Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник) - Рю Мураками

– Не то чтобы меня что-то пугало, чтобы я боялся чего-то определенного. Я даже думаю, что я сильнее многих из моего поколения, я могу размышлять. Но я уверен, что ты, например, презираешь никчемного идола, которого мелкая продюсерская компания дергает за ниточки. Вот что я чувствую.

– Вовсе я тебя не презираю.

– Ну да. Презрение – это неподходящее слово, я не собираюсь плакаться в твою жилетку, не беспокойся. Иногда слова становятся загадочными, – прибавил он несколько смущенно, прежде чем опять начать улыбаться. – Прежде чем стать ассистентом дрессировщика обезьян, я какое-то время работал подносчиком в отеле люкс квартала Акасака. Конечно, гордиться тут нечем, но у меня осталось от того времени некое смутное чувство, от которого я никак не могу избавиться и о котором я ни с кем еще не говорил. Я родом из маленького поселка на Севере, ростом я не вышел, но зато умею быстро бегать. Мать моя была в некотором роде интеллектуалкой, что довольно редко для такого захолустья. Это была очень уверенная в себе женщина, она давала мне книги, заставляла меня слушать музыку. Она воспитала меня так, чтобы я не испытывал комплекса неполноценности, другими словами, чтобы не завидовал остальным. Когда я бросил учебу, один приятель рекомендовал меня в отель, и я начал там работать. Я не собирался долго задерживаться на этом месте, а между тем я быстро освоился и всегда умел ладить с клиентами. Знаешь, не следует думать, что простой подносчик – ничто! Я хочу сказать, что у него тоже есть своя индивидуальность, но он вынужден держать ее под униформой, и ты не поверишь, но это очень даже приятное чувство. Думаю, это похоже на временную необходимость быть чьим-нибудь рабом, понимаешь?

– Да, конечно, – ответил я. – Но если статус подносчика превалирует над личностью и положение, в котором ты вынужденно оказываешься, – это положение раба, то, вероятно, это же можно сказать и о других профессиях.

– Нет, вовсе нет. Я не превращаю это в экзистенциальный вопрос. Роль подносчика подразумевает и обязанности, которые ты должен выполнять, и это свойственно всем профессиям в мире. Если ты усвоишь несколько правил, эта работа окажется совсем не сложной. Правила эти копируют западные критерии общительности. Словом – прислуга, чего там! Если требуется, чтобы ты спрятал свою индивидуальность, это не значит, что ты превратился в робота. Но мне кажется – как бы это сказать? – что человек, пытающийся задушить свою индивидуальность, наделен неким странным эротизмом, конечно, это связано с состоянием подчинения или с чем-то в этом роде.

Глубокие слова. Я попытался представить себе Мартышку в униформе подносчика отеля, похожей на ту, в которую одеты военные музыканты. Подчинение, влекущее за собой эротизм. Я, кажется, смутно начал понимать, о чем он говорил. Но если он был прав, то какое тут подчинение у подносчика?

Я открыл холодильник и достал две бутылки «Короны», которые купил накануне в лавке на углу. Одну протянул Мартышке, выжав туда четвертинку зеленого лимона. Он поднял голову и взял пиво.

– Спасибо, – сказал он, шмыгнув носом. Потом внимательно посмотрел на меня.

– Ты все предусмотрел!

– Что?

– После кокаина нет ничего лучше, чем сухое шампанское или пиво «Корона». А с зеленым лимоном это еще и витамин С… – сказал он, прежде чем втянуть следующую бороздку, которую он только что осторожно высыпал с помощью все того же металлического ушного фитиля.

– Ты хочешь сказать, что у пива тогда лучше вкус? – спросил я.

Мартышка подтвердил:

– Порошок усиливает любое ощущение.

– И поэтому ты не можешь теперь глаз сомкнуть?

– Нет, это оттого, что я немного переборщил. При малых дозах проблем нет, – сказал он, протягивая мне пакетик и палочку. – Нужно сразу вдохнуть. Ты правда в первый раз?

«Интересно, у пива на самом деле улучшится вкус?» – думал я, разглядывая капельки жидкости, осевшие на стенках бутылки.

– Погоди. Если это правда в первый раз, тебе следует насыпать настоящую бороздку. Здесь тоже свой ритуал.

Мартышка вытер край низкого стола своим платком. Затем насыпал три небольшие горки, которые размял ребром кредитной карточки. Превратив кокаин в мельчайший порошок, Мартышка сделал из него две узкие полоски длиной в шесть-семь сантиметров и, вытащив из бумажника купюру в сто долларов, свернул ее в трубочку. Нагнувшись к полоске кокаина, он провел вдоль нее купюрой, вставленной в нос, затем обернулся ко мне.

– Одним залпом, усек? – спросил он, протягивая мне стодолларовую трубочку.

Впервые я имел дело с наркотиком. До этого я даже марихуану не пробовал курить. Когда обе полоски оказались у меня в носу, мне показалось, что в ноздрях загорелись и защелкали холодные бенгальские огни. Ощущение ледяного ожога, как от искусственного снега, ощущение, похожее на искру, вызывающую зажигание мотора. Затем по слизистой носоглотки распространилось успокаивающее чувство анестезии, которое через некоторое время расползлось по всему телу.

– Ну, – засмеялся Мартышка, – теперь глотни немного пива.

Я отпил «Короны». Газы взорвались во рту, как настоящий ураган, обрушивающийся на иссохшую землю, и побежали дальше, возбуждая пищевод. Горечь хмеля, осевшая на нёбе и в желудке, оказалась приятной.

– Ну как? – спросил Мартышка.

– Вау! Здорово, – ответил я, и мы рассмеялись.

– Точно. Здорово! Это и есть наркотик…

Я закурил сигарету, опять же взятую у Мартышки. Глотнув дым, я почувствовал легкую тошноту, которая также не была мне неприятна. Я попытался вспомнить, как звали того типа, у которого вызывало тошноту созерцание ствола каштана. «Уверен, что это должен был быть герой одного из романов Сартра, вероятно, тот тип тоже нанюхался кокаину, и очень может быть, что его тошнота также не представляла собой ничего невыносимого», – подумал я своей слабой головой: порошок уже пропитал весь