Весь из себя! - Андрей Измайлов

«Мареев Константин Андреевич». И ведь смотрит, псих в халате, в его, мареевскую, карточку, но: «А на самом деле?»

— Наполеон Бонапарт! — вызвал на неприязнь Мареев. — И уточнил: Первый. Который император.

— Вот это уже ближе к истине! — профессионально-баюкающе пропел псих…х-хиатр.

— Что?!

— Ничего, ничего. Все у нас хорошо. У вас ведь все хорошо?

— На Корсике? — передразнил Мареев врачебный оскал.

— На Корсике, — подтвердил врач и сообщнически сощурился. Мол, мы-то с вами зна-аем, что ни на какой не на Корсике, а… сами знаете где.

— Трудно! — напоказ вздохнул Мареев.

— Понимаю. Понима-аю. Поможем! Непременно поможем!.. Что вы здесь видите?! — врач внезапно сунул под нос пеструю мозаичную картинку, где сквозь мешанину и наслоение красок явственно проступала большая толстая «М».

Мареев не первый раз проходил медкомиссию и был знаком с этим, так сказать, тестом. Но его подмывало сдерзить под спудом всех нынешних ненормальностей с психом-психиатром в придачу. Подмывало и подмыло:

— Небо в алмазах!

— Правильно! — оскал у врача заполз аж за уши. — Ностальгия… — поделился он раздумчивым соображением с мареевской карточкой, что-то туда корябая. — Жевать не лень?

— Лень! — понесло Мареева.

— Неврастения умеренная, — сообщил врач карточке. — Как у вас с ганглием?

Мареев расплошно бросил на себя взгляд, спохватился:

— А что, собственно, вас интересует? С ганглием?

— Не беспокоит? Не перенапрягается?

— Не должен! — наугад заявил Мареев, придав категоричной твердости голосу.

— Правильно! Пра-авильно! Пациент пребывает в уверенности. В то время как… А мне вот сдается, — сказал врач уже не карточке, а непосредственно Марееву, — сдается мне, что ганглий-то у вас расша-атан. Утомился ваш ганглий.

«Беспокоит, перенапрягся, расшатан, утомился». Махровый букет! Мареев не стал уточнять. И так уже этот… в халате что-то накропал в карточку. Дошутился!

Потом врач крутил Мареева на спецстуле. Потом бил молотком по колену. Потом… словом, весь комплекс. И лабиринт Роже Ламбера, за который сел напарником сам псих…хиатр. Тут-то Мареев ему показал! Подумаешь, Роже Ламбер, когда он, Мареев, целый тренажер разработал! Сейчас этот халат убедится и перестанет скалиться!

Халат убедился и сел за стол переговоров с мареевской карточкой. Переговаривался с ней по-латыни. Звучало это… Звучало это… Короче, это звучало! Одновременно врач держал запястье Мареева свободной рукой, слушал пульс.

Мареев чуть не подпрыгивал от нетерпения. Как боксер перед объявлением результата, когда рефери еще не приподнял вверх его кулак в перчатке, но «мы-то с вами зна-аем!». Сейчас формальности закончатся и свободен. И прямо к Кириллову: «Я-то нормален! Вот справка — н-на, н-на! А ты?! А ну пусти к тренажеру! Зря что ли я…»

— Все! — умиротворенно сказал врач, закрывая карточку. — Свободны! Следующий!

— А… заключение? — не понял Мареев.

— С моим заключением вам сегодня лучше отдохнуть. И завтра… — предварил псих…х-хиатр мареевский задохнувшийся вопрос. Вот тебе и рефери! — И послезавтра. И потом. Оч-чень интересный случай! — оскал зашкалило. — Вы не хотели бы к нам в клинику? На недельку? На две? Оч-чень интересный!.. — уже совсем маловнятно, уже кому-то невидимому, неприсутствующему, не Марееву.

— Доктор!!! Вы же сами видели! Я же лабиринт Ламбера! Я же Роже!.. У меня ведь работа! — безнадежно воззвал Мареев.

— Лабиринт. Ламберинт. Жероже! — вкусно повторил врач. — И у меня работа. Так что — насчет клиники? С вашим ганглием! Подумайте, подумайте.

— И не подумаю! Вы что, серьезно?! А куда мне теперь…

— Н-не знаю, не знаю. Медицина тут… — вскинулся: — Жевать, говорите, лень?

— Не лень! — отказался от прежнего показания Мареев. Вдруг это что-то решит.

— Ну и сходите пообедайте!

«Вы что, серьезно?!» Это уже было совсем серьезно. Все-таки врач. Или он в отместку за «Бонапарта»? Сходите пообедайте! А и пообедаю! На какие шиши, между прочим? У парней занять, у Гридасова? Так не пропускают в инженерный корпус!

О, Люська! Может, кончилось ее помешательство? Процедура, правда, не из приятных — занимать у Люськи. Одолжить все равно одолжит, как всегда и как всем. Но сначала долгие сетования: у нее оклад девяносто, а у вас всех под триста! и все к ней! она не госбанк! ладно уж, но учтите — из казенных! А больше не у кого. И что ему, спрашивается, еще остается?

