Цветы на подоконнике - Клавдия Пестрово

Птица

Всё спрашивает из-под стрехи птица:«О-би-дел?» и опять: «О-би-дел?» Ах!..Я, утирая мокрые ресницы,Смеюсь до слез, держа письмо в руках.

Внизу, в сердитом шуме океана,Носились чайки в радужной пылиИ старый парусник качался пьяно,Стремясь уйти подальше от земли.

А я пишу стихи, смотрю на море……Но почему такая боль в груди?Вздыхают пальмы. Ветер бьется в шторе.Как мог ты просто написать «не жди»!

Ах, эта птица!.. Без конца, без края, —Три ноты. Так с утра, как завела.А где-то во дворе, как ведьма злаяВизжит центрифугальная пила.

Три ноты — визг. Три ноты — визг. О, Боже!..…И объяснениям моим простымПоверить он не хочет. Иль не может?..И я курю, курю, глотая дым.

А день туманится. Нависли тучи.И всё пытает птица, как палач:«О-би-дел?»… Да! Обидел… и замучил…И теплым, частым ливнем хлынул плач.

«Струились, фимиамом, кипарисы…»

Струились, фимиамом, кипарисы.Луч солнца радуги в воде купал.Клочки письма, как корабли Улисса,Обходят, медля, баррикады скал.

Мальчишка, с привязными плавниками,Шныряет, как акула, под водойИ сонных рыб, с янтарными глазами,Зазубренной пронзает острогой.

Нет. Лучше, снова повернувшись набок,Смотреть — тихохонько, чтоб не спугнуть,На несуразного малютку-краба,К соседней луже выбравшего путь.

Две чайки, лакомясь морской капустой,Взлетали перед каждою волной.Чернели пятна водорослей густоИ, оглушающе, гудел прибой.

Полоски ветра на воде, — сиренью.На облаках жемчужная кайма ……И я, пером, пускаю по теченьюКлочок последний твоего письма.

«Синеет, сновиденьем райским…»

Вере и Борису Д.

Синеет, сновиденьем райским,Сиднейской гавани водаИ, колокольчиком китайским,Звенят, чуть слышно, провода.

Белели лебедя крыламиНарядной яхты парусаИ голубыми кружевамиНа мост спадали небеса.

И ветер, вея в косах нежно,Считает нити сединыИ гребень, вколотый небрежно,Слетает плавно в зыбь волны.

Семья медуз, жилиц глубинных,На парашютах проплылаИ брызгами — аквамариныСтекали с твоего весла.

А на корме — смолы агаты…И блеск, и плеск со всех сторон!И ты сегодня, как когда-то,Каким-то светом озарен…

И счастьем бывшим, счастьем прежнимВоспоминанья расцвели,И Юность бродит, гостьей нежной,По берегам чужой земли.

«Чаек крик над пляжем…»

Моему мужу

Чаек крик над пляжем.Пенные ручьи.Облачные пряжи,Да глаза твои.

Вот и всё, что надо.Всё, что — жизнь пройдя, —Вспомним мы с отрадой,В сумраке дождя.

И совсем без болиСкажешь ты в тот миг:«Вот, — следы от соли,В волосах твоих».

Твои глаза

Всё тебе: и молитва дневнаяИ бессонницы млеющий жар.

Анна Ахматова

Твои глаза изменчивы, как море…То в них блеснет янтарь, то бирюза,То в изумрудном светятся задорюТвои глаза.

То светлые, как день веселый в мае!То темные, как хмурая гроза…Зеленые, как мох на старой сваеТвои глаза.

И нет на свете глубины страшнее…Я знаю — больше нет пути назад.Сладка неволя — властвуют над неюТвои глаза.

Так до конца. Я не своя отныне —Всё, всё тебе: улыбка и слеза!Мир для меня пустыня и в пустыне —Твои глаза!..

