Ёжик - Е. Кочешкова

Другие были веселее. Например, когда она купила мне трусы в виде слона… Догадайтесь, для чего у него имелся хобот! В другой раз у нее замерзли ноги в сандалиях, и Ежик нашла себе кроссовки. И сразу же их надела. А на кассу принесла одну коробку. С продавщицей случился ступор. Она минуту обалдело глядела в пустую картонку, после чего выдала:

— А зачем вы мне это дали? — и уставилась на мою милую Анну с неподдельным изумлением.

Мы смеялись так, что пришел охранник. Когда Ежик наконец разогнулась и смогла связно произнести пару слов, она на полном серьезе сказала:

— Купить хочу.

После этого я разразился новым приступом смеха, а Анна сползла под прилавок и там осталась. Пришлось мне самому объяснять девушке-кассиру, что к чему. В качестве иллюстрации своих слов указал ей на Ежикины ноги. Для этого пришлось вытащить ее саму из-под прилавка.

Да, это был веселый день…

Конец ноября

С утра Ежику прорвало. Она металась по комнате, разбрасывала мои вещи, свои окурки, незаконченные мысли и неконтролируемые эмоции. Я тихо сидел за компьютером и старался не мешать этой буре.

— Достало! Как все достало!!! Этот поганый город, эта тупая жизнь, эти вонючие переходы! Да сколько можно?! Где солнце??? Уже неделю эта сволочная хмарь, это вечное картонное небо!

Я молча стучал по клаве, время от времени стараясь угукать в такт ее репликам.

Знаем мы эти гневные тирады. Проходили уже.

Это я сначала пугался и входил в ступор. Потом привык.

Главное не мешать ей. Пусть прокричится, поругается, успокоится.

Слава богу, это не надолго. Уже скоро должно было прийти избавление. Судя по накалу страстей.

Очередной окурок прилетел мне прямо в затылок.

— И ты! И ты туда же! Все тебе поровну! Ничего не хочешь сделать, чтоб облегчить женские страдания!

Я вздохнул. Последнюю пару дней только и приходилось делать, что облегчать ее страдания: то женщине приспичит тортик в три часа ночи, то сходить в кино срочным образом, то навести порядок в моем шкафу. Да… я стерпел даже последнее. О чем пришлось пожалеть уже на следующий день: в стерильном Ежикином порядке безвозвратно потерялся очень нужная мне микросхема. И судя по всему, не только она.

В такие дни я мысленно упрекал нашего создателя в том, что у него не смешные шутки. Это же надо было придумать такую жуть, как пмс. Бедные женщины.

Бедный я. Бррр!

Через часок Ежик более-менее успокоилась. Залезла под кухонный стол и сказала, что оттуда мир воспринимается наиболее оптимально. Я не возражал. Поставил бульон, потом перемыл гору посуды, которая накопилась со вчерашнего утра. Почистил картошку для супа и вынес мусор. Собрал с пола все окурки, фантики от конфет, сигаретные пачки и осколки двух тарелок. Нет, положительно мир не так уж плох, когда Еженька молчит. Прости господи.

Еще через часок, когда бульон на плите дошел до нужной кондиции, я заглянул под стол. Анна сама хотела сварить этот борщ, могла и обидеться, если бы я взял инициативу на себя.

Под столом обнаружилась картина достойная умиления: Ежик в какой-то момент успела прихватить c моего стола небольшой лист для чертежа и теперь задумчиво на нем рисовала. Вид у нее был сосредоточенный и одухотворенный.

Легкие почти прозрачнее штрихи рождали на бумаге невесомое кружево фантазий, понятных только ей самой.

Эх, Ежик…

Хотелось бы и мне быть таким как ты: непредсказуемым и неземным.

Глядя не ее рисунки, я всегда удивлялся и спрашивал себя: что этот человек делает в нашем мире? И что ее саму делает такой чуждой ему? Не эта ли утонченность, мозаичность восприятия? Нервы — оголенные провода…

Увидев меня, она встрепенулась и испуганно закрыла рисунок рукой. Как правило, мне дозволялось лицезреть все Ежикины шедевры, но только не в процессе из создания.

Я изобразил невозмутимость и указал на плиту:

— Тут кто-то, кажется, хотел суп варить?

Она сердито засопела, но от дежурной колкости почему-то удержалась. Только одарила своим "взглядом возмущенной кошки". Я сделал вид, что не заметил этого.

Ее коронным номером был борщ. Все другие блюда Ежик готовила с гораздо меньшим энтузиазмом. Даже и не знаю, откуда эта особенность.

