Смерть и танцующий лакей - Найо Марш

Утро было тихое и очень холодное. Ночью прошел небольшой снег. Небо стало свинцовым, и вся природа застыла в ожидании могущественной недоброй силы, идущей с севера. Джонатан несколько раз жизнерадостно повторил, что будет сильнейшая буря. Во всех комнатах для гостей разожгли камины, и из труб поднимались столбы дыма, по цвету намного светлее неба, которое они, казалось, подпирали.

Где-то высоко в горах фермер медленно гнал стадо овец. Доносившиеся оттуда звуки были усыпляющими и до жути близкими. Весь день небо оставалось таким темным, что лишь по изменению теней можно было догадаться, что время не застыло. Во время ленча пришлось зажечь свет. Мандрэг признался, что почти физически ощущает, как дом наполняется предчувствием бури, но какой? Той, которая разыграется в природе, или той, что случится в его стенах?

— Сегодняшний день внушает мне суеверный ужас.

— Я хочу позвонить Сандре Комплайн и предложить им всем приехать к чаю, — сказал Джонатан. — Часам к шести пойдет снег. Что вы скажете о доме, Обри? Как он выглядит?

— Роскошным и ожидающим гостей.

— Чудесно. Вы уже закончили? Пройдемся по комнатам, посмотрим все еще раз. Господи, я уже давно не ждал гостей с таким нетерпением.

Они обошли комнаты. В парадной гостиной, которой Джонатан пользовался редко, в каминах, расположенных друг против друга, пылали кедровые поленья. Кресла и диваны здесь были в чехлах из блестящей французской материи.

— Обычно миссис Паутинг занимается этим с наступлением лета. Но мне захотелось, чтобы и сегодня все вокруг было ярким. К тому же эти чехлы хорошо сочетаются с цветами. Полюбуйтесь на мои букеты, Обри. Не правда ли, они чудесно выглядят на фоне драпировки стен? Смотрите, просто поэма в красках.

— Гармония будет вовсе полной, когда здесь появятся семь разгневанных физиономий, — сказал Мандрэг.

— Не пугайте! В мгновение ока все начнут улыбаться, можете на меня положиться. Но я совсем не огорчусь, даже если их не удастся примирить. Тогда наш спектакль будет не таким приятным, но еще более увлекательным.

— А вы не боитесь, что они просто откажутся оставаться под одной крышей?

— Уж на одну-то ночь они во всяком случае останутся, а завтра начнется такое ненастье, что у них волей-неволей не будет выбора.

— Ваше присутствие духа меня восхищает. А что, если они станут дуться каждый в своей комнате?

— Не смогут. Я этого не допущу. А признайтесь, Обри, что вам все-таки интересно и вы немножко возбуждены?

Мандрэг ухмыльнулся:

— У меня такие неприятные ощущения, как будто я нервничаю перед первым выходом на сцену, но должен признаться, вы правы, мне это все безумно интересно.

Джонатан польщенно улыбнулся и взял его под руку.

— Вы должны взглянуть на спальни, будуар и маленькую курительную. Я позволил себе там немного позабавиться. Все это ребячество, но, может, развлечет вас. Символика, конечно, примитивная. Но, как пишут в рекламах цветочных магазинов, «я все высказал в цветах».

— А что именно?

— Что я думаю о каждом из них.

Они прошли через холл и вошли в комнату налево от входной двери. Эту комнату Джонатан называл будуаром. Она была убрана в изысканном неоклассическом стиле. Стены окрашены в светло-зеленый цвет и задрапированы французской парчой с изящно вытканными гирляндами цветов, которые повторялись в букетах, сделанных Джонатаном и расставленных им на подоконнике, на старинном клавесине и на письменном столе.

— Вот, — сказал Джонатан, — надеюсь, дамы соберутся здесь поболтать, может быть, написать письмо или повязать. Должен вам пояснить, что мисс Клорис записалась в женскую вспомогательную службу ВМС, и, пока ее не призвали, заполняет временное бездействие бесконечным вязанием носков. Моя родственница Херси тоже неукротимая вязальщица. Уверен, что и бедная Сандра усердно занимается какой-нибудь самой отвратительной работой.

— А мадам Лисс?

— Ну, вообразить мадам Лисс, окруженную мотками шерсти цвета хаки, способен только сюрреалист. Попробуйте. Я уверен, что вам это удастся. Пошли дальше.

Дверь из будуара вела в маленькую курительную, в которой Джонатан, следуя духу времени, все-таки решился установить телефон и радиоприемник, но которая во всем прочем оставалась после смерти его отца без изменений. Здесь стояли кожаные кресла, висели гравюры на спортивные сюжеты, коллекция оружия и выцветшие фотографии Джонатана и его однокашников по Кембриджу. На снимках они застыли в смешных позах, характерных для 90-х годов прошлого века. Над камином разместилось полное снаряжение для ловли форели: удилище, леска и искусственная мушка.

