Универмаг - Илья Штемлер

- А с каланчи видней, — ободряюще бросил тамада.

Кое-кто зааплодировал. Без ехидства, для веселья. Но Сазонов обиделся.

- Я потом выступлю, — мрачно пообещал он.

- Ну ты даешь, Пал Палыч, — шепнула Мезенцева.

Сидящий рядом с ней заместитель начальника управления торговли Полозов повернул к Мезенцевой мягкое лицо и попросил слова. Та замахала руками, стараясь привлечь внимание тамады:

- Григорий Анатольевич хочет сказать! Полозов просит слова!

Полозов поднялся. Маленький, круглый, он едва возвышался над столом.

- Вот. Я постараюсь компенсировать. — Он кивнул на Сазонова.

Все рассмеялись.

Сазонов вздрогнул, огляделся. Глаза застлала радужная пелена — он, кажется, всерьез опьянел. Нет, просто устал. С утра ездил к приятелю в комиссионку — тот обещал вазу по сходной цене, потом бегал по Универмагу. Даже пообедать не успел. Хорошо, привез на работу свой выходной костюм, иначе вообще бы не успел на банкет. А ради чего он себя так изнурял?.. Обида стягивала грудь, сбивала дыхание. Правильно сестра говорила: «Не ходи, нечего тебе там делать, будь в стороне, давно шишек не получал, соскучился!» И главбух Михаил Януарьевич советовал...

Полозов привычно вскинул руку и, дождавшись тишины, поднял бокал.

Фиртич слушал первого зама, подперев кулаками подбородок. Он взвешивал каждое слово, стараясь понять, к чему можно отнестись всерьез, а что отбросить как благодарность за приглашение на банкет. Он ждал, что Полозов скажет о планах управления по реконструкции старого Универмага. Но, кажется, его надежды напрасны... Фиртич потерял интерес к Полозову и демонстративно потянулся к салату. Да и кто он такой, этот Полозов? Чиновник! Деловые люди, приезжающие в страну из-за рубежа, иной раз и в толк не могут взять: для чего торговле Полозов? А вот Фиртич — это другое дело. Он — директор! Сколько раз на приемах Полозов и его коллеги из управления не знали, куда себя деть, в то время как Фиртича буквально рвали на части...

Константин Петрович уже не думал о Полозове. Он вглядывался в сидящих за столом. Нет, Лисовский так и не появился, не пришел главбух на его юбилей. Может, приболел Михаил Януарьевич? Но Фиртич знал, что здесь не случайность, а демонстрация. Почему?..

Тут дверь зала отворилась. И, толкая перед собой тележку с конфетами и фруктами, появилась официантка. Крахмальная наколка венчала маленькую голову с башенкой льняных волос. Широко расставленные глаза мягко светились под красиво изогнутыми бровями. Чуть длинноватый нос придавал лицу энергичное выражение. А покрытое блестками глухое платье подчеркивало каждую линию грациозной фигуры. Сидящие за столом сразу обратили внимание на эту женщину. Полозов недовольно скосил глаза и умолк. Воспользовавшись паузой, Фиртич громко пригласил всех на танцы. Музыка сбила гостей в одну массу. Лишь Гарусов остался сидеть на месте подле своей чопорной супруги...

Фиртич танцевал по старинке, отведя в сторону теплую руку жены. Повернувшись, он заметил директора ресторана Кузнецова. Тот стоял в тени, сложив руки на груди, и смотрел в зал.

- Не забудь о моем предложении, Костя! — крикнул Кузнецов.

Фиртич кивнул и склонился к жене.

- Тебе испортил настроение Полозов? — спросила Елена.

- Не так все просто, — не сразу ответил Фиртич. — У стариков большое влияние в управлении. Прочные связи, особые отношения. Торговля, сама понимаешь... А многие универмаги действительно нуждаются в обновлении. Другое дело, что толку от этого не будет.

Елена вытянула шею, вглядываясь во что-то поверх плеча мужа.

- Что это они там? Смешные какие!

Фиртич обернулся.

Рядом с эстрадой, окруженные гостями, стояли Мезенцева и Сазонов. Несмотря на веселье окружающих, они, кажется, были настроены серьезно и даже воинственно. Особенно Мезенцева. Ее узкие глаза гневно сверкали под припухлыми веками. Сазонов пытался выбраться из окружения, но Мезенцева преграждала ему дорогу. Долговязая фигура Сазонова выражала отчаяние и беспомощность. Он затравленно озирался, обводя ликующую толпу плывущим взглядом сильно подвыпившего человека. Заметив директора, Сазонов еще больше смутился. Выпрямился, пытаясь придать себе достойный вид, но поскользнулся, едва удержавшись на ногах, чем еще больше развеселил окружающих.

- Она мне гадости говорит, — обидчиво проговорил Сазонов.

Гости вновь зашлись хохотом, привлекая внимание всех, кто находился в зале. Да и музыканты, как назло, перестали играть...

