Капля смеха из океана юмора - Захар Захарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нанял Рабиновича он следил, организовывал застолье, умный мужик, еврей, ну правда не пьющий, к сожалению. Как-то дня через три у баб закончилось шампанское, а до району не добраться грязь непролазная, деревня с пашней пятаком два на два км, а вокруг болотина, а он что удумал то к четырём тазам сделал крепление, Оська его младший сын на коня, и к вечеру дамский каприз был выполнен.
Егор Трофимыч наш управляющий поначалу ерепенился, а потом устал смотреть на наши весёлые, радостные лица и присоединился к нам. Утром сообщит в район, столь вспахали, столь засеяли, и к нам за стол, благо что никто не приедет, не проверит. Ну, в общем попервости до дому доползали кое-как, а потом на общем застольном собрании решили быть постоянно на виннозакусочном посту.
Наши духовный лидер и представитель законности и власти дня три увещевали образумиться, посмотрев на наш фестиваль, посвященный в память живому Петрухе Загудаеву. Ну как можно переть против соблазна, равносильно, что против нашей грязи, потоптались, потоптались и залезли по самые уши.
Петрович блюститель закона три раза терял пистолет, всей деревней изыскивали, а потом на верёвочке его вместо медальона повесили на шею. Представитель духовенства батюшка Аполлинарий, вот истинно где генетика по буйствовала, высотой больше 2 м, шириной метра полтора не меньше, килограмм двести с лишним, глаза что сливы, нос что добрый семенной огурец, растительное на голове что добрый насвильник сена, голос когда поет уши приходится прикрывать, оглохнуть можно. На гулянке всегда со своей кружкой, она у него литра полтора, норма три кружки. Выпьет, крякнет и молотит, нет не языком как мы, а своими жерновами, которых не видно из-за растительности.
А мы то чё по рюмочке на старые дрожжи выпьем, пока какой крошкой закусываем, он пол барана сомнет, тазиком холодца закусит и идёт под навес охолонуть маленько. А тут что ему взбрело в голову, выпер на дорогу и забуксовал, мать ты моя родная всей деревне его крутили, вертели и закатали в мумию, был 250 кг стал под тонну, через бровку перекатить не можем и баста, привязали за лошадь вожжами не берет сердешная, Белорусем кое-как, кое-как. Тонну воды, вылили от скребли как могли батюшку, морды кое-как пообтерли, пообсохли местами, мыться то некогда, надо же отметить освобождения Аполлинария из грязевого плена. Веселье набирает обороты шум-гам, пляски у костра под гармонь и балалайку.
А тут что получилось то, районное начальство наняло бригаду молдаван мост ремонтировать, самим то некогда, то полевые работы, то грязевые ванны, ну короче ехали они к нам и в нашем бездорожье вездеход утопили. Пошли пешком и увидели огонёк и выперли на нас, на наше стойбище и увидели полный шабаш чёрных лохматых существ. В особенности они свихнулись глядя на громадную копну, которая плясала вприсядку и от которой как гранаты отлетали грязевые шалаболки, они такого чуда в жизни не виделию. Молдаване так сквазанули в разные стороны, что их только через две недели выловили в другой области.
Пролетело две недели сабантуя как один день, кончилась закуска да спиртное, да и не пьяницы мы какие-нибудь в самом деле. Да, хорошо, что Рабинович в нашем Забодаево живёт, умная все-таки нация, научил нас, бейте говорит во все колокола, что стихийное бедствие, что сначала все затопило, потом выжгло. И точно вовремя, начальство на вездеходе на воздушной подушке с МЧС к нам прорвались. Поля непаханые, не сеяные, поросли травой, огороды так-кое где, а народ какой-то как пришибленный. морды чёрные и как будто пухнуть начинают, на вопросы улыбаются как блаженные и отвечают все невпопад. Забегали, засуетились, гуманитарку из области вертолётами попёрли, бычков да баранов которых поели, списали, коровы до сих пор по лесу с шастают, осохатились. Пособие выдали, как пострадавшим восстановили поголовье скота, птицы, ничего не попишешь стихия. Мы с мужиками так прикидываем, стихия само собой, а вот батюшка Аполлинарий точно нас спас своим неуемным аппетитом и почти умеренной тягой к спиртному, мы бы ещё месяц кувыркались, а так он молодец все подъел, все подпил.
А Петруха то чё, он с нами вместе пил, закусывал крошками, что оставлял батюшка и болезнь то вся вылезла наружу, солитер у него был, грех до смех. Надорвался от Петиного недоедания и пьянства и выполз, посадили его в остатки самогона в память о большом панихидном сабантуе. Петруха сейчас в деревне шоферит, морда хоть перекуривай, сытый, спокойный. Дорогу проложили тут у нас асфальтовую, отрезали нас как говорится от спокойной жизни. Порой сглатываем слюну воспоминаний, и сожалеем что, такой как Петя Загудаев один на весь мир, правильный.
Пристёгнутый
У нас в Забодаево редко кому кличку меняли, а тут Ваньке Репейникову по прозвищу «Репей» сменили на «Пристегнутый», а дело было так: Ванча высокий, чубатый, голубоглазый увалень, но с неуемной энергетикой по женской часть, одним словом малая голова большой покоя не давала. Зинка баба его, что только не делала и к знахаркам бегала и поила его всякими отварами и местком и партком кабеля этого разбирали, а с него как с гуся вода, под каждую юбку как уж залазил.
Тут как-то Ваня приударил за Маней Подставухиной, молодой, симпатичной девахой с которой вместе работал на ферме. Она доярка, он ветврачом, он ей комплименты и симпатии полового влечения, наседал со всех сторон, обложил и не вырвешься. А Манька, к примеру одноклассница и лучшая подруга Зины жены Вани.
Как-то у Мани зуб заболел, флюс щека опухла как арбуз, а Ване всё нипочём, любовь из штанов так и прёт, оккупирует не продохнуть. Допёрло Маню толи боль, то ли Ванькина любовь, пошла она в медпункт, в котором Зина все болезни лечила у нас, одного Ваню вылечить не могла, они о чем то долго на приеме шептались.
На следующий день пришла Маня с повязкой на щеке и прогундосила на очередные знаки внимания Ивану: Приходи чего уже там, в баню к Сёмке Капканщикову. Ваня окрыленный, после работы прилетел домой и с порога верной супруге своей Зине: Ты собери поесть, с ночёвкой хочу на рыбалку, на озеро. Ваня втихаря на заначку в сельпо купил конфет и вина и задами пробрался, как стемнело к Сёмкиной бане, стоявшей за огородами у самой речки.
Скрипнув дверью, он в потёмках смутно
