О любви - Владимир Маяковский

Любовь

Может,              может быть,                                     когда-нибудь                               дорожкой зоологических аллейи она —               она зверей любила —                                                         тоже ступит в сад,улыбаясь,                   вот такая,                                      как на карточке в столе.Она красивая —                                 ее, наверно, воскресят.Ваш         тридцатый век                                      обгонит стаисердце раздиравших мелочей.Нынче недолюбленное                                             наверстаемзвездностью бесчисленных ночей.

Воскреси                   хотя б за то,                                          что я                                                   поэтомждал тебя,                    откинул будничную чушь!Воскреси меня                             хотя б за это!Воскреси —                        свое дожить хочу!Чтоб не было любви – служанкизамужеств,                    похоти,                                  хлебов.Постели прокляв,                                  встав с лежанки,чтоб всей вселенной шла любовь.Чтоб день,                    который горем старящ,не христарадничать, моля.Чтоб вся                 на первый крик:                                                 – Товарищ! —оборачивалась земля.Чтоб жить                     не в жертву дома дырам.

Чтоб мог                 в родне                               отныне                                             статьотец         по крайней мере миром,землей по крайней мере – мать.

Скрипка и немножко нервно

Скрипка издергалась, упрашивая,и вдруг разревеласьтак по-детски,что барабан не выдержал:«Хорошо, хорошо, хорошо!»А сам устал,не дослушал скрипкиной речи,шмыгнул на горящий Кузнецкийи ушел.Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов,без такта,и только где-тоглупая тарелкавылязгивала:«Что это?»«Как это?»А когда геликон —меднорожий,

потный,крикнул:«Дура,плакса,вытри!» —я встал,шатаясь полез через ноты,сгибающиеся под ужасом пюпитры,зачем-то крикнул:«Боже!»Бросился на деревянную шею:«Знаете что, скрипка?Мы ужасно похожи:я вот тожеору —а доказать ничего не умею!»Музыканты смеются:«Влип как!Пришел к деревянной невесте!Голова!»А мне – наплевать!Я – хороший.«Знаете что, скрипка?Давайте —будем жить вместе!А?»

Из улицы в улицу

У-лица.ЛицаУдоговгодоврез-че.Че-резжелезных конейс окон бегущих домовпрыгнули первые кубы.Лебеди шей колокольных,гнитесь в силках проводов!В небе жирафий рисунок готоввыпестрить ржавые чубы.Пестр, как форель,сын

безузорной пашни.Фокусникрельсытянет из пасти трамвая,скрыт циферблатами башни.Мы завоеваны!Ванны.Души.Лифт.Лиф души расстегнули.Тело жгут руки.Кричи, не кричи:«Я не хотела!» —резокжгутмуки.Ветер колючийтрубевырываетдымчатой шерсти клок.Лысый фонарьсладострастно снимаетс улицычерный чулок.

Кофта фата

Я сошью себе черные штаныиз бархата голоса моего.Желтую кофту из трех аршин заката.По Невскому мира, по лощеным полосам его,профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Пусть земля кричит, в покое обабившись:«Ты зеленые весны идешь насиловать!»Я брошу солнцу, нагло осклабившись:«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»

Не потому ли, что небо голубо́,а земля мне любовница в этой праздничной                                                                               чистке,я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,и острые и нужные, как зубочистки!

Женщины, любящие мое мясо, и этадевушка, смотрящая на меня, как на брата,закидайте улыбками меня, поэта, —я цветами нашью их мне на кофту фата!

Себе, любимому, посвящает эти строки автор

Четыре.Тяжелые, как удар.«Кесарево кесарю – богу богово».А такому,как я,ткнуться куда?Где для меня уготовано логово?

Если б был ямаленький,как Великий океан, —на цыпочки б волн встал,приливом ласкался к луне бы.Где любимую найти мне,такую, как и я?Такая не уместилась бы в крохотное небо!

О, если б я нищ был!Как миллиардер!Что деньги душе?Ненасытный вор в ней.

Моих желаний разнузданной ордене хватит золота всех Калифорний.

Если б быть мне косноязычным,как Дантили Петрарка!Душу к одной зажечь!Стихами велеть истлеть ей!И словаи любовь моя —триумфальная арка:пышно,бесследно пройдут сквозь неелюбовницы всех столетий.

О, если б был ятихий,как гром, —ныл бы,дрожью объял бы земли одряхлевший скит.Яесли всей его мощьювыреву голос огромный —кометы заломят горящие руки,бросятся вниз с тоски.

Я бы глаз лучами грыз ночи —о, если б был я

тусклый,как солнце!Очень мне надосияньем моим поитьземли отощавшее лонце!

Пройду,любовищу мою волоча.В какой ночи́,бредово́й,недужной,какими Голиафами я зача́т —такой большойи такой ненужный?

