Место на серой треуголке - Никита Фроловский

– Да нет, – вяло сказал он.

– Что нет? Думаете я не вижу, я не понимаю, что у вас к ней за отношение? Вы что, любите ее, да? Ну что же вам тогда мешает? Женитесь, живите, любите. Что мешает? А?

– Ну куда мне жениться? Где мы будем жить? На что мы будем жить? И вообще, куда мне в таком возрасте жениться?

– А вам в каком надо? Вы же говорите, что любите ее, а?

– Я пока ничего такого вам не говорил, а потом возраст, конечно, не главное и я вообще назвал его последней причиной, а первые две вы почему-то упустили.

– Не волнуйтесь, ничего я не упустила. Да, а почему вы в институте так плохо учитесь? Вам что, не нравится?

– Не нравится.

– Ну уходите.

– Куда?

– Куда нравится, вы же пишите хорошо, идите в литературный институт.

– А с чего вы взяли, что я пишу хорошо?

– Маша мне сказала.

– Она-то откуда знает?

– Не знаю я, откуда она знает.

– Да нет, я вообще ничего не пишу, я только прикидываюсь иногда.

– Что-то вам ничего не нравится. Нельзя же так, – вдруг спокойно заговорила она. – Знаете, что сказал один человек?

Он покачал головой.

– Он сказал, что жизнь требует мужества, понимаете, мужества.

– Да, конечно, понимаю.

– Вот вы можете же, например, на стипендию учиться, можете, и без труда особого. Правда ведь?

– А зачем? – сказал он.

– Что плохо стипендию получать?

– Да нет, хорошо, но жизнь требует мужества,– сказал он.

Она не обратила на его слова внимания.

Л. шел по улице с другой девушкой и кричал громко:

– Представляешь, какую хуйню она несет. Жизнь требует мужества. А я, как дурак, с ней беседовал лет сто. Я должен был после первых же криков встать и уйти, и никогда больше не разговаривать ни с ней, ни с ее дочкой!

– Что же ты не ушел?

– Не знаю, не подумал я как-то про это.

– Тебя оскорбили, а ты не подумал. Черт знает с кем ты спишь, разговариваешь часами с их мамами, разве…

– Да ты вообще заткнись, – грубо и по-хозяйски скакзал он, – будешь еще воспитывать меня, сучка.

Девушка замолчала, но шла рядом, посмотрев на него, наполнившимися слезами, коричневыми зрачками.

Л. сидел напротив своего очередного знакомого. Знакомый играл на гитаре, а Л. размахивал зажженной спичкой над головой. Они пели:

– Нам не надо средней школы,

Там-ба-ра-рам, ба-ра-рам, ба-ра-рам…

Ви донт нид нау баст контрол,

Там-ба-ра-рам, ба-ра-рам, ба-ра-рам…

Эй, учитель! Лив аз кидз элон,

Мы кирпичики в стене…

– Я не понимаю, зачем мы живем, в чем смысл? Передо мной все время горят буквы: "Зачем". Зачем мы суетимся, бегаем, волнуемся, – говорил Л. какому-то парню.

Они сидели в креслах и пили шампанское.

– Ради счастья, понимаешь, смысл заключается в том, чтобы испытывать ощущение счастья. – Говорила ему в баре какая-то девушка.

Л. пил кофе.

– А зачем? – сказал он.

– Счастье, оно самоценно и заключается в любви, ты любишь кого-нибудь?

– Нет, я не могу.

– А я люблю, и буду любить долго, может быть всегда.

– Так не бывает, – сказал он без энтузиазма.

– Бывает, всякое бывает.

– А зачем, – спросил он с идиотской настойчивостью.

– Дурак ты!

– А ты не читал Ницше, "Веселую науку"? – спросил его тот парень в кресле.

– Не читал.

– А ты почитай, знаешь, что он пишет, он пишет, что жизнь это танец, танец. Человек танцует не ради результата, а ради самого танца, ради движения. Так и жизнь. Надо жить не ради результата, а ради жизни. Жизнь сама по себе ценность и результат существует лишь как бесплатное приложение. Это и есть кайф, счастье, от самой жизни надо удовольствие получать, а не от того зачем ты живешь.

– Ну, а если жизнь не приносит удовольствия?

– Ну, тогда я не знаю, тут уж тебе никто не поможет.

Л. обреченно кивал головой.

– Ты знаешь, – говорил Л. другому своему приятелю.

Они шли по Садовому кольцу.

– У тебя депрессия, обыкновенная депрессия, бывает, что она затягивается на год, на два, но все равно проходит. Мне знакомая одна объясняла. Врач-психиатр. Ну неужели тебе жить не нравится. Да ты посмотри вокруг – солнце, люди, дома, это же все в кайф. Ты не чувствуешь как бы стержня жизненного. Ты просто зациклился и все у тебя в сознании померкло. Ты этому не поддавайся, соберись как-то что ли. Жизнь она и вправду прекрасна и удивительна. Просто это стерлось у нас в понимании от частого применения в утешительном смысле. Но, на самом-то деле так оно и есть. И не может иначе быть, не должно просто иначе. Ну, конечно, нас и предают, и оскорбляют, и унижают, ну и что? Что из этого? Мало ли чего. Надо всего этого избегать. Беречь себя надо. Ты не расстраивайся,все это пройдет, вот увидишь, – и он похлопал того по плечу.

За столом сидела небольшая компания. Рядом стоял таз с водой. В нем лежали золотистые банки с пивом "Туборг". У всех сидящих, кроме одного, было в руках по баночке. На столе стояла пирамида пустых.

– Марк, ты в Нью-Йорке был? – спросил Л.

– Был.

– А где тебе больше нравится, в Москве или в Нью-Йорке?

– В Москве.

Все засмеялись, кроме того, что не пил пива.

– Я в Нью-Йорке все время в напряжении. В Москве мне спокойней.

– Это потому, что ты иностранец, – сказал кто-то.

– Да, я иностранец, – сказал Марк.

– Эндрю, вай донт ю дринк бир? – спросил Л.

Тот что-то ответил длинно, никто ничего не понял.

– Марк, что он сказал?

– Какая разница, – сказал Марк.

– Марк, тебе какие ругательства больше нравятся, наши или ваши?

– Ваши, – сказал Марк, и со значением добавил, – в ваших больше смысла. И… глубина.

Эндрю засобирался, стал прощаться.

– Эндрю, иф ю виш ту кам ту ми, ю кэн ду ит эни тайм, айл би глэд ту си ю. Ю а вэлкам.

Эндрю пожал всем руки и ушел.

– Марк, чего он ушел?

– Он ссыт экзамена, – сказал Марк, – у нас завтра экзамен, он ничего не знает, двоечник.

– А ты?

– Я все знаю. Как надо говорить, когда мне надо ненадолго уйти в туалет?

– Я пошел в туалет.

– А еще?

– Пошел поссать.

– Так можно при девушке?

– Не стоит.

– А как при девушке?

– Пошел в туалет.

– А еще не при девушке.

– Пойду отолью.

– О! – сказал Марк и радостно засмеялся.

– Марк, у тебя жена есть?

– Нет.

– Почему?

– Я хочу жениться на русской девушке, говорят, что я обязан жениться и спасти ее.

– От чего спасти?

– От этой