Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

– Нет, это слишком большой риск. Ты ведь и сама слышала, что люди рассказывают. Беженцы платят за безопасный переход через границу, а их сдают фашистам.

– Но у тебя ведь повсюду есть друзья, ты можешь попросить у них помощи, – взмолилась Антонина.

– И тем самым поставить под угрозу их жизнь? Я ни к кому не решусь обратиться с подобной просьбой.

Отец устремил взгляд поверх ее плеча, и Антонине не нужно было оборачиваться – она и так знала, что привлекло его внимание. Это была фотография: они втроем, в день ее восемнадцатилетия, весной 1938 года, незадолго до маминой болезни и принятия расовых законов, перечеркнувших почти все, что было важно. С тех пор прошло всего несколько лет, но казалось, от того дня их отделяют века.

– Папа…

– Да? – Теперь он снова посмотрел на нее, и она увидела в его глазах отсутствие надежды. Это продолжалось всего мгновение, один удар сердца – и папа моргнул, попытался улыбнуться, но Антонина успела прочитать его мысли, и он всё понял.

Не надо было заводить этот разговор, донимать папу вопросами – Антонина знала, что он устал и что ему не раз приходилось размышлять на тему отъезда. Сколько бессонных ночей он, должно быть, провел, задыхаясь от тяжкого груза неразрешимой проблемы.

– Прости меня. Ты прав. Конечно же прав. Мы здесь в безопасности. Просто надо продолжать жить, как раньше. Зря я тебя всполошила. – Это были бесполезные, пустые слова, но что еще она могла сказать?

Антонина села на пол возле его кресла и положила голову ему на колени. Она ждала, затаив дыхание, когда он прохладной ладонью уберет волосы с ее лба, таким утешающим, таким уютным жестом, и пообещает, что все будет хорошо.

Она ждала, и через какое-то время папины пальцы коснулись ее виска, он слегка склонился к ней, и девушке показалось, что он сейчас что-то скажет. Она ждала, но у него не было слов утешения. Тогда она встала с пола, отодвинула подальше остывшую глиняную бутылку-грелку и помогла ему подняться на больные, ноющие ноги.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, милая моя девочка. Я…

– Что?..

– Ничего. Выспись хорошенько.

Глава третья

20 сентября 1943 года

– Ты наелась? – спросила Антонина, заглянув маме в глаза с надеждой увидеть там проблеск понимания.

Было около семи вечера, и последний час девушка провела, помогая матери справиться с супом – кормила ее, ложечка за ложечкой, как всегда в это время. Каждое утро и в полдень Антонина делала то же самое, поскольку у персонала дома призрения и так забот хватало, а она не находила обременительным посидеть с мамой подольше.

Однако мало-помалу моменты их общения, когда Антонина чувствовала с маминой стороны какой-то отклик, возникали все реже, а совсем недавно, в один злосчастный день, мама и вовсе ее не узнала.

Сегодня, однако, день оказался удачным, по крайней мере неплохим – мама позволила Антонине накормить ее и съела почти весь суп из миски.

– Дай-ка я вытру тебе лицо и руки влажной салфеткой. Она теплая, должно быть приятно. Вот так. Теперь гораздо лучше. Почитать тебе немножко? Мы остановились…

– Привет, Девора. Привет, Нина.

– Папа! Мама, смотри, папа пришел. Мы тебя не ждали.

– Да-да, – кивнул доктор Мацин, подходя к жене и целуя ее в висок. Затем слегка повернул голову, заглянув в глаза Антонине: – Не могла бы ты спуститься со мной в холл? – Папа задал этот вопрос таким нарочито спокойным, тихим и взвешенным тоном, что она испугалась больше, чем если бы он закричал ей в лицо. – Оставим твою маму ненадолго, пусть отдохнет.

У Антонины от страха взмокли ладони, но ей ничего не оставалось, как последовать за отцом и ждать, когда он поделится с ней дурными вестями. В том, что вести будут дурными, она не сомневалась, поскольку ничего хорошего теперь, с появлением Республики Сало, чье правительство всеми силами пыталось угодить своим германским союзникам, ожидать не приходилось.[7]

– Прости за такую спешку. И за то, что напугал тебя. Кое-что случилось, и я… Я не знаю, с чего начать.

– Говори, папа, – попросила Антонина. – Представь, что я твоя пациентка, которой ты должен сообщить плохие новости. Должен во что бы то ни стало, иначе невозможно будет начать курс лечения. Пожалуйста, папа.

Он кивнул, еще несколько мучительных секунд поколебался и наконец прошептал ей на ухо:

– Вот-вот начнутся аресты. Это неизбежно. Не сегодня-завтра. В любое время.

С тех пор как германские войска оккупировали Италию всего несколько недель назад, Антонина не сомневалась, что рано или поздно этот день наступит. Была уверена в этом абсолютно. И тем не менее сейчас никак не могла заставить себя поверить в то, что сказал папа.

– Откуда ты знаешь? Люди неделями готовятся к худшему, всё ждут, ждут, волнуются… Но почему именно сейчас? Почему сегодня?

– К доктору Йоно приходили люди из гестапо, потому что он глава еврейской общины. Они потребовали у него имена и адреса всех евреев в Венеции.

– И он дал им список?

Доктор Йоно был другом ее папы и хорошим человеком. Невозможно было себе представить, что он на это способен.

– Нет. Нет, он сказал, что ему понадобится пара дней на то, чтобы собрать сведения, которые им нужны. То есть я думаю, он сказал именно так.

– Значит, у нас есть…

– Дай мне договорить. Он выпроводил гестаповцев и немедленно уничтожил все свои записи. Все документы до единого. А потом покончил с собой.

На Антонину обрушилась волна ужаса – накрыла, потащила за собой и выбросила обратно, как отхлынувший от берега прилив, оставив ее дрожащей, скорбящей и с четким пониманием того, что нужно делать дальше.

– Мы должны уехать немедленно! Вещи соберем быстро, а если придется что-то оставить, ничего страшного – ведь это всего лишь вещи, правда? Нет в них ничего важного…

– Антонина. – Папа взял ее за плечи и прижался лбом к ее лбу. – Послушай меня. Я не могу уехать. Ты слышишь? От меня здесь зависит слишком много людей. И я не могу покинуть твою маму.

– Но мы возьмем ее с собой…

– Нет. Она слишком больна и не перенесет поездку. Ты понимаешь это не хуже, чем я. – Теперь папа обнял ее. – Но ты… ты должна уехать.

– Ни за что! – запротестовала Антонина. – Как ты можешь мне такое предлагать?!

– Я обо всем договорился заранее. Надеялся, что этот день никогда не наступит, но… Нет, нет, Нина, не надо качать головой, просто выслушай меня, – взмолился он.

Антонина