…В приемной был какой-то фон. Мареев не сразу, но сообразил селектор включен. Вот и фонит. Но если включен, значит в кабинете есть Кириллов.

— Не был еще? — для проформы спросил Мареев, даже не ожидая ответа. Был. Есть. Ясно, что есть. Кто селектор-то включил из кабинета?

— Нет! — ринулась наперерез Люська. Кудреватая болонка, защищающая хозяина от своры громил, дрожащая от ужаса, но исполняющая долг. Последний. — И не будет. Уже не будет!

Из селектора донеслось: короткая пробежка на приглушенных цыпочках и хрипловатое, сдерживаемое дыхание. Слушает! Кто слушает? Сбрендили, чесслово!

— А плащ?! — уличил Мареев.

— Он позвонил из головного! — отбивалась кудреватая болонка. — Сказал, тепло. Сказал, погода.

«Завтра с утра ожидается сильный туман. К середине дня с отдельными прояснениями…» Был Марееву такой прогноз, был. Туман действительно гуще некуда. Где они, обещанные прояснения?

— Ладно! — громко сказал Мареев, чтобы селектору было слышно. — Я его дома поймаю! Я его из-под земли достану! — и, не успев перестроиться, рявкнул тем же тоном, обернувшись к Люське: — Деньги есть?!

Мареев застыл столбом. И взгляд у него застыл. Такого эффекта он не ожидал.

Люська, страшно торопясь, жуткими рвущими движениями выворачивала сумочку, вытряхивая содержимое на стол. Глянула жертвой, как-то по-своему истолковала мареевский столбняк, кинулась к сейфу. На стол зашлепали пачечки, опоясанные бандеролькой:

— Вот! Все! Профсоюзные! Больше нет! Хоть убивайте, нет!

Мареев внушительно и внушающе повертел пальцем у виска.

Люська отреагировала — она, повторяя жест, поднесла руку к своему уху, коснулась серьги. Замерла. Всхлипнула и спешно стала выдирать перламутрово-розовые грозди.

Всему должен быть предел. Мареев оставил надежду побороть необоримое. Уж лучше посох и сума. Он подчеркнутым хватом выудил из кучки на стол десятку, подчеркнуто посмотрел ее на свет, подчеркнуто положил ее в нагрудный карман, похлопал по нему и подчеркнуто произнес:

— До получки. Сразу отдам.

— Что вы, что вы! Не надо!

У Люськи на тумбочке забебекал телефон. Означать это могло только одно — кто-то осторожненько набирал номер. Будучи внутри, в кабинете.

Да ну вас всех совсем! У Мареева вдруг зашевелились и забегали мурашки. Не снаружи, а внутри. Как перед дракой с очевидным неблагоприятным исходом.

— Чтобы проникнуть в институт, втереться в доверие, а потом захватить… Тс-с! Об этом — вслух!.. Да брось, все свои! — чего только краем уха не поймаешь в оголодавшей толпе.

Струнин, Кончушко, Шумскис уже впали в русло ленивой, ползучей очереди — слева раздача, справа никелированный трубчатый ограничитель. Обеденный перерыв. И все уже здесь. Ушли далеко вперед. Но Мареев сейчас нагонит их — и он сейчас все-о выяснит!

Он взял липкий поднос, помахал им, обращая внимание коллег на себя: на мою долю тоже возьмите! Обратил.

Они смотрели чужо. Вот те на! Да разве он виноват?! Он сам готов рвать и метать, что не допустили до Тренажера, а они… Чужо и мимо: подвел, не пришел — и не будем сейчас выяснять, кто виноват, кто не виноват; мы же интеллигентные люди, что нам объясняться! Та самая пауза в отношениях, которая длится определенное время. А потом, наказав общим молчанием, полным игнорированием, парламентски официально сделают одолжение:

«Ну, хорошо! Слушаем!..» Вот гуаноюки! Да ему, Марееву, самому без Тренажера много хуже, чем Тренажеру без него! Эх, он бы им сейчас разъяснил! Но обиженная пауза вызывает ответное чувство.

«Мы же интеллигентные люди». Не хотите, — как хотите, дело ваше!

Гридасов! Гридасов флажковал ему подносом. Он припоздал к обеду и только вливался в горловину упорядоченной очереди. Мареев бросился на сигнал.

«Стоял он тут, стоял! Говорю, стоял!» Друг есть друг. И пока вынужденно неспешно шествовали, подпираемые задними и подпирающие передних, пока набирали на поднос, перекинулись:

— Как там у вас?

— Нормально. А ты?

— Ненормально! Погоди, сейчас рядом сядем… Нет, сметану я не буду брать. Какая-то жидкая…

— Зажрались у себя там! — околпаченная, в фартуке с оборками, раздатчица лихо-базарно самоутверждалась обычным для себя методом. — Еще выбирают! Усилиновых тюбиков вам не хо-хо?!

— Хо-хо! — отфутболил ей Мареев. — Два! — увлекаемый общим потоком, достиг кассы, расслышал вдогонку язвящее: «А сверху кусок мыла!», не удержался и доконфликтовал: — Семейного!