Место на серой треуголке - Никита Фроловский

вас Москву повычистим, – кричал Л.

– Заразы, подонки, металлюги вонючие.

Они остановились.

– На Гоголях нам с ними без оружия не справиться, – сказал В., – их там много.

Дверь открыла девушка:

– Что с вами, мальчики?

– Да, в люберов играли, – сказал Л.

– Сейчас пойдем доигрывать, – сказал В.

– Да. Слушай, дай какой-нибудь нож побольше.

– Вы что, с ума сошли?

– Очень надо.

Она ушла на кухню. В. прошел в комнату и лег в обуви на кровать.

– Я полежу пока она ищет.

Л. закурил и выпускал дым на лестницу. Девушка принесла кухонный нож.

– Нормально, – сказал Л., – браток, идем.

Девушка глянула в комнату.

– Он спит, – сказала она.

– Не может быть.

В. действительно спал.

– Я иду один, – сказал Л. и пошатнулся.

– Ну, подожди, тебе нельзя никуда ходить.

Л. оттолкнул ее.

Л. и его знакомая сидели по разные стороны на кровати.

– Хочешь чаю? – сказал Л.

– Да.

– Сейчас поставлю.

– Только я сама заварю, чай надо хорошо заваривать, чтобы хороший чай получился.

– Если чай хороший, он и так хороший получится.

– Нет, нет, что ты? Ты ничего не понимаешь.

– В чае?

– Вообще ничего не понимаешь.

– Можно я тебя поцелую?

Без разрешения он встал и долго поцеловал сначала под мочку одного уха, потом другого.

– Мне так нравится тебя целовать в эти места.

– Только меня, или всех так нравится целовать?

– Только тебя, а тебе нравится?

– Нравится, что же ты не ставишь чайник?

– Сейчас, сейчас.

Он взял чайник и вышел. Вернулся.

– А у тебя есть пирожные? – сказала она.

– Нет.

– Совсем, совсем нет ничего сладкого?

– Сахар есть.

– Плохо, ты что не любишь сладкое?

– Люблю, я в следующий раз обязательно куплю к твоему приходу пирожные.

– А ты бы выпил сейчас водки? – сказала она.

– У тебя есть водка?

– Водки у меня нет, мне просто интересно – ты хочешь водки?

– Хочу.

– Фу! Какая гадость, я ненавижу водку. Я люблю что-нибудь такое – ликер или кагор.

– Терпеть не могу ликер, да и кагор тоже.

– Интересно, что ты про меня думаешь, наверно думаешь:"Вот дура!" Скажи я – дура?

– Нет я про тебя очень хорошо думаю, я когда про тебя думаю,мне так как-то легче становится, я стараюсь все время про тебя думать.

– Думаешь: "вот дура" и сразу легче становится. А ты пишешь сейчас что-нибудь?

– Да, я пишу две пьесы.

– Сразу две?

– Да, – гордо сказал Л.

– Ты теперь пишешь пьесы? Ты же раньше писал рассказы.

– Я мульти-литератор.

– Мне твой второй рассказ понравился, да, а первый совсем графомания, сначала мне неудобно было, а теперь уже можно.

– Ну, его доработать надо.

– Не надо, не надо, выбрось его и все, а второй не выбрасывай.

– Не буду.

– А пьесы хорошие?

– Да, очень хорошие.

– Как называются?

– Первая "Не хочу быть подонком", а вторая – "Мой друг Джон Леннон".

– Вот это да! Слушай, – она оглянулась, – я хочу.

– Прямо сейчас?

– Да, да, да…

– А как же чай?

– Мы успеем, это же быстро.

– Там уже все выкипело, наверно.

– Ну, чего ты? Давай.

– Нет, нет, смотри у меня даже штор нет.

– Ты что боишься, что кто-то увидит твою голую попу?

– Ничего я не боюсь, просто мне не нравится так.

