Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник) - Рю Мураками

не знаю, – ответил я, вспоминая метод, которым мы пользовались, для того чтобы анализировать информацию, касающуюся стран повышенного риска. – Кроме Ван Гога полно сумасшедших, однако они не режут себе уши.

– Что ты думаешь о подобном подходе к решению проблемы? – спросил он, глотнув из бутылки. – Ты помнишь о том происшествии, пилоте японских авиалиний, который рухнул со всем базаром прямо в Токийский залив? Потом говорили, что это был стресс, но я полагаю, он страдал манией преследования. Потому что, как думаешь, что самое страшное для пилота? Точно: разбиться вместе с самолетом. Так вот, этот страх – всего лишь плод его воображения, но он не может от этого отделаться, даже когда ест или сидит на унитазе. Доведенный до предела, он решит, что ему остается один лишь выход, догадываешься какой?

Меня пробила дрожь.

– Разбиться вместе со своим самолетом.

– Точно, а там тебе уже ничего не надо. Как считаешь, может, с Ван Гогом случилось нечто вроде этого?

– Если это так, то почему он не выколол себе глаза? – спросил я.

– Очко в твою, – поздравил меня собеседник.

Затем, после некоторой паузы, я сам задал ему вопрос:

– Я хотел бы знать… могу ли я спросить, почему вы так живете? Вид у вас вполне нормальный, не скажешь, чтобы алкоголик в последней стадии или совсем конченый человек…

Он рассмеялся:

– «Я хотел бы знать, могу ли я спросить, почему…» Да ты ведь уже спросил… Вообще-то это тебя не касается; а впрочем, слушай. Знаешь, я уже, наверное, полгода так не смеялся, – прибавил он. – Это сложно понять, но я, пожалуй, попробую тебе объяснить. Вот, например, мы с тобой сейчас здесь мило беседуем, как будто даже понимаем друг друга, но предложи я тебе уйти отсюда, двинуть туда, где бухают, это место называется Коттедж, ты бы не смог пойти, и наоборот, скажи, пустят ли нас вдвоем куда-нибудь, в бар или в кафе, куда ты привык ходить? Все дело, видишь ли, в том, что мне плевать. Улавливаешь? Даже если это сложно просечь, я тебе скажу одно: мы здесь, потому что эта ваша жизнь нас утомила. Что до всего прочего, то позволь мне оставить это при себе. Ну ладно, мне пора, – сказал он, поднимаясь.

Мы пожали друг другу руки. У этого рука не была мягкая, как у остальных. Совсем уже собравшись уходить, он протянул мне клочок бумаги и сказал с загадочным видом:

– Смотри, только если будет время… Позвони по этому номеру, скажи, что от меня, и тебе дадут денег…

Когда я вернулся в отель, было три часа утра. Я переоделся в пижаму и уже чистил зубы, когда в дверь моего номера постучали. Я пошел взглянуть в глазок, кто там. За дверью стоял Мартышка.

– Ничего, если я зайду на минутку?

– У меня завтра съемка в восемь утра, – ответил я раздраженно.

– Извини. Я никак не могу уснуть.

Мартышка, казалось, был пьян и выглядел, прямо скажем, паршиво. Я предложил ему кресло. Это помещение было на удивление маленьким для одноместного номера в западном отеле, вдвоем здесь было не продохнуть.

– Немного пудры? – предложил Мартышка, сунув мне под нос маленький пакетик с белым порошком.

Я замотал головой.

– Ты против? – спросил он.

Я смотрел на него в упор, не отвечая, и лишь хотел, чтобы он побыстрее убрался из моего номера.

– А по тебе не скажешь!

Мартышка лукаво улыбнулся, и эта кривая улыбка не сходила с его лица, пока он осторожно высыпал кокаин металлической палочкой, похожей на фитиль для чистки ушей. Затем он залпом втянул носом бороздку. Мы сидели друг против друга – я на краешке кровати, Мартышка в кресле, при этом наши колени почти соприкасались – такой узкой была комната. Я хотел поразмышлять над разговором, который состоялся у нас с бомжом, и присутствие Мартышки меня раздражало. На таком близком расстоянии дикие звери уже оскалились бы.

– Что, ходил прогуляться? – спросил Мартышка, подняв голову и продолжая шмыгать носом.

Я ничего не ответил, разве только взглядом, который ясно говорил: «Не понимаю, каким боком тебя это касается». Когда Мартышка заметил этот взгляд, на его лице появилось какое-то двусмысленное выражение, нечто вроде грустной улыбки, плохо скрывавшей его смущение. Стыд и бессилие… Ему явно было не по себе в присутствии того, кто тянет из него всю энергию.

– Ты вот… – с трудом проговорил Мартышка, – за словом в карман не полезешь, сразу чувствуется, что твои слова лезут не из головы, а из кишок, со всей желчью, какая там накопилась. Ты не из завистливых, так ведь?

– Не знаю, – ответил я. – Слушай, извини, но я хочу спать. У нас завтра уйма работы, и тебе лучше вернуться к себе.

– Извини, конечно, мне не следовало досаждать тебе, – вежливо сказал он, уставившись в пол.

Я не обладаю никакими сверхъестественными способностями, но в тот момент мне показалось, что над ним нависло что-то неопределенное и давящее, какое-то трагическое бессилие. Я даже поймал себя на том, что испытываю к нему своего рода симпатию. Я находился в Нью-Йорке, только что говорил с одним странным бомжом, и теперь вот составляю компанию идолу подростков, страдающему бессонницей. Ничего этого я раньше не знал, общаясь лишь с компьютером и телексом, и я наконец смирился. Мартышка взглянул на меня и улыбнулся, должно быть, почувствовав, что мое раздражение поутихло.

– Просто, знаешь, кроме тебя мне не с кем поговорить…

– Я, конечно, могу тебя выслушать, но не уверен, что смогу