Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

не было большего удовольствия, чем помогать дочке с домашними заданиями и расспрашивать, что они проходили на уроках. Но расовые законы 1938 года лишили ее и других еврейских детей в Италии возможности учиться. Папа, сообщая ей эту новость, не выдержал и разрыдался – тогда Антонина впервые увидела, как он плачет. Поэтому она решила, что лучше брать книги из его библиотеки тайком, чтобы не расстраивать его еще сильнее, а потом читать и хорошенько запоминать прочитанное, чтобы, когда ей снова позволят ходить в школу, быть готовой.

– Конечно, хотел. И сейчас хочу. Такой умной девушке, как ты, прямая дорога в университет. Ты не можешь тратить свою жизнь в доме призрения, или в очереди за хлебом, или…

– Война не продлится вечно. Когда она закончится, я снова смогу пойти учиться.

– Сможешь, – кивнул папа. – Или же… Возможно, я сумею научить тебя тому, что знаю сам. Представим себе, что ты моя студентка в Падуе. Я скучаю по своим ученикам, но рад, что теперь не приходится часами трястись в поезде по дороге на лекции. Думаю, у меня получится сделать из тебя очень хорошего врача. Что скажешь?

– Это мое заветное желание. – Антонина заморгала изо всех сил – было бы глупо расплакаться по такому счастливому поводу.

– Нам, правда, придется приспосабливаться к обстоятельствам. Полноценным образованием это нельзя будет назвать, но я дам тебе общее представление о том, что такое медицина, а ты решишь, подходит ли тебе профессия.

– Когда мы начнем?

– Я знаю, что ты уже несколько лет читаешь книги из моей библиотеки, так что, можно сказать, мы уже начали.

– Значит, ты заметил, да? – спросила Антонина, хотя удивляться тут было нечему: она старалась проявлять деликатность, но все-таки не очень скрывалась, когда брала книги.

– Ну разумеется. Наверное, мне надо было сразу что-нибудь сказать, поддержать тебя в твоем стремлении учиться. Однако самому важному по книгам не научишься. Ты узнаешь гораздо больше, если будешь вместе со мной посещать пациентов. Я, конечно, спрошу у них разрешения, но думаю, большинство моих подопечных будут рады твоему присутствию. Да и мне помощница пригодится.

– Значит, я буду смотреть, как ты работаешь?

– Да. Будешь смотреть и со временем научишься видеть. Будешь слушать и вскоре начнешь слышать. Так, моя драгоценная девочка, становятся настоящими врачами.

Глава 2

11 января 1943 года

Антонина рано легла спать, но глубокой ночью, когда ее разбудил стук в дверь, возникло ощущение, будто она только что заснула.

– Антонина! Мы нужны синьоре Меле.

– Да, папа.

Первое, что она усвоила, когда отец стал брать ее с собой на вызовы к пациентам, – нужно быстро вставать с постели. Времени понежиться под теплым одеялом не оставалось, и от этого просыпаться было еще тяжелее, особенно зимой. Так или иначе, Антонина вскочила, оделась и уже через пять минут была у двери.

Папа протянул ей стетоскоп и термометр – она спрятала их в самом глубоком кармане пальто. Другие вещи, необходимые для визита к пациентке, отправились на дно ее холстяной сумки.

– Кого за тобой присылали?

– Соседского сынишку. Бедный ребенок совсем замерз.

До 1938 года у них был телефон. Он стоял на столике на лестничной площадке, а рядом с ним лежали карандаш и стопка листов бумаги. Когда Антонине исполнилось десять, папа объявил, что она достаточно взрослая, чтобы пользоваться телефоном, и когда девочка немного потренировалась записывать сообщения и говорить в трубку четко и вежливо, ответы на звонки стали ее почетной обязанностью. Но несколько лет назад телефон забрали, после того как папе было запрещено заниматься медицинской практикой, и теперь на столике осталась только пустая ваза.

Дождь оказался не таким сильным, как опасалась Антонина, – просто в воздухе висела водяная взвесь, и камни были скользкими и мокрыми под ногами. Яркая луна выглядывала из-за облаков, а в щели между ставнями домов пробивалось достаточно света, чтобы видно было дорогу, – здесь никто не заботился о соблюдении светомаскировки. Из всех бед, обрушившихся на Венецию, бомбардировки представлялись самой незначительной.

Они пошли по узким калле, замедляя шаг на каждом повороте и проверяя, свободен ли путь. Антонина знала, как себя вести, если они вдруг нарвутся на патрульного; по крайней мере, она надеялась, что хорошо запомнила папины наставления. Они были в гостях у родственников, должен будет сказать папа, а ей следует кивнуть в знак подтверждения. Папа пояснит еще, что они, мол, хотели дождаться, когда дождь прекратится, но этой зимой, похоже, дожди какие-то нескончаемые. А потом им останется затаить дыхание и мысленно уповать на то, что патрульный, который их остановил, пребывает в добром расположении духа.

Они никогда не заговаривали о том, что может случиться, если власти обнаружат, что папа посещает пациентов вопреки запрету.

Дом синьоры Меле находился в Старом Гетто, в самом конце тупика, которым обрывалась Калле-дель-Форно. Это пятиэтажное здание было одним из старейших здесь, оно веками неуклюже сидело на своем зыбком фундаменте; вероятно, даже Пизанская башня не смогла бы похвастаться такими кривыми полами.

Соседский мальчик оставил входную дверь открытой, а на высоком подоконнике их ждала масляная лампа с едва теплившимся огоньком. Папа взял лампу одной рукой, другой подобрал полы плаща, и они с Антониной начали медленное восхождение на последний этаж. Останавливались на каждой лестничной площадке, ждали, когда пройдет боль в папиных артритных ступнях, и шли дальше. Папа говаривал, что артрит – цена, которую ему пришлось заплатить за жизнь в самом прекрасном городе мира.

– Боюсь, я сегодня нерасторопнее обычного, меня и черепаха обгонит, – повинился он.

– Ничего, – отозвалась Антонина. – Лучше не спешить, чем взбежать наверх и запыхаться так, что одышка синьоры Меле покажется здоровым дыханием. Не представляю, как ей удается преодолевать столько ступенек.

– Подозреваю, что она вообще не выходит из квартиры. Насколько мне известно, за продуктами для нее ходит синьора Спаньоло, которая живет этажом ниже.

– А у нее дома кто-нибудь прибирается? – спросила Антонина.

– Сейчас увидим. Но если там недостаточно чисто, надо сделать вид, что мы этого не заметили, – предупредил папа. – Иначе синьора Меле устыдится и расстроится, а в следующий раз постесняется меня позвать, когда ей станет совсем плохо.

Они постучали в дверь квартиры, прислушались, стараясь уловить звук шагов, а когда никто к ним не вышел, папа сам приоткрыл незапертую створку:

– Синьора Меле! Это доктор Мацин. Можно войти?

Приглушенный ответ донесся из глубины квартиры – из спальни, если Антонина верно запомнила расположение комнат с прошлого визита. Они пошли на голос и обнаружили синьору Меле в кресле у кровати. Она ждала их, накинув