Люди в зеленых фуражках - Александр Тараданкин

Он достал ракетницу, в небо одна за другой взвились вестники тревоги: «Граница Нарушена!»

Поняв, что теперь уже не убежать, нарушитель безропотно выполнял все приказания. Сержант включил электрический фонарь и осветил задержанного. На нем был причудливый резиновый костюм. Шлем стягивал голову, оставляя открытым только лицо: оно было бледным, глаза смотрели испуганно.

— Оружие есть? — спросил Шелков.

— Да.

— Где? Рук не опускать!

— Под костюмом. На груди карман…

Шелков долго шарил рукой по холодной гладкой резине, разгадывая секрет, откуда надо расстегивать костюм. Наконец, у подбородка нашел резиновую пуговицу. Отстегнул. Под клапаном нащупал тугую молнию. Открыв ее, вытащил из-за пазухи пистолет.

— Еще есть? — спросил сержант.

— Есть, газовый. Б заднем кармане.

Послышался конский топот, треск ломающихся кустов. Пограничники увидели бойцов тревожной группы. Одновременно из зарослей выбежали люди в гражданской одежде, с косами и вилами в руках.

— Поймали, значит? — спросил Ваня Демченко.

— Поймали. Только не подходите, товарищи, — строго сказал Хлыстенков.

— Вот они, значит, какие шпионы, — не унимался Ваня. — Резиновые…

Все рассмеялись.

Начальник заставы спрыгнул с коня и оглядел задержанного.

— В одиночку прибыли или есть попутчик? — спросил капитан.

— Один.

— Хорош «гость морской»! Конвоируйте его на заставу!

— Разрешите раздеться, — тихо проговорил нарушитель. — Так очень трудно идти…

Ионенко распорядился снять с задержанного плавательное снаряжение. Через несколько минут конвой двинулся к заставе.

…Получив донесение о задержании нарушителя, полковник Бочаров и капитан Михайлов выехали к месту событий.

Первый допрос

Задержанному можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь. Это был коренастый, среднего роста блондин с довольно правильными чертами лица. Костюм плотно облегал его крепкое, ловкое тело: чувствовалось, человек этот обладает недюжинной силой.

Ведя допрос, Михайлов внимательно наблюдал за ним, стараясь ничего не упустить.

— Ваша настоящая фамилия — Воробьев? — вновь спросил капитан.

— Да. Это моя фамилия. В паспорте указано правильно. Я вам уже говорил. Имя и отчество Александр Михайлович.

— Допустим. И вы утверждаете, что ваши родители умерли в Германии?

— Да, утверждаю. Это действительно так.

— Хорошо, Продолжайте.

Михайлов не случайно переспросил Воробьева. Интуиция подсказывала, что именно здесь кроется ложь. Следователь почувствовал фальшь в нарочито твердом ответе. Агент уж очень хотел убедить его: «Я Воробьев и никто иной». Однако капитан решил пока обойти этот вопрос и продолжал спокойно записывать показания.

— Потом я попал в Мюнхен, — продолжал Воробьев. — Устроиться на работу долго не удавалось. Наконец встретил русского по имени Виктор, фамилии не помню. Он рассказал мне, что познакомился с одним американцем, который предлагал устроить его судьбу. Проще говоря, он прямо сказал, что завербован в шпионскую школу. Но я, конечно, отказался, потому что считал Россию своей родиной.

— Но вы же говорили, что плохо помните Россию?

— Да, плохо, но моя мать привила мне любовь к отчизне.

Михайлова покоробило от этих слов, но он решил не перебивать.

— Потом я стал воровать. Попал в полицию. А когда вышел, снова встретил Виктора. Он был хорошо одет и смотрел на меня свысока. «Подумай, — сказал он, — не пожалеешь», — и назначил мне встречу через три дня. Я не мог больше влачить существование бездомной собаки и при свидании согласился встретиться с его «хозяином». Кстати, его почему-то звали Василием. Описать приметы?

— Нет, пока не надо, продолжайте.

— Василий дал мне новое имя — Георгий.

Мюллер. Потом я попал в школу. Да, забыл. Перед этим меня отвезли на конспиративную квартиру и сфотографировали в различных положениях. Затем произвели исследования особыми аппаратами. Мне сказали, что эти аппараты определяют степень правдивости моих ответов и даже мои мысли, когда я говорю «да» или «нет». Описать приборы?

Михайлову уже не раз приходилось слышать об этих орудиях запугивания вербуемых, но он утвердительно кивнул головой. Рассказывая, Воробьев, видно, обрел спокойствие, пальцы его уже не дрожали, красные воспаленные глаза смотрели в упор: он не иначе как хотел подчеркнуть этим свою искренность.