— Видите, здесь я расставил горшки с душистым табаком. Конечно, это слишком нарочито, но я не удержался. Теперь в библиотеку.

Дверь из курительной вела в библиотеку. У библиотеки был самый обжитой вид во всем доме, и действительно, большую часть свободного времени Джонатан проводил именно здесь, среди книг, в выборе которых ощущался причудливый вкус многих поколений, и было ясно, что только немалые средства позволяли удовлетворять эти причуды. Сам Джонатан щедро увеличил коллекцию. Выбор его был весьма странен: от переводов турецкой и персидской поэзии до работ самых заумных современных авторов и учебников по криминалистике. Он читал все без разбора, но неизменным оставалось его преклонение перед елизаветинцами.[2]

— Для этой комнаты у меня был такой богатый выбор, что я растерялся, — сказал он. — Букет, составленный по моде шекспировских времен, кажется уж очень избитым, но в нем преимущество — его легко узнать. Потом я начал склонятся к затейливому образу Ли Ханта.[3] Помните, он писал, что мысли чувства легко выразить нарциссами и гвоздиками, игру слов — тюльпанами, а прелестные, идущие от чистого сердца фразы — маргаритками. Но, к сожалению, теплицы в середине зимы не отвечают запросам Ханта. Поэтому вы видите здесь мирт, символ высшей власти, как говаривал наш великий доктор Джонсон.[4] К нему добавлены в основном цветы из довольно мрачного букета бедной Офелии. Конечно, во всем этом преобладает печальная нота. Но зато наверху, в комнатах гостей я снова дал себе волю. Масса подснежников для Клорис, туберозы и даже несколько орхидей для мадам Лисс, ну и так далее.

— А что для миссис Комплайн?

— Восхитительный букет из бессмертников.

— А это не слишком жестоко?

— Ну что вы, мой дорогой. Я так совсем не считаю, — Джонатан бросил на гостя странный взгляд. — Кстати, я надеюсь, вам понравится действительно великолепный кактус, который стоит у вас на подоконнике. Глядя на него, любой новомодный художник замыслил бы написать нечто в серых и неуловимо-зеленых тонах. А теперь я должен позвонить Сандре Комплайн, а потом доктору Харту. Я решился попросить его подвезти мадам Лисс. У Херси своя машина. Извините, я вас покину.

— Одну минуту! А какие цветы вы поставили у себя в комнате?

— У себя? Ну конечно же букет с благородным лавром.

2

В четыре часа приехали миссис Комплайн с сыном Уильямом и его невестой Клорис Уинн. К этому времени Мандрэг находился в состоянии такого же возбуждения, как и хозяин дома. Он никак не мог представить себе, что же выйдет из затеи Джонатана: доставит ли она массу неприятностей, окажется ли забавной или просто скучной. Но само чувство ожидания было приятно волнующим. Мысленно он нарисовал портреты каждого из гостей и решил, что самым интересным типом должен быть Уильям Комплайн. Как художника-декадента Мандрэга интересовала одна его черта, на которую намекнул Джонатан — болезненное чувство обожания матери. Отметив это про себя, Мандрэг начал размышлять, не станет ли Уильям темой его новой драматической поэмы. Что же до миссис Комплайн с обезображенным лицом, то ее поэтический образ мог быть выражен при помощи ужасающей маски, на фоне которой Уильям произносил бы свои монологи. Может быть, в заключительной сцене в персонажах ясно проявится сходство с разными животными. А впрочем, не будет ли это слишком банально? Ведь одна из бед современного модного драматурга и состоит в том, что, чем замысловатее закручен сюжет, тем труднее избежать обвинения в банальности.

Но в Уильяме Комплайне с его унылой внешностью, с обожанием матери и весьма сомнительной победой над братом Мандрэг надеялся найти благодатный материал для пьесы. Он уже почти закончил мысленно первую сцену, где Уильям должен стоять между матерью и невестой на фоне светло-зеленого, выполненного в кубистской манере неба, когда открылась дверь гостиной, и дворецкий Кейпер объявил о приезде гостей.

Конечно, они производили куда более заурядное впечатление, чем рисовалось в воображении Мандрэга. Он представлял себе миссис Комплайн закутанной в темное одеяние, а она была в дорогом костюме из твида. Вместо монашеского капюшона он увидел обыкновенную шляпку, украшенную лентой и искусственной мушкой. Но вот ее лицо, хотя и не так фантастически изуродованное, как он думал, вызывало мучительную жалость. Казалось, будто кто-то злобно растянул его в нескольких местах. В ее огромных, без блеска, глазах оставалось что-то от прежней красоты. У нее был прямой короткий нос, но левый уголок рта опустился, и левая щека обвисла, причем это выглядело так, будто она поспешно затолкала туда огромный непрожеванный кусок. Выражение лица от этого становилось нарочито скорбное, как у клоуна. Джонатан был прав, когда говорил, что вид у нее был какой-то жестоко-комичный. Мандрэга удивило ее самообладание и холодный сухой голос. Уж это никак не подходило к придуманному им образу.