Фемида 'особого совещания' - Иосиф Шадыро

устроили пикник. Незаметно наступил вечер, появились тучи, стал накрапывать дождь. Мы засуетились и по­плыли обратно. Внезапно поднялся ветер. Широкая Обь потемнела, стала неприветливой. Плавать я не умел, стало не по себе. Одна из девушек, Надя, призна­лась, что тоже не умеет плавать. Над нами стали подшучивать, что станем жерт­вами кораблекрушения. Не успели доплыть до середины, как стало совсем темно, еще больше усилился ветер, началась гроза. Лодку стало швырять из стороны в сторону. Теперь уже перепугались все. В лодке началась паника, она опрокину­лась, и все оказались в воде. Волна захлестнула глаза, я нахлебался воды, но про­должал мертвой хваткой держаться за борт...

Очнулся н больнице. Открыв глаза, увидел женщину в белом халате, спросил: «Где я? Что случилось со мной?» И вдруг тут же разрыдался. Прибежал врач, они вдвоем стали успокаивать меня. Сестра сделала укол, и я уснул... Спал больше суток. Проснулся — руки болят, все они в ссадинах, ногти черные...

В больнице провалялся две недели. Там же узнал, что меня и девушку спас катер. Остальные утонули

В день выписки за мной приехал уполномоченный ГПУ. Забрав вещи в интер­нате клуба, я вместе с ним отправился в ГПУ. Меня отчитали за курсы, за то, что нарушит предписание. За непослушание я высылаюсь из Новосибирска. Уполно­моченным отвез на вокзал, вручив там пакет под сургучом, билет и сухой паек, посадил на поезд Новосибирск — Омск.

Из Омска отправили в Тюкалинск.

Тюкалинск — райцентр, имевший семилетпюю школу, зоотехникум, столовую, райпотребсоюз, горпо и... море грязи. Это великое село буквально утопало в грязи. Тут-то я и понял цену своеволия с курсами польских преподавателей...

В местном отделе ГПУ выдали удостоверение без права выезда за пределы Тюкалинска. Два раза в месяц надлежало отмечаться в отделе, работу и жилье искать самому. Я стал просить уполномоченного о содействии по части работы. Он посочувствовал, звонок по телефону сделал свое дело. Я был принят рабочим в столовую.

Жилье нашел быстро. Тюкалинск был сплошь деревянный, частных домов множество, и на квартиры брали охотно.

В августе 1933-го сняли с особого учета. Я получил документ на право при­нятия советского гражданства. Наконец-то я полноправный гражданин СССР! Не изгой, а советский человек!

В столовой питались студенты зоотехннкума. Один из них дал мне письмо к своему отцу, проживающему в Омске, с просьбой приютить меня. Я взял рас­чет и уехал в Омск.

Семья Ивана Филипповича Руденко встретила тепло и радушно. Устроился на кондитерскую фабрику, подмастерьем в булочный цех. Стал вечером посещать занятия на рабфаке при институте автодорожного транспорта. На работе создали все условия для учебы: поставили бракером готовой продукции в одну смену.

Дни шли за днями. Я вел переписку с Ташкентом, с семьей моего двоюрод­ного брата Ивана Федоровича Шадыро. Он еще во время 1-й мировой войны, кажет­ся, в 1916 году, уехал из наших родных краев в Россию, и помнил я его смутно. Очень хотелось поехать к родственникам, жить вместе — ведь я так далеко был от родного дома. В письмах, которые получал от них — а писала чаще всего жена брата, Софья Ивановна,— меня приглашали переезжать. И я решился. В июле 1935 года приехал в Ташкент.

В доме по улице Хорезмской застал тещу брата, его дочь и сына. Стали зна­комиться. Тещу звали Анна Федоровна, дочь — Лена 14 лет, сын — Вадим 11 лет. К обеду пришла жена брата — Софья Ивановна, красивая и добрая женщина. Вскоре пожаловал и глава семьи — Иван Федорович. Ему было 40 лет, работал начальником политического отдела Средне-Азиатской ж. д. В доме во всем чув­ствовался его дух: строгость, дисциплина, порядок. Бурного разговора за обедом не было: кое-какие расспросы, сдержанные ответы.

После обеда все разъехались на работу. Анна Федоровна отвела меня в про­хладную комнату, чтобы передохнул с дороги. Жара в городе была невыносимая, температура в тени до 48 градусов. День прошел кое-как, ночью стало совсем плохо. Измерили температуру — 40, вызвали «скорую помощь». Врач сказала, что болезнь вызвана резкой переменой климатических условий.

Выздоровел дня через три. Посовещавшись, решили, что мне прежде всего необходимо определиться с учебой. Софья Ивановна посоветовала подать документы в индустриальный рабфак, находившийся рядом с их домом. Через неделю узнаю, что зачислен на вечернее отделение без отрыва от производства. С работой все также устроилось как нельзя лучше. У Софьи Ивановны были связи с Госу­дарственной хлебной инспекцией, а у меня справка, что работал бракером на кондитерской фабрике. Приняли инспектором госхлебинспекции по качеству хлебо­булочных и кондитерских изделий.

Теперь надо было решать вопрос с оформлением гражданства. В захолустной сибирском Тюкалинске я получил лишь справку о праве на гражданство. Па­спорта все еще не имел. Здесь, в Ташкенте, сдал ее в иностранный отдел при горисполкоме, оформил все другие бумаги, как потребовали. Месяца через три мне сообщили о положительном решении, и я, наконец, получил паспорт! 5 лет я ждал этого момента. Теперь все в порядке. Оставалось только честно работать и учиться.

Шло время. Партийная организация приняла меня сочувствующим ВКП(б). В то время существовал такой порядок приема: 3 месяца ты сочувствующий, один год — кандидат и только после этого принимали в члены ВКП(б).

Весной 1936 года я женился. Регистрировали очень просто: достаточно было обоюдного согласия, обоих заявлений и госпошлины 3 рубля. Никаких свидетелей, испытательных сроков не было.

Жили у родителей жены, имевших собственный дом. Отец Жени, как звали жену, работал на мебельной фабрике столяром-краснодеревшиком, мать была домохозяйкой, сестра Жени работала врачом, а ее муж — инженер-электрик. Сама Женя работала в плановом отделе одного из Наркоматов УзССР.

Нашу госхлебинспекцию перевели в ведомство наркомата пищевой промышленности УзССР. Повысились оклады. Я стал получать в месяц 750 рублей. Жизнь складывалась как нельзя лучше.

Летом 1937 года меня послали в Москву на месячные курсы усовершенствования квалификации. Представилась возможность попасть на прием к Стасовой — председателю ЦК МОПРа СССР. С ее участием мне хотелось попытаться оказать помощь родному брату Леону, отбывающему 12-летнюю каторгу в Польше, за подпольную работу в пользу СССР. Елена Дмитриевна встретила меня приветливо, и, внимательно выслушав, сказала, что, к сожалению, ничего сделать нельзя. МОПР оказывает помощь всем политзаключенным. Конкретным лицам помощь не оказывается.

Из Москвы я приехал 17 августа. Назавтра пошел на работу. И... почувствовал, увидел совсем другую, тягостную атмосферу в инспекции. За время моего отсут­ствия многие сотрудники нашего наркомата арестованы, газеты пишут о каких-то врагах народа...

Дома тесть сказал, что у них арестовали директора фабрики и главного