– Ты просто не хочешь.

– Я хочу, но не так.

– Раз ты выбираешь, значит не хочешь. Как это плохо, – она подняла майку, – поцелуй меня сюда.

Он провел языком по соску.

– Все равно не хочешь? Ну, неси чайник.

Он принес, она стала заваривать. Потом пили чай из больших чашек.

– Тебе нравится Булгаков? – спросил он.

– Не знаю.

– А мне не нравится, совсем не нравится.

– Да? Вот и хорошо, а я боялась тебя обидеть, думала ты его любишь. По-моему очень средний писатель, чего с ним все так носятся.

– Как ты могла так плохо обо мне думать?

– Мало ли. Послушай, ты в другой раз не только купи пирожные, но и повесь шторы.

– Хорошо.

– Ну идем, уже надо идти.

Она звонила из автомата. Л. стоял рядом.

– Дура, – тоскливо сказала она, выйдя.

– Что?

– Мама – дура. Ну ладно, иди домой. Позвони мне завтра.

– Я еще провожу тебя.

Они ехали по эскалатору.

– Я тебя люблю, – сказал Л.

– Да? Зачем ты это сказал? Не говори так больше. Не надо так говорить.

Они стояли на перроне.

– Ты очень хорошо сделал, что дал мне денег.

– Ты мне столько денег давала.

– Нет, нет, ты очень вовремя, мне очень надо сейчас денег.

– Я тебе дам еще.

– Мне хватит. Почему ты сегодня не захотел со мной?

– Мне неприятно было так. За тебя неприятно.

– Правда? Ну, так уже легче.

Приехал поезд. Он поцеловал ее в щеку. Когда двери закрылись, она задернула руками несуществующие шторы и улыбнулась. Л. тоже улыбнулся, и обещающе покивал головой.

Он вышел из метро. Шел по улице. Зашел к знакомым. Присел в коридоре на корточки, прислонившись к стене.

– Ты, случаем, не укололся? – спросил хозяин.

– Да нет, а что?

– Глаза у тебя какие-то странные.

– Просто разрез такой.

– Не замечал раньше.

– Точно, точно.

Л. сидел на бетонном парапете, курил. Вокруг ходили люди в плавках, пили квас и ели шашлык. Перед ним расстилалось море, разрезаемое пирсами и лежало одно большое жирно-белое тело загорающих. Море, хотя и прозрачное, было какого-то нездорово-зеленого цвета. Л. даже не снял куртку, ему было жарко, глаза приходилось держать прищуренными от слепящей воды и солнца. Но он не уходил, а, наоборот, прикурил от окурка новую сигарету и выпускал дым то вверх, то себе под ноги, делал страшные глаза, скашивая их к носу и выпускал уголками губ сразу две струи, делал французкие затяжки. Он лег на парапет, закрыл глаза рукой, потом открыл и посмотрел на солнце долго, прямо, не отводя взгляда.

Маленький Л. держал в руке зеркальце и пустил зайчика в глаза женщине. Та зажмурилась.

– Ой, простите я не хотел, простите, пожалуйста, – сказал Л.

– Ну что ты, – сказала она, – знаешь, я ужасно люблю глянуть иногда на солнце, я начинаю видеть такое удивительное сочетание красок. Страшно хаотичное, но при этом складывающееся в такой гармоничный узор. Но вообще-то это вредно, смотреть на солнце, только иногда можно себе позволить, слышишь?

Л. кивнул и поднял голову к солнцу. Оно ослепило его. Поплыли круги совершенно неописуемых красок, вспыхивая иногда бриллиантовыми точками.

Шум моря пропал и Л. старался всеми чувствами уловить многоцветный обморок, но тут же пришел в себя и поднялся с парапета. Море и пляж тоже стали вспыхивать точечками. Он отдаленно услышал, как сквозь его глухоту прорывается радио, объявляя, что пропал ребенок.

Л. вышел