Меня она от плиты отогнала, конечно. За пятнадцать минут довела дело до победного конца и непреклонным тоном заявила, что теперь борщу настояться надо. Типа валим все с кухни, чтоб не закапать ее слюнями.

В зале было темно, только подал узкий прямоугольник света из прихожей и морозные узоры на окнах причудливо пропускали свет фонарей.

Измученная, но умиротворенная, она сидела в своем любимом кресле и просто наблюдала за игрой света на искрящихся стеклах.

— Паш, а ты бы хотел жить там, где нет зимы?

Странный вопрос.

— Хотел бы.

Я живо представил себе этакий идеализированный кокосовый рай с синим морем, пальмами и парой шезлонгов на берегу.

— А я нет.

— Почему?

— Я русская.

Надо было слышать с какой силой и вызовом это прозвучало.

Ну надо же, она русская. А то я не знал.

— Что же плохого в путешествиях? — я действительно не мог понять этой ее фразочки. Еще недавно она мечтала увидеть весь мир.

Она надулась.

А я больше ничего говорить не стал. Еще свежа была память о летающих окурках, тапках и других не особо опасных предметах, которые в руках моей Еженьки превращаются в орудие возмездия.

Декабрь

Все изменилось в декабре.

Я как обычно думал увидеть ее после работы. По непонятной причине Анна стала каждый день заходить за мной. Сидела в холле, читала какой-нибудь глянцевый журнал, заедая его шоколадом или орешками. Как правило, я расправлялся со всеми делами часам к трем и когда спускался вниз, она уже ждала меня там. Редко бывало, что она приходила позже. И еще реже — когда совсем не приходила.

В этот раз я прождал ее полтора часа. А потом понял, что она уже не придет. Как-то очень пусто стало внутри. Я вдруг подумал, что никому ведь не нужен в этом мире. Никому.

Мои родители развелись, когда мне было девять лет. Отец уехал за границу, и с тех пор я мало, что о нем слышал. Иногда на дни рожденья получал открытку и денежный перевод. Сумма всегда потрясала мою мать. На эти «подарки» мы в конце концов смогли купить свою квартиру, маленькую «двушку» в центре города. После коммуналки она казалась раем. А потом мама опять вышла замуж. Она точно рассчитала, что нужно сделать, чтоб не потерять нового мужика. Меньше чем через год у меня появился младший братишка. И назвали его Денисом. В честь отца моего нового папаши. С той поры я редко стал появляться дома. Повадился сидеть в барах, все деньги спускал на пиво. Знакомился с какими-то мимолетными «подружками», щедро удобряя их ненасытные тела своей спермой. Про какие-то там «залеты» никто из нас даже не думал. И, честно говоря, я понятия не имею, что стало с теми девчонками.

Много хорошего времени я тогда убил впустую. Самое обидное — всегда понимая, что это все неправильно. Но ничего не мог сделать. Дома находиться было выше моих сил. Там постоянно плакал Денька, а родители или ругались или трахались. Тогда мой язык не поворачивается назвать это как-то по-другому. Мне казалось, что они именно трахались. Совокуплялись. Отчиму было наплевать, что я сижу в соседней комнате и все слышу. А мать после их женитьбы будто превратилась в совершенно другого человека. Она по-прежнему любила меня, но какой-то странною любовью, которая выражалась в ежедневном снабжении деньгами и предоставлением полной свободы деятельности. А мне тогда было только семнадцать, я нуждался совсем в другом.

Хотя чего тут удивляться — на этот свет я пришел нежеланным ребенком. Мой родной отец тогда еще учился на пятом курсе, а мать только окончила школу. И тут вдруг я. Драма, как в мексиканском сериале.

Через год такой жизни я исхитрился и поступил в универ. И сразу переехал в студенческую общагу. А потом на совершеннолетие получил последний подарочек от папаши. На маленькую квартирку его хватило. Ту самую, где я потом не раз пивал чаи с Ежиком.

Со времен этого переезда я всегда был ужасно одинок. Но никогда — никогда! — не чувствовал себя таким ненужным. А все потому, что не пришла Ежик…

Дома я весь день, а потом и весь вечер чувствовал себя хуже некуда. Ждал ее звонка. Почти уже молился на телефон. В конце концов, отключился на диванчике, где обычно она спала.

Ежик позвонила на следующий день.

— Привет… — у нее был какой-то странный виноватый голос. Такой, что я сразу почувствовал — конец всему. — Ты это… только не грузись… видишь я тебе даже позвонила. Никому бы другому звонить не стала, но ты то я знаю, весь, поди, переволновался уже… Пашка… я влюбилась…

Я всегда знал, что рано или поздно это случится. Но все равно не представлял, КАК больно будет.