Глубокая печаль - Син Кёнсук

– Если вы устали, ложитесь на кровать.

Незнакомка, как только услышала предложение, улеглась на одноместную кровать, нисколько не заботясь, где будет спать хозяйка, и заговорила:

– Но я об этом только мечтаю, не больше, реальность сразу возвращается. Но я желаю не просто мечтать, хочу на самом деле выскочить из этого мира, приложив все усилия, да так, чтобы сразу свернуть с дороги, по которой шла прежде. Сегодня проезжала по мосту над рекой Ханган – и ни одной машины! Может, поэтому возникло то сильнейшее желание броситься через перила в воду, еле сдержала себя. Проезжая по мосту, я с трудом сдерживала себя от этого, поэтому невероятно устала. Честное слово, в такие минуты ни за что на свете не хочу оставаться одна.

Пока женщина излагала все это, проигрыватель закончил играть Бетховена – третью часть «Бури». Проигрыватель был старый, и рычаг звукоснимателя не встал на место, иголка скрипела о пластинку. Отключив пластинку и не зная, как себя вести, Ынсо рассеянно смотрела на бормочущую женщину. И поразилась: гостья, только что говорившая с кровати, спала, повернувшись на живот, лицом вниз. Еще несколько минут назад она была совершенно незнакомым человеком, но теперь Ынсо увидела ее спящей, прониклась жалостью и укрыла до самых плеч одеялом. Женщина, сложив вместе руки, спала на них, отбросив подушку.

«Неужели она всегда так спит?»

Гостья напоминала маленького брошенного на улице котенка. Ынсо прикоснулась к кружке с недопитым молоком: о, как приятно! Кружка все еще оставалась теплой, и это тепло в полной тишине согревало душу. «Где же сейчас Ван, что он может делать в этот момент? А другие люди?»

Посидев, Ынсо встала вымыть остывшую кружку с молоком. Женщина перевернулась. Поскольку она лежала на сцепленных руках, на лице картинкой отпечатались следы пальцев.

– А вам… – бормотала она во сне, и губы ее слабо двигались.

Держа кружку в руках, Ынсо низко наклонилась к гостье, чтобы расслышать, о чем она говорит.

– А вам… А вам иногда не хочется этого… Такого не бывает? Может быть, и не всегда… Но хотя бы время от времени… Я хотела сказать… А вы… водите машину… Этому не надо учиться… не надо.

Голос звучал тихо, пропадал совсем, снова возобновлялся и опять прерывался. Потом она вновь начала говорить и вмиг замолчала.

Как ее зовут? Ынсо поставила чашку, тихонько вынула руки женщины из-под головы и вместо них подсунула подушку, укрыла ее одеялом. Возможно, и во сне незнакомка сейчас едет по скоростному шоссе.

Был ли это лифт, а может, фуникулер? Неважно, что это было, но это поднималось между гор и внезапно остановилось. Внутри, кроме Ынсо, никого больше не было. Это и показалось странным и необычным – она была совершенно одна. В какое-то мгновение двери стали открываться, Ынсо высунула голову наружу, но двери с силой захлопнулись прежде, чем она успела убрать голову. Лицо, застрявшее в дверном проеме, сплющилось. Вокруг была полнейшая тьма. Лифт ли, фуникулер ли, но это что-то висело в воздухе. Лицо, зажатое алюминиевыми, а может и стеклянными, дверьми, еще больше искажалось и деформировалось с каждой попыткой высвободить его. Вдали стоял некто и наблюдал за ее страданиями. Он смеялся. Ынсо специально, чтобы увидеть это смеющееся лицо, старалась не закрывать глаз. А смотрящее на нее лицо только смеялось, на нем не было ни носа, ни щек – смеялся только рот. От боли, казалось, она разрывается на мелкие кусочки, а он смеялся. Но настоящую боль Ынсо испытывала не из-за зажатого дверью лица, а из-за того, что этот некто смотрел на нее и насмехался над ее страданиями.

– Вытащите меня отсюда!

Но он не двинулся с места, а только стоял и смеялся.

В сильнейшем испуге Ынсо открыла глаза. Сон? Провела ладонью по лбу, собрав на пальцах холодный пот.

Ынсо старалась успокоиться и, вдруг вспомнив об усталой женщине, посмотрела в сторону кровати. Кровать была пуста. Часы, висевшие в изголовье, показывали семь часов, она приподнялась с места.

Каждый уголок ее комнаты в девять пхёнов[2] с характерной конструкцией для однушки прекрасно просматривался с любого места. Ынсо оглядела все вокруг, не сходя с места. В комнате, за исключением входной, имелась всего одна дверь, ведущая в душ. Женщины нигде не было. Подумав, что гостья ушла умываться, Ынсо прислушалась к звуку в душе, но там было тихо.

Около кухонной раковины завяла вымытая зелень, на столе стояли ваза с гвоздикой и две закрытые крышкой пиалы для риса, рядом с которыми лежали две ложки. Оглядев нетронутые столовые приборы, расставленные для них с Ваном, Ынсо снова почувствовала прилив тоски. С горя упала на кровать, где этой ночью спала женщина, и попыталась выждать, пока не уляжется волна всепоглощающей грусти.

Она еще лежала, когда раздался телефонный звонок. Он был не очень громким, но заставил вздрогнуть все тело, а сердце усиленно забиться. Стремглав подбежав к аппарату, Ынсо остановилась, замешкалась: брать или не брать трубку. Семь, восемь, девять раз прозвонил телефон, только тогда она взяла трубку. Только успела приложить трубку к уху, как услышала звуки падающих монет.

– Сестра?

– М-м… – разочаровавшись, что это не Ван, Ынсо только промычала в ответ и села около телефона – на другом конце провода был ее младший брат Ису.

– Что у тебя с голосом? Заболела?

– Да нет… Что случилось? Что так рано?

– Я просто ошибся номером…

– Ничего. Говори, что хотел.

– Что хотел?

– Ну да, разве звонят не для того, чтобы сказать что-то?

– Сестра!

Ынсо на мгновение положила трубку на колени и перевела дыхание: «Что со мной? Да что ж это такое?» – переведя дух, Ынсо взяла трубку двумя руками, словно нежно обнимая лицо брата.

– Извини… Просто мне пришлось отлучиться. А у тебя как? Все нормально?

Предчувствуя надвигающуюся боль разочарования, она не сразу решилась поднять трубку, опасаясь, вдруг это будет звонок не Вана; нарочно, чтобы успокоиться, считала, сколько раз звонил телефон: «Семь, восемь…» – и только потом взяла трубку.

Овладев собой, она снова извинилась перед Ису, но на этот раз ответа с его стороны не последовало. Брат был поражен тоном, поражен холодными словами сестры: звонят, чтобы что-то сказать.

– Ису?

– Я тебя слушаю, сестра.

– Извини… Извини меня.

Со словами «извини» и «Ису» на нее снова навалилась болезненная тоска. Ынсо положила трубку на колени: «Все из-за Вана. Его бездушие сделало меня такой равнодушной и опустошенной».

– Сестра?

– М-м?

Разорвавший тишину голос Ису снова зазвучал по-дружески:

– Да какая уж тут работа… Все здесь как всегда, ничего нового. Мама сегодня заговорила