Неоконченное

I

Любит? не любит? Я руки ломаюи пальцы разбрасываю разломавшитак рвут загадав и пускают по маювенчики встречных ромашекпускай седины обнаруживает стрижка и бритьеПусть серебро годов вызванивает уймоюнадеюсь верую вовеки не придетко мне позорное благоразумие

II

Уже второйдолжно быть ты леглаА может бытьи у тебя такоеЯ не спешуИ молниями телеграмммне незачемтебябудить и беспокоить

III

море уходит вспятьморе уходит спатьКак говорят инцидент исперченлюбовная лодка разбилась о бытС тобой мы в расчетеИ не к чему переченьвзаимных болей бед и обид

IV

Уже второй должно быть ты леглаВ ночи Млечпуть серебряной ОкоюЯ не спешу и молниями телеграммМне незачем тебя будить и беспокоитькак говорят инцидент исперченлюбовная лодка разбилась о бытС тобой мы в расчете и не к чему переченьвзаимных болей бед и обидТы посмотри какая в мире тишьНочь обложила небо звездной даньюв такие вот часы встаешь и говоришьвекам истории и мирозданью

V

Я знаю силу слов я знаю слов набатОни не те которым рукоплещут ложиОт слов таких срываются гробашагать четверкою своих дубовых ножекБывает выбросят не напечатав не издавНо слово мчится подтянув подпругизвенит века и подползают поездализать поэзии мозолистые рукиЯ знаю силу слов Глядится пустякомОпавшим лепестком под каблуками танцаНо человек душой губами костяком…

Облако в штанах

Тетраптих

Вашу мысль,мечтающую на размягченном мозгу,как выжиревший лакей на засаленной кушетке,буду дразнить об окровавленный сердца лоскут;досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

У меня в душе ни одного седого волоса,и старческой нежности нет в ней!Мир огро́мив мощью голоса,иду – красивый,двадцатидвухлетний.

Нежные!Вы любовь на скрипки ложите.Любовь на литавры ложит грубый.А себя, как я, вывернуть не можете,чтобы были одни сплошные губы!

Приходи́те учиться —из гостиной батистовая,чинная чиновница ангельской лиги.

И которая губы спокойно перелистывает,как кухарка страницы поваренной книги.

Хотите —буду от мяса бешеный– и, как небо, меняя тона —хотите —буду безукоризненно нежный,не мужчина, а – облако в штанах!

Не верю, что есть цветочная Ницца!Мною опять славословятсямужчины, залежанные, как больница,и женщины, истрепанные, как пословица.

1

Вы думаете, это бредит малярия?

Это было,было в Одессе.

«Приду в четыре», – сказала Мария.

Восемь.Девять.Десять.

Вот и вечерв ночную жутьушел от окон,

хмурый,декабрый.

В дряхлую спину хохочут и ржутканделябры.

Меня сейчас узнать не могли бы:жилистая громадинастонет,корчится.Что может хотеться этакой глыбе?А глыбе многое хочется!

Ведь для себя не важнои то, что бронзовый,и то, что сердце – холодной железкою.Ночью хочется звон свойспрятать в мягкое,в женское.

И вот,громадный,горблюсь в окне,плавлю лбом стекло окошечное.Будет любовь или нет?Какая —большая или крошечная?Откуда большая у тела такого:должно быть, маленький,

смирный любёночек.Она шарахается автомобильных гудков.Любит звоночки коночек.

Еще и еще,уткнувшись дождюлицом в его лицо рябое,жду,обрызганный громом городского прибоя.

Полночь, с ножом мечась,догна́ла,зарезала, —вон его!

Упал двенадцатый час,как с плахи голова казненного.

В стеклах дождинки серыесвылись,гримасу громадили,как будто воют химерыСобора Парижской Богоматери.

Проклятая!Что же, и этого не хватит?Скоро криком издерется рот.

Слышу:тихо,как больной с кровати,

спрыгнул нерв.И вот, —сначала прошелсяедва-едва,потом забегал,взволнованный,четкий.Теперь и он и новые двамечутся отчаянной чечеткой.

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

Нервы —большие,маленькие,многие! —скачут бешеные,и ужеу нервов подкашиваются ноги!

А ночь по комнате тинится и тинится, —из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.

Двери вдруг заляскали,будто у гостиницыне попадает зуб на́ зуб.

Вошла ты,резкая, как «нате!»,

муча перчатки замш,сказала:«Знаете —я выхожу замуж».

Что ж, выходи́те.Ничего.Покреплюсь.Видите – спокоен как!Как пульспокойника.

Помните?Вы говорили:«Джек Лондон,деньги,любовь,страсть», —а я одно видел:вы – Джиоконда,которую надо украсть!

И украли.

Опять влюбленный выйду в игры,огнем озаряя бровей за́гиб.Что же!И в доме, который выгорел,иногда живут бездомные бродяги!

Дра́зните?«Меньше, чем у нищего копеек,у вас изумрудов безумий».Помните!Погибла Помпея,когда раздразнили Везувий!

Эй!Господа!Любителисвятотатств,преступлений,боен, —а самое страшноевидели —лицо мое,когдаяабсолютно спокоен?

И чувствую —«я»для меня мало́.Кто-то из меня вырывается упрямо.

Allo!Кто говорит?Мама?

Мама!Ваш сын прекрасно болен!Мама!У него пожар сердца.Скажите сестрам, Люде и Оле, —ему уже некуда деться.Каждое слово,даже шутка,которые изрыгает обгорающим ртом он,выбрасывается, как голая проституткаиз горящего публичного дома.

Люди нюхают —запахло жареным!Нагнали каких-то.Блестящие!В касках!Нельзя сапожища!Скажите пожарным:на сердце горящее лезут в ласках.Я сам.Глаза наслезнённые бочками выкачу.Дайте о ребра опереться.Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!Рухнули.Не выскочишь из сердца!

На лице обгорающемиз трещины губобугленный поцелуишко броситься вырос.

Мама!Петь не могу.У церковки сердца занимается клирос!

Обгорелые фигурки слов и чиселиз черепа,как дети из горящего здания.Так страхсхватиться за небовысилгорящие руки «Лузитании».

Трясущимся людямв квартирное тихостоглазое зарево рвется с пристани.Крик последний, —ты хотьо том, что горю, в столетия выстони!

2