Грёзы о закате - Владимир Васильев

       Выяснение отношений длилось не более четверти часа. Любовница Феди заявила, что она ни при чём, ни в чём, никоим образом и, вообще, ничего не помнит. А я заявил, что просто уснул.

       Тогда Федя отдал мне записку, которой всё время махал. Её написала Настя. Найдя меня спящего с подругой соседа, она нацарапала прощальное письмо.

       Через пять минут выяснилось, что она уехала в Москву. Федя довёз меня до вокзала, но поезд уже ушёл. Вот так банально всё оборвалось!

       - Всё образуется. Пусть поостынет, - сказал мне Федя. - И тебе надо собраться с мыслями. А потому мы сегодня съездим на рыбалку.

       Какого хрена согласился поехать на рыбалку?!

ТЕТРАДЬ 2

ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ

ВВОДНАЯ

    В стольный Царьград, славный шелками, церквями и рынком рабов, приплыл аз, грешный, без оплаты за доставку, благодаря поставщикам из Хазарского каганата, славного разбоем и торговлей рабами. Ныне, то есть 1 иуния 875 года, уже проданный хазарами как раб, пребываю в благообразном спокойствии монастыря Святого Космы, отрешённого от митрополии и всего внешнего мира высокими стенами. Келья моего хозяина, связавшего меня клятвой, которая, пожалуй, крепче монастырской стены, наполнена ароматом трав, развешенных пучками на стенах для сушки, и живых вечнозелёных растений в горшках вблизи от оконца. Рядом с оконцем - небольшой стол. На столе - обилие письменных принадлежностей: перья, чернила, кисти, краски, ножи с заточенными лезвиями для выскабливания. Разрезав каждый двойной лист пергамента ножом, сшил листы в тетрадку. Чернила въедаются в розоватый пергамент. Что ни буквица - то каракуля!

    Итак, даю самому себе вводную:

    отнюдь не христианское смирение побуждает меня, Алеся Буйновича, вести последующие записи не от первого лица, а от третьего. Представляется, что повествование от третьего лица даст мне возможность взглянуть на себя и иных людей, а также на события как бы со стороны. Некоторая отстранённость от своего "я" лишь на благо: не даст мне сойти с ума.

    Старые рукописи хорошо горят не только на кострах. Во времена бед и напастей, по наущенью церковных деятелей, книги и рукописи народ нёс в церкви. Горели церкви, а с ними - и книги.

    Всё же питаю надежду и верю: моя рукопись не сгорит.

       P.S. Однако же, какой пафос в этой вводной! По прошествии семи лет на меня, немощного, но не смирившегося с жалким состоянием своих телесных и прочих возможностей, снизошло: единственное назначение всех моих "трудов" в том, чтобы написать о событиях и забыть о них. Если найдутся чудаки, пожелавшие прочесть мои записи, то по прочтении поймут, почему для меня так важно забывать. Забыть о Насте, о рабстве... Вместить перечень всего того, что следовало бы предать забвению, на этом листе просто нет никакой возможности.

       Единственное исключение - светлый образ волхва, моего Спасителя. Его-то не забуду до самого последнего и самого счастливого мига моей жизни.

       P.P.S. Как знать?! Может быть, вечно танцующая богиня Жива обратит свой добрый лик в мою сторону и улыбнётся...

УГОВОР ДОРОЖЕ ДЕНЕГ

       Глядя одним глазом на перспективу площади с нелепой скульптурой быка, лошадьми, рабами и прочим скотом, выставленным на продажу, Алесь потрогал тыльной стороной ладони правый глаз, заплывший после драки с разъярённой сворой степняков, от которых он пытался бежать. Ещё раз осмотрел своё тело в гематомах и ноги, уже сутки как закованные в кандалы. Хламиду хазары-продавцы с него сорвали, чтобы потенциальные покупатели могли видеть рельефную мускулатуру человека изрядной силы, и Алесь чувствовал, что вот-вот его хватит тепловой удар под нещадно палящим солнцем. Продажи рабов и рабынь шли бойко, и к полудню почти все радимичи, привезённые хазарами, покинули площадь вслед за новыми хозяевами. Никто не хотел покупать избитого и строптивого раба, по-волчьи взирающего на каждого проходящего ромея. Ему всё-таки позволили сидеть, и, провожая взглядом радимичей, уводимых в вечное рабство, он кивал им, прощаясь.

