Глубокая печаль - Син Кёнсук

его. Кажется, что ты можешь сделать шаг вперед, но отступаешь. Как же это утомительно! Пальцем я вырисовываю линию шеи этой женщины.

Линия шеи своей четкостью и изяществом похожа на птицу, парящую птицу. Ее полет прекрасен. Но почему же эта красота вызывает тревожное чувство? Почему все красивое так непостоянно? И тут мне показалось, что похожая на птицу линия шеи, позабыв, что соединяет голову с телом, вот-вот взлетит. Но что произойдет, если так и случится? Моя героиня сейчас варит рис, скоро она вытрет руки, и, мне кажется, четкая линия ее длинной шеи сразу вытянется.

Людей привлекает такой изгиб, они с замиранием сердца заглядываются на женщину с такой изящной линией шеи. Но все дело в том, что эта линия им видна только со спины. Сколько бы они ни смотрели, затаив дыхание, на незнакомку, они будут видеть ее только со спины, стоя позади. И в таком положении будут протекать любовные отношения людей, смотрящих в разные стороны. А ведь любовь, следуя наклону шеи, направляет жизнь этой женщины. Вот так она иногда видится мне.

Но есть и здоровая, элегантно возвышающаяся линия, которая вырисовывает плавный силуэт горного хребта, подножие которого устлано мягким пухом. Женщина с такой линией шеи, когда солнце начинает садиться, берет корзинку и идет на рынок за свежими листьями салата, а потом перебирает сочный сельдерей. На кухонной полке у нее рядом стоят баночки со специями: семя молотого кунжута и молотый чеснок. Она тонко нарезает зеленый лук – и все это так живо и прекрасно. На рисовой воде женщина приготовит еще и омлет, замешенный на соленой икре минтая. А когда солнце сядет, она, счастливая, с раскрасневшимся лицом от всевозможных дел, включит в гостиной свет, и сквозь шторы в самых дальних переулках будет еще долго слышен ее радостный смех.

Когда мы вынуждены влачить свое жалкое существование, не значит ли это, что мы попросту убиваем время? Да и само существование, в какой-то степени, не фатально ли? Мы ведь не выбираем, в какой стране, у каких родителей родиться, мы не можем жить так, как хочется, – нам как будто все время кто-то диктует эту жизнь.

Так и я, взращивая свою героиню, очень хотела, чтобы она выдержала такое существование и выжила. Но вот однажды увидела, как она пришивала пуговицу к блузке. Увидела ее склоненную шею, разглядела текущий под белой кожей внутренний мир – мир беспощадного разрушения, который неподвластен ей самой.

Если бы только она не погрузилась с головой в эту непреодолимую силу, если бы только знала, как надо совмещать безразличие и привязанность, она смогла бы все это пережить. Но, видимо, этой женщине, родившейся с печатью грусти на изгибе шеи, не суждено обмануть судьбу.

Наблюдая за временем, которое, раскинув свои сети, витало, словно горячий, душный воздух над существованием моей героини, я проснулась однажды на рассвете, взяла томик стихов чернокожего поэта Ленгстона Хьюза и прочитала стихотворение, написанное в джазовом стиле:

Спускался ли ты когда-нибудь к реке

В два часа ночи один?

Сидел ли у реки,

Переживая, что тебя бросили?

Думал ли ты когда-нибудь о своей матери?

Об умершей матери? Бог да благословит ее!

Думал ли ты когда-нибудь о своей девушке

И желал ли, чтобы она не рождалась на свет?

Спускаюсь я к реке Гарлем:

В два часа,

Ночью,

Один.

О, Боже, дай мне только умереть!

Но будет ли кто грустить обо мне, когда я умру?

Когда я пишу о той женщине, на глаза наворачиваются слезы, потому что мне кажется, что она вот-вот исчезнет в водовороте непреодолимой силы. В такие минуты я думаю о тех двух стихах, которые прочла она, которые вслед за ней прочла и я. Ведь все проходит, и время переживаний тоже, после чего на душе становится намного легче. Даже только что совершенный грех, став воспоминанием, значительно облегчает нашу жизнь.

Почему же у меня вырвалось только это: «Встретимся на краю пропасти»? Почему только на краю пропасти захотелось выжать кровь косули и наполнить ею твои уста? На душе еще остался грех, который до сих пор не исчез в воспоминаниях. А кто знает, может, сейчас тот человек где-нибудь сожалеет о моем появлении на свет.

Тут я подняла голову: передо мной лежали тетрадь и ручка…

Весна

Порой кажется, что

если бы мы только умели ждать,

то смогли познать уже полжизни.

Мы с самого рождения чего-то ждем.

Чтобы получить что-то,

мы готовы ждать вплоть до самой своей смерти.

Когда кто-то покидает нас, мы ждем его возвращения.

Сегодня ждем завтра, а когда упадем, ждем, когда встанем.

А я жду тебя.

Раздавленный гранат

Ынсо мыла запачканные раздавленным гранатом ноги, от которых исходил сладковатый аромат. Она с удовольствием его вдыхала, и тут в дверь постучали…

Она выключила в комнате свет и легла в кровать, рассчитывая заснуть, постоянно ворочалась с бока на бок, но вместо ожидаемого сна пришла головная боль. Ынсо встала, в темноте подошла к проигрывателю с лежащей там пластинкой, и включила. С обеда без перерыва она слушала Бетховена, сонату для фортепиано № 17 ре минор «Буря» в исполнении Альфреда Бренделя. Эта мелодия должна будет звучать завтра по радио.

Измучив себя в ожидании Вана, еще до рассвета Ынсо за короткий промежуток времени, совершенно незаметно для себя и вовсе не имея привычки делать что-то заранее, вдруг написала в раздел «Музыкальная прогулка» такую статью о сонате Бетховена «Буря»:

«История названия сонаты для фортепиано № 17 ре минор.

Антон Шиндлер, ученик Бетховена, попросил дать ему ключ к пониманию этой сонаты. И Бетховен посоветовал прочитать трагедию Шекспира ″Буря″. Этим ответом Бетховен раскрыл замысел этой сонаты. Мрачная тень крайнего напряжения от начала до конца сопровождает все три части сонаты. Первая часть с многочисленными вариациями является прекрасной гармонией фантазии и реальности. Вторая часть сонаты, хотя и исполняется в спокойных тонах, создает атмосферу напряжения перед бурей. Сегодня вы услышите третью часть. Когда будете ее слушать, обязательно заметите, что звук льется с напором не переставая. Эта часть, словно наполненная обжигающим ветром, прекрасна силой исполнения. Среди всех сонат Бетховена для фортепиано соната № 17 ре минор отличается своей особенной