На поиски ребёнка собрались все: студенты из волонтёрских отрядов и сочувствующие, те, кто кормит и помогает бездомным, кто навещает дома престарелых и собирает помощь для приютов, просто неравнодушные жители города, друзья, соседи, близкие, родные девочки и мы, пять долбоящеров, что в свободное от работы время ездили снимать котов с деревьев и спасать других угодивших в неприятности горемык:

Хирург, Мент, Ветеринар, Адвокат и Электрик.

Глава 5

 Уставшие. Измученные. Продрогшие. Промокшие. Почти отчаявшиеся. Ничего мы не нашли, хоть и истоптали, истыкали палками, излазили буквально на коленях площадь в несколько гектаров, дойдя аж до железнодорожного полотна. И служебные собаки не взяли след: у подъезда помахали хвостами, а дальше всё — снег.

— Ожидаемо, — сказал Мент, падая на сиденье служебной машины.

Там у станции пригородной электрички его подобрал казённый седан, а я увязался, распрощавшись с остальными: мне вроде как по пути до автосервиса.

— Куда идут эти поезда? — оглянулся я, разглядывая толпящихся на платформе людей, тумбы со схемами движения и расписанием, переполненные мусорки, пока водитель курил.

— Да никуда, — снял с полки между задним сиденьем и стеклом бумажную карту Кирилл. — Это ж Кольцевая. Идёт по окрестным деревням, дачам и городкам, объединяя заодно и конечные станции метро. Садись и катайся по кругу, — обвёл он пальцем синюю линию, замыкающую город в кольцо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А это что? — показал я в три точки, сделанные красным фломастером. — Места, где пропали девчонки?

Мент кивнул.

— Все в пределах кольцевой? — уточнил я, глядя на метки в разных концах карты.

— Но все на трёх разных станциях, — вздохнул он. Посмотрел на меня, задумчиво скребущего бороду: — А ты о чём задумался, Рим?

— О том, что сойти с Кольцевой можно где угодно, в любой деревне, на любом полустанке, а там… — я обвёл ладонью широкий круг за пределами кольца и тяжело вздохнул, — леса, поля.

Кирилл равнодушно пожал плечами:

— Мы работаем над этим. Так о чём вздыхаешь? — безошибочно угадал он, что у меня к нему разговор.

— Я всё о своём, Кир, — виновато скривился я.

— Ну, говори.

— Знаешь, что никак не даёт мне покоя? Что Конфетку не просто выкинули на помойку. Она была завёрнута в одеяльце.

— Ей просто повезло, Рим, — покачал он головой. — Знаешь, сколько детей по данным следственной практики оставляют в мусорных баках? Сотни в год. И делают это сами женщины. Чаще незамужние и неработающие. Первородящие, что боятся попросить помощи и знают, что от близких им не дождаться поддержки. Реже — одинокие, что уже имеют детей, но думают, что ещё одного не прокормят.

— Кир, там было вышито имя. На одеяльце, — покачал я головой. — Чуть кривовато. Простыми чёрными нитками. Но с любовью: Стефания и сердечко. Понимаешь? Эту девочку ждали. Её любили. Ей дали имя. Это не про тех мамаш, что рожают и кидают детей в мусорный бак у собственного подъезда.

— Или это не её одеяльце, — жестоко, но справедливо добавил Кирилл, хоть имя девочке и дали при регистрации то самое, вышитое на ткани. — Я помню: ты думаешь, её родная мать не сама избавилась от ребёнка. Считаешь, кто-то из близких. Муж? Родители? Кто-то из родственников, от которых она зависит? — нахмурился он.

— Не знаю. Но, может, кто-то из живущих в таких же вот благополучных чистеньких многоэтажках, — кивнул я на дома. — Кто-то, кто избавился от ребёнка как от помехи и пошёл пить чай в своей новой уютной квартирке с видом на парк.

— А там, где мы нашли Стешку был парк? — напрягся Мент и глянул на карту.

Словно и правда не помнил. Словно не он лично зашёл в каждую из тысячи с лишним квартир длинного, как китайская стена дома, примыкавшего к помойке, где нашли ребёнка.

Словно не он подозревал бабку с первого этажа со взрослой дочерью-инвалидом.

Был в его следственной практике такой случай, когда мать сдавала мужикам свою умственно отсталую дочь за деньги. А детей потом выкидывала. Ветеринар был прав: на то он и Мент, чтобы каждый день сталкиваться с этим и не питать иллюзий.

К счастью, его подозрения на счёт бабки не оправдались.

Я развёл руками. Всё это мы уже обсуждали. И не раз. Но каждый раз называя дочь по имени, я думаю о том, что это имя ей дал не я. А тот, кто её любил, ждал и, может быть, до сих пор ищет или оплакивает.

— Врачи сказали: роды принимал не профессионал, — напомнил я. — Но пуповину перевязали. Пусть узлом, но перевязали же, а значит, не хотели, чтобы ребёнок умер, дали ему шанс. Завернули в одеяльце опять же, а не сунули в пластиковый пакет.

— Ты уверен, что тебе это надо, Азаров? — покачал головой Кир.

— Мне — нет, — уверенно ответил я. — Но Стефания вырастет и однажды ей захочется знать. А чем больше времени пройдёт, тем меньше шансов у правды.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Вряд ли они скажут тебе спасибо. Те, кто её выкинул, — почесал небритую щёку Кирилл. — Это или 105-я: умышленное убийство малолетнего, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии. От восьми до двадцати лет лишения свободы. Либо 106-я: убийство матерью новорождённого. Это условное. Но в любом случае это статья.