— Значит, вы выдержали испытание? — сказал следователь, когда Воробьев закончил.

— Да, выдержал. Один парень потом убеждал меня, что эти их аппараты — чепуха.

— Вы не помните фамилию этого парня?

— Кажется, Кошелев, но утверждать не берусь.

Воробьев нервно мотнул головой и, выжав на лице улыбку, добавил:

— После всех событий многое вылетело из памяти.

— Значит, Кошелев? — настойчиво повторил Михайлов.

— Нет, нет, не записывайте, может быть, я и ошибся. Но вообще что-то похожее.

— Хорошо, продолжайте, — сказал капитан и подчеркнул названную фамилию.

— После всяких комиссий меня перевезли в школу разведки в Бадверистофен. Это небольшой курортный городок, километрах в ста тридцати от Мюнхена. Занятия проходили в доме, где мы жили.

— Какие дисциплины входили в программу?

— Перечислить?

— Да.

— Топография, огневая подготовка, вольная борьба, фотодело, документация, радиодело. Кроме того, мы изучали типы советского оружия и военной техники. Особое внимание уделялось предметам «Основы конспирации» и «Основы нелегального существования».

— Достаточно. Назовите руководителей школы.

— Мы многого не знали. Их называли по именам, очевидно, вымышленным. Начальником школы был некий Андрей, заместителем у него Алексей. По радиоделу занятия вели американцы. Они знакомили нас с радиотехникой, с переговорными таблицами, ключами, с шифровкой. Мы изучали конструкцию радиостанций, правила пользования ими.

— На практику выезжали?

— Да. Это было в тех случаях, когда по программе проходили разведку объектов. Обычно на машине мы ехали к Мюнхену. Там, в районе аэродромов и предприятий, мы и занимались.

— Как вы попали в Японию?

— О, это длинная история. Но я буду краток.

В поведении Воробьева Михайлов подметил некоторую развязность. Видимо, тот совершенно успокоился. Речь стала гладкой, последовательной. Было ясно, что Воробьев говорит правду и даже силится не упустить важных, по его мнению, деталей. Одно не давало капитану покоя — чистая русская речь подследственного. Сомнительно, чтобы человек, подростком покинувший родину, так хорошо знал все тонкости языка. Конечно, в школе разведки этому уделяли немало внимания. Но…

— Какое задание вы должны были выполнять на Сахалине?

— Произвести разведку берега и вернуться.

— И это все?

— Да! Мне не очень доверяли.

— И, несмотря на это, вас так тщательно экипировали? Смотрите, сколько сочинили справок, причем для Приморского края.

Воробьев снова стал нервничать. Он закурил.

— Видите ли, всем этим меня снабдили на всякий случай. Мало ли что!

— Вы хотите сказать: «А вдруг не поймают».

— Я говорю искренно.

— Слушайте, Воробьев, хватит лгать! — строго сказал Михайлов. — Этим вы только вредите себе… Кстати, что вы знаете о японской шхуне?

Губы Воробьева слегка дрогнули. Но это едва уловимое движение не ускользнуло от капитана.

— Впервые слышу о ней.

— А нам известно, что кое-кто из членов ее экипажа должен был произвести разведку для вас.

— Вы хотите спровоцировать меня? — бросил Воробьев. — Я ничего не знаю.

— Нет, знаете. Могу напомнить. Шхуна задержана. Вот снимок. Читайте название — «Сакал мару».

— Я вспомнил, я кое-что слышал об этой шхуне, — тихо сказал Воробьев.

— Давно бы так. На какое задание вас послали? Отвечайте! И не стоит больше врать.

— Я должен был перебраться в Приморье для глубокой разведки.

— Шхуну посылали, чтобы изучить место вашей высадки?

— Да, но мне сказали, что она вернулась благополучно. Значит, обманули…

И Воробьев торопливо, словно боясь, что его остановят, начал рассказывать о том, как его готовили к высадке на Сахалин.

— Какие русские книги вы читали? — неожиданно спросил Михайлов.

Брови Воробьева на миг взлетели вверх. Он как бы хотел сказать: стоит ли останавливаться на таких мелочах, когда он рассказывает о более значительных вещах.

— Читал много, — после длительной паузы ответил Воробьев. — Например, Толстого Льва и Алексея, Шолохова, Пушкина, конечно, ну, поэтов Лермонтова, Некрасова, Есенина. Нас заставляли читать. А стихи я люблю по складу души. Говоря откровенно, я даже сам немного пописываю их…