Тангейзер - Юрий Никитин

От самих сарацин и рыцарей он уже знал, что сарацины очень уважают императора Фридриха, он не только владеет в совершенстве арабским, но и на равных спорит с муфтиями о тонкостях веры, о различиях в понимании Корана шиитами и суннитами, прекрасно знает арабскую литературу и наизусть читает стихи арабских и персидских поэтов.

Более того, Фридрих прекрасно разбирается в тонкостях арабской философии, может цитировать по памяти большие куски из работ мудрецов, Коран знает на уровне муфтия, а в математике достиг таких вершин, что один из изумленных арабских мудрецов воскликнул: «Франк, мы уже ничему не можем тебя научить, учи нас ты!»

А еще, что узнал Тангейзер здесь в Яффе, общаясь с людьми, близкими к императору: он вообще издавна поддерживает самые дружеские отношения с семьями многих исламских султанов, бывал у них. Более того, что совсем непостижимо для европейца, в конце концов завел и свой гарем! Правда, не в суровой Германии, там бы не поняли, а в своих владениях на Сицилии.

Манфред сообщил с почтением, что в Европе его называют за великую ученость и колоссальные знания Stupor Mundi, что означает «Чудо мира», арабские мудрецы считают его равным себе мудрецом, который одновременно еще и зачем-то является крупнейшим светским правителем, что умному человеку вроде бы совсем не нужно, а то и мешает…

Константин посмотрел на изумленного Тангейзера, расхохотался гулко и мощно.

– Здорово? Это не песенки сочинять!

Тангейзер встрепенулся, ответил обиженно:

– Это не песенки.

– А что?

– Это то, – сказал Тангейзер, – что может тебя поднять даже со смертного одра и бросить защищать свой дом или страну!.. Это то, что заставляет тебя смеяться и плакать, хотя на тебя не подействует ни щекотка, ни зверские пытки.

– Гм, – сказал Константин, – ладно-ладно, ты прав. Эдэм дас зайне!

– Чего-чего?

Константин отмахнулся:

– Да уж не помню. Это я ученостью побахвалился.

Тангейзер сказал, несколько раздраженный, вдруг показалось, что старшие боевые товарищи над ним подшучивают:

– Человек, придерживающийся фактов, и поэт никогда не поймут друг друга.

Константин сказал с радостным удивлением:

– Правда? Тогда Библия для тебя должна быть Книгой из Книг!

Тангейзер возразил:

– Но Библия… разве там не все факты?

Константин покровительственно похлопал его по плечу.

– Да, – сказал он, – конечно. Но настолько опоэтизированные, что под пластами поэзии их и не рассмотришь… Но ты, похоже, Библию знаешь плохо?

– Почему? – спросил Тангейзер настороженно. – Я ее прочел всю!.. Начиная с сотворения мира. Правда, про людей пропустил, неинтересно, но сотворение мира – красотища неописуемая! Каждая строфа дышит величием… Я пытался положить на музыку, но не сумел, слишком грандиозно. Нужно много разных инструментов, а не одна моя лютня…

Константин повторил медленно:

– А про людей пропустил… Хорошо сказано. Люблю я тебя, Тангейзер! Весь ты какой-то…

– Какой?

– Не такой, – сообщил Константин. – Но, наверное, поэты и должны быть немножко иными?

– Все люди немножко иные, – ответил Тангейзер. – Поэт должен быть иным очень даже множко! Одной ногой вообще в другом мире…

– Сумасшедшим?

– На грани.

Поздно вечером, натягавшись камней, усталый и голодный, он пришел в их дом, плотно поужинал, хотя поэты должны голодать, сочиняется вроде бы лучше на пустой желудок, ага, поговорите там, знатоки, а он еще и запил целым кувшином вина, после чего достал лютню.

Когда пришли Константин и Вальтер, тоже запыленные, Тангейзер уже сидел на подоконнике и задумчиво перебирал струны, наигрывая легкую мелодию, останавливался, подтягивал струны, снова начинал пощипывать серьезно и сосредоточенно.

Константин разделся и с наслаждением мылся, хмурая немногословная сарацинка в длинном пестром платье притащила из своего дома кувшин с водой и лила тонкой струйкой, бережно расходуя, крестоносцу на голову, в ее глазах Тангейзер видел тщательно скрытое изумление мощной фигурой франка.

– Лей больше, – потребовал Константин.

– Утонешь, – ответила сарацинка.

– Лей!

– Воды мало.

– Я заплачу, – пообещал Константин.

Она тут же перевернула кувшин вверх дном и вылила всю воду ему на голову и плечи.

