Записки старого студента - Игнатий Потапенко

– Разве вот мои возьмёте, господин Камзолин, – промолвила Анна Карловна, и при этом приподняла юбку и показала ему свои туфли, очень похожие на калоши.

Камзолин скрестил на груди руки и, осмотрев туфли, увидел полную невозможность воспользоваться этим странным произведением искусства. Во-первых, они были слишком велики, – Анна Карловна страдала отёком ног; затем форма их была такая странная, что, появившись в них, он обратил бы на себя внимание всего университета. Одним словом, это было невозможно, А, между тем, часы с будильником, висевшие в маленькой каморке, в которой жила Анна Карловна, показывали без четверти час, и с каждой минутой Камзолин рисковал опоздать на экзамен.

Камзолиным овладела досада. Вообще это был человек добродушный до последней степени, – но когда он представил себе, что ему придётся отложить экзамен на осень, то его взяла злость на товарища.

«Это уже слишком. – мысленно говорил он. – Можно быть небрежным, но не до такой степени. Я никогда не позволил бы себе поступить таким образом».

Сперва он ходил по комнате, потом это ему надоело, он бросился на диван, но сломанная пружина тотчас же напомнила ему о себе; он перешёл на кровать, лёг на спину и с бессильным негодованием стал глядеть в потолок.

В передней раздался хриплый звонок и произошло движение.

– А, – громко воскликнул Камзолин, – наконец-то!

И в полной уверенности, что это запоздавший Пиратов, он соскочил с кровати, растворил дверь и высунул голову в коридор.

– Это называется свинство! – выразительно крикнул он фигуре, которая появилась в полутёмном коридоре.

– А? – промолвила из темноты фигура солидным басовым голосом, какого никогда не бывало у Пиратова, – покорно благодарю!

Камзолин с недоумением остановился и, растворив дверь, начал рассматривать вошедшего, который, таща в руках довольно увесистый узел, направлялся прямо к нему в комнату.

– Да это что же? – воскликнул Камзолин. – Фу ты, да это вы, Назарьев?

– Ну, конечно, я. Я не понимаю, за что вы меня обругали?

– Это недоразумение, извините. Я вообразил, что это вернулся Пиратов. Вы что же, прямо из деревни?

– Да, как видите. Я проездом. Еду в Тверь; поезда не сходятся, приходится сидеть в Москве часов восемь, вот я и завернул к вам.

И гость, втащивши свой узел в комнату, снял пальто, сел на диван и, видимо, начал отдыхать.

Назарьев был товарищ Пиратова и Камзолина по гимназии. Но в университет он не пошёл, а стал заниматься своим маленьким хозяйством в деревне. Между товарищами никогда не было особенной близости, но они навсегда остались в хороших отношениях. Имение Назарьева было ничтожно, а семья, состоявшая из сестёр и многочисленных более или менее отдалённых родственников, была велика. Вот он и бился, обрабатывал землю и, вместе с тем, вёл ещё какую-то небольшую торговлю. Когда он приезжал в Москву, то не забывал товарищей и заходил к ним на часок.

С виду это был человек очень здоровый и крепкий. Его смуглое лицо, густо обросшее тёмными волосами, производило впечатление какой-то суровости, но когда он начинал говорить, то сейчас становилось ясным, что это выражение не соответствовало его намерениям; он оказывался мягким и добродушным.

Назарьев начал расспрашивать про Пиратова, про других товарищей, про дела вообще и про московские новости. Камзолин, во всякое другое время готовый принять его ласково и внимательно, теперь отвечал рассеянно, и Назарьеву показалось даже, что он что-то имеет против него.

– Послушайте, я, может быть, не вовремя, так вы прямо так и скажите!

– Ах, нет, вовсе нет… тут совсем не то.

– А в чём же дело?

– Да это Пиратов всё. Вы же знаете, какая это свинья.

– Пиратов? Вот никак не ожидал. Мне казалось, что он человек порядочный.

– Да вы не подумайте чего-нибудь! – спохватился Камзолин, – он никакой подлости не сделал…

– Ну, признаюсь, ничего не понимаю…

– Да вы можете себе вообразить… представьте себе, у нас сегодня экзамен… и уж отложить никак нельзя… он пошёл держать, потому что он в первой группе… Постойте, батюшка, вот мысль!..

Назарьев с изумлением смотрел на хозяина, который остановился перед ним и почему-то с радостным выражением в лице глядел на его ноги. Он делал это до такой степени выразительно, что гость невольно тоже наклонил голову и начал внимательно рассматривать собственные ноги.

– Что это такое вы там нашли? – спросил он.

– Нет, вы скажите: вы сколько ещё времени будете в Москве?

– Да ещё часа четыре осталось.

– Великолепно! Вы можете посидеть часа два без сапог?