       Почти три месяца он прожил в их селище. А на селищенских мужиков - точь-в-точь как у Некрасова - "из лесу вышел; был сильный мороз". Обогрели, накормили, разместили у вдовушки. Чужого к чужой подселили. Вдовушка, родом из полян, часто говаривала с ним на её родном диалекте. А поначалу, пока не уяснила, что совсем не люба молодому парню, доставала и дразнила его похотливыми взглядами и речами. Помогал ей по хозяйству, а кузнецу в кузне. От скудости и убожества бытия селищенских иногда хотелось выть. Отдушиной была тяжёлая работа с кузнецом и главой селища Радимом или бег по тропинке вдоль реки, изматывающий и бесцельный, как и вся его нынешняя жизнь. Под родным небом на родной земле всё было чуждым. Новизна впечатлений не радовала, а угнетала. Вслушивался в наречие радимичей, пытался строить планы. Вплоть до той роковой ночи, когда налетели степняки, что хуже татей, повязали всех молодых и здоровых, да порубили стариков и малых деток. Алеся повязали первым: развалюха его хозяйки была на краю селища...

       На жаре не возникало ни единой мысли; лишь лихорадочные воспоминания иссушали мозг, и два желания искушали душу: он бы лёг, чтобы на какое-то мгновение успокоить боль от сотрясения мозга, но, испытав утром хлёсткий удар кнутом, более не пытался прилечь; он бы выпил море воды, но в полдень, когда принесли долгожданный кувшин для рабов, три глотка, хоть и больших, не утолили жажду.

       Рано утром мимо него прошли два бородатых монаха в чёрных рясах, и один из них задержался на мгновение рядом с ним. Те же двое теперь возвращались и уже никуда не спешили, а посматривали на девушек-рабынь. Алесь усмехнулся, когда прихрамывающий монах, опершись одной рукой на трость, охватил другой пятернёй грудь молодой рабыни и потискал её. Усмешка отозвалась болью, и его голова поникла от ощущений полного бессилия и тяжести. Взглянул на кандалы. В голове всплыл жгучий вопрос, звучавший время от времени как рефрен или как выражение эмоции: "На хрена поехал на рыбалку?"

       А поехал он на рыбалку с соседями по дому после размолвки с женой, совершенно подавленный несуразной ситуацией, в которой оказался из-за пьянства, и удрученный словами Насти из её письма, начертанными в праведном гневе о его "ни с чем не сообразной наглости спать с быдлом во время медового месяца". Ехал в машине соседа, размышлял о Насте, дорогой жене, и думал, что вернётся, поговорит с ней, и всё между ними образуется, и, подыскивая ласковые слова, твердил про себя: "Не виноват я, Настенька!" В дороге, в мрачном настроении взирая на непрерывную череду пейзажей Северной Руси, успокоительно-притягательных для его истерзанной души как скромностью, так и первыми признаками осени, сочинил стих: и как ночи осенние наступает, хоть плачь, полоса невезения, полоса неудач... Стих, впрочем, дрянной, но под стать его внутреннему состоянию. Отвлекал себя праздными розмыслами, сравнивал мелькающие пейзажи с новгородскими. Будучи ещё школяром, ездил с родителями в Новгород. Унылая там застройка. Скудные там земли. На фоне этой унылости и скудости - великий средневековый город. Мама с гордостью во взоре водила сына, показывала и сказывала о предках.

       Эх мама! Не знаешь, дорогая, как твоего единственного угораздило вляпаться в историю... История фиговая? Да нет же! Подставьте иное определение из непечатных!

       Пока два его друга сидели с удочками, успел собрать корзину грибов. Вернувшись, увидел жуткую картину: оба друга недвижно лежали на земле с открытыми невидящими глазами, их лица были пепельно-тёмными; стало ясно, что друзья-товарищи уже никогда не подмигнут ему при ободряющей фразе о том, что всё образуется. Вокруг них суетилась троица мужиков в серых комбинезонах. Всегда в подобных ситуациях есть время для выбора. Для оценки. Было время и у него. Несколько секунд. Алесь не воспользовался ножом. Он сам был оружием. В первое же мгновение вырубил ударом ноги по голове одного, с резким разворотом - пробил в голову другому, а третьего достать не успел: в глазах ярко вспыхнуло - и сознание Алеся померкло.

       Пришёл в себя на короткое время в какой-то ванне, заполненной желеобразной массой; понял, что лежит голым, без одежды, а потому не так-то просто убежать; пошевелил онемелыми пальцами тот студень в ванне; осознал, что не к бандитам попал, а к извергам, и вновь погрузился в сон. Не успел ни понять, зачем в ванне держат, ни испугаться.

       Очнулся Алесь в помещении с экранами по всему периметру. Уже облачённым в родной армейский камуфляж. На одном из экранов среди непонятных символов светилось нечто знакомое: AD 875-2-10 с дальнейшей последовательностью меняющихся цифр. Глянул вокруг себя, тоскливо подумал: "Технологии явно не нашего дня". Посмотрел на руки, стянутые наручниками из какого-то пластика, и на группу мужчин в серых одеяниях. Вроде бы люди. Один из них произнёс краткую речь по-русски с тарабарским акцентом и двумя-тремя ошибками в каждом слове, и слушая его, Алесь убедился, что ошибаться свойственно не только человеку; речь, прозвучавшая без интонаций, была оглашением приговора. А приговор, если отминусовать ошибки в речи, был таков: