Двое на всей земле - Василий Васильевич Киляков

И Филипенко начал журчать тихим прозрачным голоском, таким казённым и скучным, что Юра беззвучно, как говорят, «маленьким язычком», начал ругать себя за вход к начальнику. И когда тот закончил и выкатил на Юру большие тёмные, с белками, как облупленные яйца, глаза, и молча как бы спросил: «Ну, каково?»

— Годится, — сказал Юра. — Только вот что-то прав мало, а обязанностей навалом. Никто не пожелает жить по новой вашей инструкции. Но примут, конечно. А куда они денутся. Будут молча недовольство копить. Незаметно. И не поймёшь, кто преданный работник, а кто только притворяется таковым. Кстати, стало известно недавно, целое открытие: у нас же не только братья Черепановы да Кулибин были… А и аппарат рентген как таковой, оказалось, изобрёл… кто?

— Кто? — удивился начальник? Рентген и изобрёл. Нет? А кто? Кюри? Тоже нет?

— Достоверно доказано: Пётр Первый. Он боярам так напрямую и говорил в семнадцатом веке ещё: «Я вас всех, дармоедов, насквозь вижу!»

Шеф прыснул в руку. Юра, стараясь держать серьёзную паузу, продолжал:

— Как повторял наш «кум» коротко, но принципиально по поводу всяких там инструкций: «У каждого подчинённого есть только одна-единственная, раз и навсегда заданная, нигде не написанная обязанность, — казаться глупее своего начальства».

Юра передал слова «кума» со срочной действительной службы как-то ровно, точно инструкцию читал, и никак не ожидал взрыва хохота начальника: шеф откинул голову к отвалу высокого кресла, круглое брюхо заколыхалось над столом как шар, начиненный гремучим газом.

— Ха-ха-ха-ха, ха-ха-ха, — надрывался начальник. — Пётр Первый, рентген… Это так точно, ай, да кум!

Знал Юра слабости шефа — большой любитель «травить» и слушать анекдоты, он записывал их в блокнот, также нравились ему долгие разговоры о слухах и происшествиях. Шеф отхохотался и невольно заразил Юру хорошим настроением.

— Ну, угостил, — смахивая костяшками пальцев слёзы, говорил шеф. — На весь день зарядка. А то сидишь тут, как чернил выпил… Юморист ты у нас, ей-богу, хорошо подпустил… А кто это твой кум-то?

— Кум-то? — улыбаясь, отвечал Юра. — Лагерный начальник по режиму. Это его так «з.к.» звали.

— Поеду в Москву, — не слушая уже Юру, сказал начальник, — своему патрону про обязанность расскажу. «Насквозь вижу…» Да… Хоть посмеётся…

— Не советую, — Юра попросил разрешения закурить и, пуская дым в растворённое окно, думал о командировке, — не советую, и вот почему: примет на свой счёт, может подумать, что это про него.

— А ведь верно! Вот нарвался бы! А ты сказал, надо понимать, про меня?

— Да ну, что вы… Так отбарабанил. К инструкциям вашим пришлось к месту.

— Ты зачем пришёл-то? — спохватился шеф, улыбку на его лице как рукой сняло.

Юра начал рассказывать, заходить со всех сторон, напомнил, как был на больничном, обморозился, будучи в Заозёрье, в этом медвежьем углу…

— Помню! — остановил начальник Юру. — А чего сейчас-то надо?

— В командировку попасть в Заозёрье опять. Полушубок чужой отвезу, а заодно и с делами, какие есть, постараюсь управиться…

— Делов там — тьма тьмущая! — перебил Юру шеф. — Гори синим пламенем эта конверсия и космическая программа вместе взятые. Туда надо мешок «секретов» посылать, да нет возможности. Да ради Бога, ради Бога поезжай, пропади оно пропадом это Заозёрье. Самолётом или поездом желаешь?

— Самолётом, — просиял Юра, — самолётом!

Шеф надавил на кнопку, проговорил по «матюгальнику»:

— Настя, слушай… Выпиши Хломину Юрию командировку на три дня с сегодняшнего числа… На завод пэ-я пятнадцать. В Заозёрье командировочное предписание заготовь и билет закажи…

— Самолётом, — подсказал Юра.

— Билет закажи самолётом, знаешь через кого?

— Знаю, будет сделано, — ответила Настя малиновым голоском.

Когда начальник говорил по селекторной связи, Юра подумал: «Ляд его знает, это начальство! Всё оно может, если захочет. Вот он, пупырышек, пупочек, чайничек, а куда там! Везде у него свои, все его знают в этом городе, «суметь» и «достать», «заказать и подсказать» — самые любимые его слова, не сходят с языка…»

— Ну вот, дело в шляпе… — потягиваясь и зевая, сказал шеф. — Скоро у нас отберут этот маршрут, этот куст малиновый, решают… Конверсия, понимаешь. «Росатом» теперь под себя всё гребёт, да хоть бы и отобрали, всю плешь проело это Заозёрье. Как командировка — жди неприятности. Ты там осторожнее, в посёлке, что ни дом — химики или бывшие зэки. Завод построили и осели там. Да староверы бывшие, тоже непростой народ. Прямо рок какой-то. Да вот с тобой случай — ты обморозился, а прошлой осенью там у Гали Савиной украли метиз[1] с приборами образцовыми, с клеймами. Верно, думали, что там доллары… Ведь выкинули же, гады, за ненадобностью, в чистом поле. А меня за горло по этим делам. И чуть не судили. А лет пять назад в самый разгул химиков произошёл такой случай, до сих пор верить не хочется…

И тут шеф захохотал, и хохотал так долго и заразительно, что и Юра хмыкнул — уж больно потешен был Филипенко, — прикрыл рот и подпёр кулаком. Юра знал таких рассказчиков: ещё ничего не сказано, а сами уже заранее смеются.

— Про печёнку слыхал? Нет? Что, наши старые работники не рассказывали? Ну и дела-делишки. Я тебе расскажу, а ты слушай и, когда Надя ответит нам, жди, — он нажал кнопку связь-аппарата. — Дело было в апреле, в самом начале… Послали Саню Сапунова в командировку в это самое Заозёрье, пэ-я… Ну, послали и послали, дел-то малая тележка. Вернулся он чин чином, отчитался, всё пучком, а где-то уж в мае, — тут шеф развёл голые, по самые подмышки, руки, блеснул широким золотым кольцом и перешёл на шёпотный крик, — в мае, в средине, к прокурору меня самого… А я тогда отдел возглавлял, старшим диспетчером был. «А меня-то за что?» — думалось. И аж затосковал я: через день да каждый день к прокурору, к следователю, в суд…

Юра, отслуживший в конвойных войсках, сидевший битый час в этой жаре, знавший десятки жестоких случаев, склонность шефа к подобного рода анекдотам, пристально ждавший ответ секретарши, вновь пожалел, что невпопад зашёл к начальнику. Любые упоминания о жестокости после вчерашнего разговора с матерью — пулей ранили молодое сердце. Он не любил рассказчиков грязных историй про то, как они спали с чужими жёнами, как брались за ножи и топоры, — всю эту людскую немочь и нечисть.

— За-тас-ка-ли! — шоркая по нерусским кудрявым волосам и выкатывая белки больших турецких глаз с тёмным райком, сипел шеф. Юра видел своё отражение в этих глазах.

— И что?

— Да вот слушай, не перебивай. Уж после-то мы смеялись над Саней. А