О любви урбанизме и пр

Это было на новой квартире, в Сиднее, в Австралии, когда мы обрели, наконец, долгожданный приют. Это было в Сиднее, могло же быть ближе и далее, ведь, такое бывает повсюду где люди живут.Сырость в новом жилье зеленела по стенкам трясиной и хозяйка смотрела угрюмо, как в сумерки мавр. Но в окошко кивало нам дерево пышной вершиной, там, над крышами, высился царственно камфорный лавр.С этим милым соседом мы зажили просто на диво! (Несмотря на хозяйку, на щели в полу не смотря). Попугайчиков рой просыпался на лавре болтливо, лишь притронется к листьям его, позолотой, заря. Он шумел, он рассказывал нам небылицы и были; и в стоградусный жар был он полн благодатных прохлад; и в туман городской, в эти тучи бензина и пыли, с его листьев блестящих струился густой аромат. А когда Южный Крест, Орион и их звездные братья порассыпят свои изумруды над темной листвой, мы — и в ссоре, бывало, — сольем наши руки в пожатьи, Боже мой!.. Жизнь прекрасна! И так коротка!.. Ты со мной!Милый лавр… Милый друг на чужбине, без спеси, без чванства. Но однажды, в злой день, возвращаясь с работы домой, мы увидели крыши, заборы, пустое пространство… И кольнуло предчувствие в сердце иглой ледяной.Урбанизм, модернизм, перестройки… Все это не худо и такое бывает повсюду, где люди живут. Но срубили тот лавр… то живое, зеленое чудо!..И теперь попугайчики нам по утрам не поют.

Цветы на подоконнике

Уютная гостиная. Цветы на подоконнике.В углу синеет зеркало, а за большим окномПоет так жалко-жалобно охрипшая гармоника…Забуду ль я когда-нибудь, забуду ли тот дом?

Сходил по темной лестнице я по утрам, а вечеромВ глубоком кресле сиживал, под зеркалом, в углу,Сияли косы рыжие и руки — белым глетчером —Скользили, гребнем путаясь, сквозь золотую мглу.

И пахли влажной сыростью цветы на подоконнике,И голубело зеркало, как выцветший альбом…Те косы, меднокрасные, меня — огнепоклонника —Сожгли, неосторожного, губительным огнем.

Увяли, ах, давно уже, цветы на подоконнике.Разбилась жизнь, как зеркало, в уютном доме том.По кабакам я слушаю бродячую гармоникуИ горько пью, без просыпу, я меднокрасный ром…

Голубой пол

Просыпалось солнце смеясь,Подобрав золотую иглу,Вышивало зайчиков вязьНа моем голубом полу.

И была я счастливей всех!Мне написано на родуСлышать утром ласковый смехС воркованием птиц в саду.………………………………

Не поют уже птицы в саду.Больше солнечных зайчиков нет.Всюду тихо, куда ни пойдуИ темно… И не нужен свет.

А блестящие капельки звезд,Прорезая синюю мглу,Видят светлые пятна слезНа моем голубом полу.

Остров

В пучине затерянный остров,Захлестнут бурлящей водой,Взбивает кипящую пенуЗазубренной черной скалой.

Стоит он, борясь с океаном,Пружинясь на яром ветруИ полчища юркие крабовНа нем затевают игру.

Ползут из расселин на солнце,По лаве шершавой скользяИ, словно, шевелятся скалы,Их темную зелень струя.

А ночью, колышат сиреныВкруг острова зелень волосИ ждут, когда выбросит лодкуНеверной волной на утес.

И горе тогда мореходу! —Ему не видать уже звезд, —Собьет его в бурную пенуБлестящий чешуйчатый хвост.

Холодные, белые руки,Как альги его оплетутИ крепкое тело матросаДрузья никогда не найдут.

Лишь белый обглоданный череп,Девятой могучей волной,Вдруг вынесет утром на островС зазубренной черной скалой.

«Задохнешься в толчее житейской…»