– Не понимаю…

– Ну, вот, вы сейчас поймёте. Вы видите, что я без сапог. У нас только одна пара сапог, её взял Пиратов, по всей вероятности увлёкся и забыл обо мне. А меж тем сегодня надо быть на экзамене, хоть тресни. Ну, теперь поняли?

– Гм… значит, вы хотите надеть мои сапоги, так? Что ж, я ничего… Ну, а если вы тоже увлечётесь?

– Нет, что вы? Как же это можно? Ведь я же знаю, что вам надо ехать. Вы меня выручаете, и вдруг я сделаю такую подлость! За кого же вы меня принимаете?

– В таком случае извольте, – промолвил Назарьев, – только их надо почистить, а то они в грязи. У нас в уезде дождь шёл…

– Ну, вот ещё! где там! каждая минута дорога. Так снимайте же.

Назарьев снял сапоги, а Камзолин с необыкновенной быстротой надел их.

– Тесноваты! – промолвил он. – Ну, да это ничего, как-нибудь приспособлюсь. Так вот что, – поспешно прибавил он, – вы тут оставайтесь, ложитесь спать, делайте, что вам угодно, а я часа через полтора вернусь.

Он почти на лету подал руку гостю, оставшемуся в носках и ещё не в достаточной степени освоившемуся с своим новым положением, и, выбежав из квартиры, стремглав побежал вниз по лестнице.

Когда он вошёл в университетский двор, то встретил двух-трёх товарищей, которые, как он знал, были в одной группе с Пиратовым.

– Пиратов здесь? – спросил он, запыхавшись от быстрой ходьбы.

– Пиратов? – ответили ему, – ну, его поминай как звали!

– А что?

– Он срезался.

– Ну?

– Да, и закатился в «Шанхай»…

– Скотина! Я так и думал! – промолвил себе под нос Камзолин и пошёл дальше.

Было несколько странно, что сапоги у него, несмотря на совершенно сухую погоду, были в грязи, и притом они как-то слишком громко стучали, и он, благодаря тому, что узкие носки давили ему мозоли, ковылял в них. Но это всё было, разумеется, пустое. Он едва-едва захватил профессора, и достаточно было двух минут, чтоб положение его выяснилось. Это, должно быть, произошло оттого, что он не успел ещё перевести дух, и, кроме того, весь он был охвачен негодованием против Пиратова, позволившего себе поступить так вероломно. Он срезался…

Разумеется, из-за этого не стоило волноваться целое утро, снимать сапоги с приезжего гостя и тем больше бранить Пиратова. Не стоило также бежать рысью по улице и беспокоить профессора, который уже собирался уйти. Но надо же было выяснить. И когда он совершенно явственно убедил не только профессора, но и себя самого, что он не готов к экзамену, то махнул рукой и уже обыкновенной, неспешной походкой пошёл на улицу. Но он повернул не в том направлении, где находились меблированные комнаты Анны Карловны Фунт, а совсем в другом. Нужно было пойти сперва направо, затем завернуть в небольшой переулок налево, войти в грязный подъезд, подняться во второй этаж, чтобы очутиться в скверном ресторане «Шанхай».

Если бы явился вопрос о том, на что рассчитывал Камзолин, так смело отправляясь в трактир и не имея в кармане ни копейки, то пришлось бы сослаться на слишком исключительные обстоятельства, лишившие его возможности быть расчётливым и рассудительным. Человеку, срезавшемуся на экзамене и видящему в перспективе пренеприятную обязанность держать этот экзамен вторично осенью, было совершенно естественно направиться в трактир, и именно в «Шанхай», который был уже как бы предназначен для утешения скорбящих. Кроме того, у Камзолина был ещё такой блестящий пример, как пребывание в том же «Шанхае» Пиратова, у которого денег было столько же, сколько у него. Была и ещё одна мысль, которая могла объяснить его шаг: он имел полное основание злиться на Пиратова и желать безотлагательной встречи с ним, чтобы высказать ему горькую правду.

Когда он вошёл в большой, но несколько мрачный зал с низким потолком, с многочисленными чайными столиками, с хрипящим и свистящим органом, с долговязыми половыми, носившими длинные белые рубашки, по-видимому, с тою целью, чтобы на них легче было разглядеть бесчисленные сальные пятна, – когда он вошёл в этот зал и остановился на пороге, то, ещё ничего не видя перед собой, был сразу оглушён какими-то радостными криками, среди которых несколько голосов повторяли его фамилию. Тут он разглядел сидевшую за тремя соединёнными столами группу товарищей, которые все радостно приветствовали его и приглашали к себе. Удивительнее всего было то, что всех энергичнее и всех восторженнее приветствовал и звал его Пиратов, который, разумеется, был тут же. Всё это были срезавшиеся. Но они были так веселы, разговорчивы, добродушны и беззаботны, как будто все получили по пятёрке. На столах было несколько пустых бутылок, рюмок и стаканов и кое-какая, самая необходимая в таких случаях, закуска.