Вальтер раздевался медленно, неспешно, с интересом поглядывал на Тангейзера.

– Новую песнь складываешь?

Тангейзер покачал головой.

– Нет, очень старую вспоминаю. Ее сочинил участник… даже вожак третьего крестового похода.

Вальтер удивился, даже рубаху задержал над головой.

– Кто? Ричард Львиное Сердце?

– Да, – ответил Тангейзер. – Это меня и удивляет…

– Что король умел складывать песни?

Тангейзер ответил задумчиво:

– Нет, другое…

– Что?

– Королю Ричарду, – ответил Тангейзер с некоторым смущением, – прозвище Львиное Сердце дали не за храбрость, как теперь некоторые начинают думать по невежеству, а за невероятную звериную жестокость, которую он проявлял… И вот этот человек складывал такие нежные и точные песни, где каждое слово уложено, как умелым ювелиром камешек в короне, а каждая нота звучит именно так и так, как может затронуть сердце!

Вальтер сдвинул плечами.

– Тебе кажется, злодейство и талант певца несовместимы?

– Лучше, – сказал Тангейзер, – если бы это было так…

Вальтер отшвырнул рубашку, подумал.

– Видимо, – произнес он веско, – Господь решил не облегчать нам работу уж настолько, чтоб мы вообще сидели сложа руки. И не намечал людей краской: это черные, это белые, это синие, это малиновые… Даже с сарацинами вон как… Вроде бы самые лютые враги, вообще нехристи, но сам видишь, что некоторые куда лучше наших братьев по Кресту.

В сторонке послышался визг, это Константин обхватил огромными лапищами сарацинку и мощно прижал ее к себе с такой силой, что у нее вылетело дыхание.

Освободившись, она погрозила ему кулаком, но уходить не спешила, а лицо, как показалось Тангейзеру, стало уже не таким уж и хмурым.

Яффу укрепили со всех сторон, любой натиск выдержит, штурмом не взять, а осады обходятся нападающим намного дороже, чем тем, кто спрятался за стенами.

Наступили дни вынужденного безделья. В лагерь императора зачастили послы и делегации от султана аль-Камиля, брата великого Юсуфа ибн Айюба, известного в Европе как Саладин, что умер несколько лет назад, оставив власть менее воинственному, но более мудрому брату.

Манфред, появляясь все реже, сообщил гордо, что эмир Фахруддин ибн ас-Саих, лучший друг султана и его личный посланник, привез императору удивительный трактат под названием «Алгебра» великого ученого аль-Хваризми. Император, владея арабским так, словно это родной язык, не только прочел, но и моментально ухватил суть, пришел в восторг от изящности и простоты сложнейших вычислений.

А если учесть, что он из-за тесных связей с исламскими учеными уже знает арабские цифры и давно отказался от сложных и неудобных при вычислениях римских, то с трактатом по алгебре он носится, как с величайшей драгоценностью, что превышает стоимость его короны.

– И что, – прогудел Карл недовольно, – и мы будем учить эти трактаты вместо свершения славных подвигов?

Манфред заверил:

– Подвиги будут! Наша цель – Иерусалим, забыли?

– Мы нет, – ответил Константин, – а император?

– Император ничего не забывает, – сказал Манфред. – Просто он заглядывает вперед дальше нас всех.

Тангейзер, укладываясь поздно ночью, слышал, как восторженно и самозабвенно верещат жабы, здесь они не квакают, а выводят замысловатые трели, прямо болотные соловьи, в комнату залетели и неспешно плавают в воздухе, как в плотной темной воде, светлячки, но ближе к утру наконец-то потянуло прохладой.

Под утро вместо луны поднялся полумесяц шафранного цвета, весь сарацинский, повис над миром, как предвестник нового мессии, свет от него не холодно-призрачный, как в Германии, а теплый и оранжевый…

Он набросил на плечи плащ, от жаркого солнца нужно спасаться заранее, Константин приоткрыл один глаз и сонно поинтересовался, куда это дурного поэта несет в такую рань.

Тангейзер сказал тихо:

– Спи, спи…

Константин проворчал:

– Тут заснешь… Ишак целую ночь орал!

– Но сейчас же не орет?

– Уже поздно, я разозлился. Это не ты его?

– Нет, – ответил Тангейзер. – Зачем мне ишак, я тут одну измаилтянку присмотрел…

Константин пробормотал:

– Какое счастье, что я стихи не пишу…

Тангейзер, пригнувшись, вышел из палатки, горячий воздух сразу напомнил, что это не суровая и холодная Германия, здесь он в другом мире, расскажи кому дома про здешние чудеса – не поверят.