Одиночный полёт - Владимир Туболев

Приятно дать штурману хороший ветер. Штурманы редко бывают довольны ветром. Иногда приходится повторять режим по три, четыре, пять раз, и тогда работа летит к чертям. Тогда каждый думает о том, чтобы хоть как-то разделаться с этим проклятым полетом, от которого добра ждать не приходится. Они хорошо работают. Они хороший экипаж.

- Командир, осталось семнадцать минут.

- Понял. Стрелок, вы слышали? До Кенигсберга - семнадцать минут.

- Слышу. Семнадцать.

- Как кислород?

- В порядке, командир. Идет.

- Штурман, у вас как с кислородом?

- Все хорошо. Спасибо. Командир, начинайте набор. Держите шесть метров в секунду.

- Понял. Шесть.

Нос самолета чуть приподнимается. Они уходят от земли все дальше. От враждебной земли, на которой рассыпано довольно много огней. Но эти огни капитана на радуют. Они вызывают в нем раздражение и глухую злобу.

5

...Когда Царев ушел, капитан поднялся и развел в печурке огонь. Подбросив дров, он посидел, задумчиво глядя на пляшущие язычки пламени.

Майор Козлов и старший лейтенант Царев... Один терпеть не может его, Добруша, второй расположен настолько дружески, что готов на самопожертвование. А в итоге - горечь от встречи и с тем, и с другим. Ну что стоило Цареву сказать, что машина у него, Добруша, не так уж и плоха, а полет на Кенигсберг - это задание, с которым справится и ребенок? Зачем искать какие-то другие причины полета на Кенигсберг, кроме тех, которые есть на самом деле?

Капитан вздохнул. Им овладела странная апатия, в мозгу проносились обрывки мыслей, никак не связанных с предстоящим полетом. Лицо погибшего стрелка, истребитель "И-16", на котором он летал в начале войны, маленькая женщина, штурман Назаров, трубка "Дарю сердечно..."

До вылета оставалось тринадцать часов. "Ладно, - подумал он. - Я должен бомбардировать Кенигсберг, и покончим с этим".

Он снова подумал о штурмане Назарове. Вот кто ему нужен. Назаров хороший штурман. Правда, он из экипажа Козлова, и это даст майору лишний повод для различных домыслов. Но с этим считаться не приходится. Капитан поднялся и снял с гвоздя куртку. Но в этот день все складывалось неудачно. Не успел он одеться, как снаружи послышался шум шагов и в землянку спустился старшина Рогожин.

- Можно, командир?

- Входите, - буркнул Добруш, окидывая взглядом землянку в поисках фуражки.

Старшина остановился у порога и переступил с ноги на ногу. Он был тучен, форма сидела на нем мешком.

- Василь Николаич...- прошепелявил старшина, прижимая руку к левой щеке.

- Что это с вами? - спросил капитан. - Простыли? Рогожин помотал головой.

- Зуб проклятый... Хоть матом кричи.

- Коренник?

- Коренник, Василь Николаич.

- Плохо дело. Лечить надо.

Добруш похлопал рукой по одеялу на варах, приподнял подушку. Фуражки нигде не было.

- Вылечишь зверюгу... как же. Доктора три раза драли.

- Не помогло?

- Укоренился.

- Плохо дело, - повторил капитан. Рогожин тяжело вздохнул.

- Василь Николаич?, а Василь Николаич...- сказал он после молчания. - Вам надо поглядеть левый мотор.

- Что там еще? - недовольно спросил Добруш.

- Сбрасывает обороты.

- Знаю. Я проверял вечером.

- Сейчас он сбрасывает почти сто пятьдесят, - тихо сказал старшина.

Капитан повернулся к Рогожину, вынул изо рта трубку и внимательно поглядел на него.

- Зажигание проверили?

- Все проверили, Василь Николаич. Дело не в том. Капитан сдвинул брови.

- А в чем?

- Мотор после второй перечистки.

- Правый тоже после второй перечистки. Старшина тихонько вздохнул.

- Это правда, Василь Николаич. Только в нем не взрывалось полтонны железа. Добруш поморщился.

- Ну, это преувеличение.

- Не, Василь Николаич, - покачал тот головой. - Не преувеличение. Вы посмотрели бы, какая там была каша после...

- Да, да, - нетерпеливо сказал капитан. - Это большое упущение с моей стороны. Впредь буду внимательнее.

О том, в каком состоянии был мотор, когда он посадил машину, капитан знал не хуже Рогожина. Они вместе проверяли его, и Рогожину не стоило говорить об этом. Старшина смутился.

- Простите, Василь Николаич...

- Прощаю, - буркнул тот. - Что вы предлагаете? Старшина сдвинул стоптанные каблуки, втянул, насколько это было возможно, перевалившийся через ремень живот и приложил руку к пилотке.

- Товарищ командир, предлагаю выбросить мотор в металлолом.

- Так...

Наконец Добруш вспомнил, что оставил фуражку в штабе. "Этого еще не хватало, - подумал он с раздражением. - Сегодня я делаю глупость за глупостью. Если мотор сбрасывает сто пятьдесят оборотов, то никакой штурман не поможет. И можно обойтись без фуражки". Он потер рукой лоб.

- Ладно. Сейчас посмотрим.

6

Самолеты стояли на опушке березовой рощицы, Еще несколько дней назад здесь было тридцать семь машин, внушавших уважение своим грозным видом. Сейчас их осталось всего шестнадцать - усталых птиц с покалеченными крыльями, пробитыми фюзеляжами, обнаженными моторами. И аэродром оказался непомерно велик. Од превратился в огромную пустыню.

...Это случилось в тот день, когда они бомбардировали станцию. Самолет только успел приземлиться, как в воздухе раздался гул моторов. Добруш, помогавший санитарам выносить из машины штурмана со стрелком, сначала не обратил на это внимания: может, возвращается задержавшееся звено. Потом что-то словно кольнуло его, и он обернулся. С востока, из-за кучевого облака, звена за звеном выплывали черные косокрылые "хейнкели".

Добруш бросился в кабину бомбардировщика. Обламывая в спешке ногти, пристегнулся к сиденью и запустил моторы. Он еще успел заметить, как справа, слева от него тоже забегали летчики, бросились к машинам, - и дал двигателям полные обороты. Не разворачиваясь, прямо со стоянки он начал разбег поперек поля. За ним потянулось еще несколько самолетов. А "хейнкели" уже совсем рядом. Он был в воздухе, когда первая волна от взрыва тряхнула самолет, едва не опрокинув его.

...Добруш со старшиной прошли по стоянке мимо темных масляных пятен, расплывшихся там, где раньше находились машины, мимо красных противопожарных щитов с ненужными теперь ведрами и лопатами, мимо ящиков с песком, в которых валялись еще не успевшие почернеть окурки. Когда-то все это имело смысл. Но хозяев не стало, и ящики, щиты, пятна, забытые ведра казались теперь непужными и странными - вещи, утратившие связь с человеком.

- Металлолом... а мне говорят - ремонтируй, - проговорил старшина, задыхаясь и старательно обходя баллоны с кислородом. - Нельзя ремонтировать то, что никакому ремонту не подлежит, Василь Николаич. Вот чем это кончается, когда думают не головой, а задницей.

Капитан вытащил из кармана трубку и, не зажигая ее, сунул в зубы. Потом внимательно поглядел на Ро- гожина.