Людмила Гурченко - Екатерина Мишаненкова

Но несмотря на все это, вторую оккупацию Люся с матерью пережили даже легче, чем первую. Видно, ко всему человек привыкает. Слабая несамостоятельная Елена к тому времени превратилась в настоящего бойца за жизнь. Сначала торговала табаком, потом устроилась уборщицей в «приличное» кафе, которое посещали успешные торговцы и младшие немецкие офицеры. Кстати, в этом кафе маленькая Люся впервые влюбилась — в красавца-музыканта, игравшего там на баяне и певшего песни прекрасным баритоном. После освобождения выяснилось, что он там шпионил для партизан, но что с ним стало потом, она никогда не узнала.

Глава 4

И вот 23 августа 1943 года Харьков наконец-то был окончательно освобожден. Война еще продолжалась, но жизнь в городе начала налаживаться уже по мирному образцу. Не было больше казней и комендантского часа, стали вновь открываться предприятия, отстраивались разрушенные здания. Люсина мама устроилась в кинотеатр — работать ведущей «джаз-оркестра», игравшего перед сеансом. А сама Люся пошла в школу. Ближайшая русская школа была далеко, поэтому она пошла в украинскую, хотя почти не знала языка. Впрочем, она такая в классе была не одна, первое время половина детей хихикали над каждой фразой учительницы. Но через несколько месяцев привыкли и выучили украинский не хуже русского.

А после школы Люся бежала в кинотеатр. Благодаря тому, что ее мама там работала, она могла ходить в кино бесчисленное количество раз, да еще и одноклассников с собой водила.

Кроме кинотеатра, было еще одно место, где Люся обязательно бывала каждый день — госпиталь. Она пела для раненых, танцевала, смешила их, рассказывала новости, выполняла разные мелкие поручения. И для всех у нее был свой репертуар. Тяжелораненым, к которым ее приглашали медсестры, она пела что-нибудь торжественное о войне, выздоравливающим — о любви, совсем молоденьким солдатам — о матерях. Ей аплодировали, угощали чем-нибудь, заказывали новые песни. И она уходила из госпиталя счастливой, чувствуя себя настоящей артисткой, посвятившей себя служению людям и искусству.

Осенью 1944 года Людмила Гурченко поступила в музыкальную школу имени Бетховена, в класс «по охране детского голоса». На экзамене нужно было: спеть, повторить музыкальную фразу, которую сыграют на рояле, отбить ладошками предложенный ритм. Естественно, все дети пели детские песенки, а юная артистка Люся, чувствуя себя опытным профессионалом, исполнила несколько песен из своего репертуара, с которым выступала в госпитале. Да еще и с жестикуляцией — это был такой изобретенный ею способ исполнения, который она так и называла «песня с жестикуляцией». Комиссия рыдала от смеха, и, разумеется, ее тут же приняли.

Но в школе все оказалось не так просто, как она рассчитывала. По пению она блистала, а вот теория музыки и фортепиано ей давались плохо. Но дирекция на это закрывала глаза, потому что на любых концертах Люся Гурченко была незаменима. Впрочем, со временем она все же одолела ненавистную теорию музыки, а потом и с фортепиано поладила. Кстати, учила ее сестра директрисы, дама за семьдесят, и урок они всегда начинали с торжественного этюда, который учительница ей почему-то категорически запрещала напевать. Причину этого Людмила Гурченко поняла лишь много лет спустя, когда в каком-то фильме услышала знакомую мелодию. Это было «Боже, царя храни.»

Весной 1945 года, когда все уже чувствовали, что Победа не за горами, Елена с Люсей поехали за покупками в Лубны — небольшой городок недалеко от Харькова. И на обратном пути некоторые соседи в вагоне стали проявлять к ним повышенное внимание, расспрашивать о жизни. Скорее всего дело было просто в интересе к молодой симпатичной женщине, но время было такое, что все и всех боялись (и на то было немало причин). А тут они еще возвращались с базара, с деньгами и покупками. И тут Люся переключила всеобщее внимание на себя, заявив, что учится в музыкальной школе — играет и поет. Как обычно, ее сразу попросили спеть, и она радостно устроила целый концерт — пела цыганские, военные, любовные и прочие песни из своего огромного репертуара. Все, что заказывали. Люди слушали, улыбались, плакали, и когда поезд подошел к Харькову, устроили сбор денег и вручили их Елене.

Это были первые заработанные Людмилой Гурченко деньги. И, что, пожалуй, символично, ушли они на оплату музыкальной школы.

Ну а в середине сентября произошло то, чего они ждали всю войну, а еще больше с самого дня Победы — вернулся Марк Гаврилович.

Марк Гаврилович явился, конечно же, без предупреждения. Толи просто из любви к сюрпризам, то ли всерьез хотел проверить, не завела ли жена тут в его отсутствие другого мужчину. Во всяком случае квартиру он обыскал, особенно после того, как принюхался и понял, что пахнет табаком. Конечно, ему было трудно поверить, что его хрупкая Лелечка за войну начала курить.

Но потом все быстро вошло в привычную колею, он вновь повеселел и начал раздавать подарки, попутно рассказывая, где и как сумел их добыть. Елене он привез дорогое платье, янтарные бусы, крокодиловую сумку и манто из чернобурки. Ну а Люсе досталось бронзовое зеркальце из баронского замка, велосипед, туфли и какое-то невероятное платье, которое она запомнила на всю жизнь. «Чтобы увидеть это платье, надо представить себе павлиний хвост, только не из перьев, а из бисера и переливающихся камней. Таким оно было сзади, а впереди платье было короче и висели гирлянды бисера, как на абажуре», — вспоминала она. К сожалению, вскоре платье пришлось продать, как и все остальные подарки, — послевоенный год был не менее тяжелым и голодным, чем период оккупации. Марк Гаврилович продал его за пятьсот рублей (небольшие деньги), вскоре передумал, вернулся, но его уже успела купить какая-то актриса.

Но подарки скоро кончились, тем более что ничего ценного по меркам послевоенного времени непрактичный Люсин отец не привез, продавать стало нечего, и начал подкрадываться призрак голода. И тогда Марк Гаврилович решил съездить за продуктами в родную деревню, Дунаевщину, в которой не был уже больше пятнадцати лет. Дочь он, конечно, взял с собой — как же не похвастаться ею перед родней, тем более не факт, что она еще хоть когда-нибудь туда приедет.

Вот так она и познакомилась со своим дедом, дядей, его женой — ослепительной красавицей, и своими двоюродными братьями и сестрами. Там она узнала любопытную подробность из семейной биографии — оказывается, их фамилия на самом деле была «Гурченковы», но когда выдавали паспорта, ее отцу фамилию записали на украинский манер. Так они и стали Гурченко.

Узнала она, что еще одного ее дядю повесили немцы — он был связным партизанского отряда, и его кто-то выдал. Дом их сожгли, а бабушка, не снеся всего этого, через три дня умерла. Но самым большим сюрпризом стало знакомство с бывшей женой отца — Феклой. Когда-то давно его женили на ней родители, но то ли они были не расписаны официально, то ли он потихоньку развелся — в двадцатые годы это было легко сделать, — но с Еленой он познакомился уже свободным человеком. Однако для его родителей настоящей его женой так навсегда и осталась Фекла, и они даже после рождения Люси еще долго надеялись, что он одумается и вернется к ней. Еще Люся узнала, что сын ее отца и Феклы, Володя, в 1946 году уже был совсем взрослым и служил во флоте. Увидела его она уже гораздо позже. Когда Марк Гаврилович умер, в последний путь его провожали Елена, Людмила и Володя со своим старшим сыном.