- Что же вы, Клавдия Алексеевна, Пал Палычу гадости говорите? — шутливо укорил Мезенцеву Фиртич.

- Это я-то гадости говорю?! — наигранно возмутилась она. — Все выступали, говорили добрые слова. А он? Самоотвод взял. И напился. Хорош главный администратор!

- Ну и что? — вступился Фиртич-младший, поддерживая общее веселье. — Павел Павлович человек независимый, гордый! Не подхалим. В отличие от всех нас. Верно, Павел Павлович?

Фиртич бросил укоризненный взгляд на брата.

- Да! Не подхалим! — с отрешенной решимостью воскликнул Сазонов. — Это мне надо над вами смеяться. Да! Один умный человек советовал мне не делать дорогих подарков. Все равно, мол, Фиртича не удивишь... И вообще советовал не ходить... Вот!

Сазонов с ужасом вслушивался в свои слова. Но ничего не мог поделать — понесло. Сазонов прошелся взглядом по лицам изумленных гостей.

- А-а-а... Не смеетесь больше?! — воскликнул он в упоительном безрассудстве. — Не смеетесь! Ничего, скоро узнаете, кто ваш кумир. Тоже мне... А мне плевать! Ясно? Мне бояться нечего! Не то что некоторым... Подхалимам, да-с!

Он что-то еще выкрикивал. Уже совсем дикое. Срывающимся пьяным голосом. Но расслышать его никто больше не мог — оркестр, послушный воле младшего брата директора универмага «Олимп», обрушил на зал всю свою электрическую мощь.

А сам директор стоял у юбилейного стола. С бокалом в руке. И, смеясь, что-то рассказывал жене. Та с улыбкой слушала его, стараясь не смотреть туда, где одиноко покачивался Сазонов.

3

За час до открытия толпа закупорила все парадные подъезды бывшего Конногвардейского общества. К десяти она уже не умещалась на широком тротуаре, сползла на мостовую и залила противоположную сторону. Одна и та же картина изо дня в день. Правда, в начале месяца толпа бывает скромнее, но к концу его неудержимо разрастается, ширится, смелеет...

Цыганки в цветном тряпье и сапогах. Узбеки в тюбетейках и китайских плащах. Небритые молчаливые кавказские парни в широких кепи. Женщины в туго повязанных темных русских платках... За этим авангардом — граждане с портфелями, с сумками, с вытянутыми, недовольными лицами. Они брезгливо поглядывают на непроницаемые спины первого эшелона, обмениваясь мнениями о спекулянтах, из-за которых честному труженику и к прилавку не пробиться.

- Удивил! — ухмыляется кто-нибудь из впереди стоящих. — Подумаешь, он инженер! Я тоже, может быть, инженер, но молчу.

- Позвать бы милиционера, — возмущаются во втором эшелоне.

- Иди зови, — смело предлагают из первого.

- Почему ругаешься, мать? — произносит толстый узбек в тюбетейке. — Почему я спекулянт? Я трудовой человек. За ковром приехал. Дочку замуж отпускаю. Ночь здесь сидел, чуть не замерз... В Ташкенте такой ковер, честное слово, как золото. А откуда у меня золото?

- Может быть, вы и труженик, — охотно вступает в разговор пожилая женщина. — Только как сюда ни приду, глаза бы не глядели.

- А что, милая, сама-то каждый день сюды шастаешь? — с подковыркой спрашивает бабка в темном боевом платке.

Все дружно смеются. И вновь привычно и беззлобно принимаются обсуждать, почему сюда засылают ковры, а в Ташкент меховые тулупы.

- Сам покупал, в командировке был. За сто рублей, — доказывает худой русоголовый гражданин.

- Политика, да, — соглашается золотозубый кавказец в кепи. — Хотят, чтобы поезда пустые не ходили. Народ едет туда-сюда...

Постепенно тема разговора захватывает всех, и толпа уже не расслаивается на чистых и нечистых.

- Слушай, — жарко обращается в пространство смуглый гражданин, — почему я должен платить спекулянту деньги? Я хочу свои деньги отдать государству. Нет, не хотят у меня брать! Выпускайте товар. Постройте десять фабрик, завалите все коврами.

- Как холодильниками, да, — соглашается кавказец.

- Или возьми автомобили... Не знаю, о чем там думают, — перебивает русоголовый. — Введите коммерческие цены. Дороже, согласен. Но ведь, например, масло в кооперативе продают?! Деньги идут государству, а не спекулянтам. Не обидно.

- Ну! Загнул! — возмущаются сразу человек пять. — И так автомобиль стоит — стыдно цифру назвать.

- Я что говорю, — отбивается русоголовый. — Понимать надо. Рабочим и колхозникам пусть продают как продавали. Даже дешевле. По месту работы. А кооператив сам по себе. Тогда не будет спекулянтов. У кого есть деньги, а нет права — иди в кооператив.