Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" - Николай Дубровин

«Сообразно с этими степенями духовного совершенства, различаются три вида молитвы: молитва словесная, когда мы своими мыслями следим за чужими словами; умная — когда мы мысленно следии за собственными своими словами; чисто созерцательная — без слов. Такова молитва «Господи, помилуй!», которую называют молитвой духа, молитвой без образа, молитвой мистической [25].

«Молитва самая совершенная, писал Сперанский дочери [26], есть самая простейшая, а именно, чтоб сомкнув глазами, или утвердив их на одном предмете, многократно повторять в уме: «Господи, помилуй!» Но в состоянии созерцания и эта молитва прекращается. Огонь, раз возженный, горит сам собою и никому не известно, чем он питается. В этом и состоит тайна. Находишь вновь «Господи, помилуй!» в мыслях своих лишь в ту минуту, когда придешь в себя [27]. Сие состояние восточные отцы называют безмолвием, а западные — susреnsion des facultés de l'amе [28]. И вот почему молитва сия именуется духовною. Она-то и есть молитва в духе и истине, а не то, что некоторые, впрочем, благочестивые люди под сим разумеют. Кратко: она состоит в отсутствии всего того, что называют каким-либо понятием, всего того, что есть дух Христов, ибо дух ни понятий, ни слов не имеет.

«Невидимые следы сей молитвы сокрыты во всех почти религиях, исключая тех, коих дух мира сего совершенно исказил и обезобразил: ею молятся в Индии и здесь в Саровской пустыне, ибо о Христе Иисусе несть ни иудей, ни еллин, но все нова тварь» [29].

Но, ни вера, ни добрые дела еще не верх совершенства для мистика, если они не проникнуты идеей самозабвения и соединения с Богом всем сердцем и всею душою [30].

«Каким образом, спрашивал M.М.Сперанский преосвященного Феофилакта [31], можно любить Бога для себя, когда Он один именно и составляет то, что мы в самих себе любить можем, и что такое мы, чтобы ставить себя средоточием того самого начала, из коего мы происходим, коим движемся и есмы. Это все равно как бы хотеть обращать солнце вокруг угля, горящего в камине.

«Итак не унижайте понятия божественной любви, подчиняя ее мелкому самолюбию. He называйте даже любовью к Богу сию любовь своекорыстную, относящую все к личным нашим пользам. Любовь сия есть или смешение и игра слов, или идолопоклонство.

«Она есть идолопоклонство, если мы будем любить Бога, как средство к счастью, а не конец Его. Тогда под именем Бога мы будем обожать наши собственные мысли и желания, будем любить самих себя, будем прилагать образ Его к тварям, а сие-то и есть сущее идолопоклонство.

«Из сего уже удобно заключить вы можете, в каком состоянии находится ныне внешняя церковь и чем различна от внутренней.

«Из сего тоже познать можно, для чего во внутренней церкви, во всех учениях истинных мистиков, первым и единым существенным догматом полагается самоотвержение и любовь чистая: два слова, почти одно и то же означающие.

«Из сего также открывается, почему учение сие всегда казалось столь странным для мира и называлось таинственным. Оно странно потому, что ниспровергает все почти принятые понятия, ниспровергает разум физический и ставит на месте его совсем другой разум духовный. Оно таинственно потому, что уразуметь его иначе невозможно, как опытом и внутренней, сокрытой от всех внешних глаз, работой. В нем дело идет не менее, как о преобращении всех почти наших понятий, о преложении ветхого человека в нового, о ниспровержении царства идолов и восстановления царства Божия. Царство же Божие, по слову Христову, в нас есть и нигде более искать его не должно. Оно откроется, как скоро падет в нас царство лжи и мрака».

Это царство лжи и мрака, по мнению современников, находилось в учении философов в энциклопедистов. Испуганные их идеями, мистики бросились в противоположную сторону и впали в крайность. Они отвергли разум, знание, ученость и вступили на путь отвлеченных идей и экзальтированного блаженства.

«Когда естественный человек, говорили они [32], следующий водительству одного разума, утопает в недоумениях, тогда духовно-просвещенный, утвердя якорь свой в невидимом и вечном, возносится над всем земным и преходящим, плавает в пространствах бесконечных, зрит под ногами своими мнения и заблуждения человеческие и с соболезнованием смотрит на тщетные усилия чувственного человека, ищущего непрестанно спокойствия и блаженства в том, что ни отрады, ни покоя душе дать не может. Невозможно разуму быть просветителем человечества: просветитель оного должен непременно быть в тесной связи с вечным и незаходимым светом, — Богом, и от него почерпать озарения свои».

По мнению мистиков, науки испортили человека и удалили его от первобытной блаженной простоты. Ученому трудно отречься от усвоенных им идей и детски предаться «водительству Св.Духа». Господь же сказал: аще не будете яко дети, не внидете в царствие небесное. Дети охотно принимают всякое наставление; ученые не любят советов и отвергают все, что несогласно с их доводами и доказательствами. «Перед Бога же нам должно явиться, говорят мистики [33], чистою чертежною доскою, на которой бы Дух Святой мог начертать все, что хощет. Потому-то Господь и не избрал никого из ученых в апостолы свои, ибо они примешали бы к учению Духа свои понятия из разума и через то исказили бы оное».

Тогда зачем же дан человеку разум?

— Для двоякой цели, отвечают мистики: для служения человеку в потребностях здешней жизни и для указания пути к высшему свету. Первую должность он исполняет весьма исправно: с искусством подбирает все, что льстит чувствам, и этого дела он мастер. Но назначение человека не ограничивается одной временностью, разум же далее пределов чувственности ни пяди ступить не может. Разум может руководствовать человека и в нравственном его ходе и, когда бывает свободным от страстей, то руководствует его довольно порядочно, особенно в ребячестве и в молодых летах. Он начинает воспитание человека, но довершить его не может; круг действия его ограничен временностью, а назначение человека выше. Разум может довести человека до дверей святилища, но ввести его в оное не может, ибо сам не разумеет яже суть Духа Божия. Он не имеет чудодейственной силы веры, коей Христос научал; не имеет того духа, который испытует и глубины Божества. Служение разума, подобно служению левитскому, которое очищало людей с внешней стороны, но внутреннего освещения дать не могло [34].

Истинный мистик не допускает познания Бога путем раcсуждения и деятельности ума, но признает, что только сердце может ощущать присутствие Божие, и потому «престол души» находится в сердце. Душа есть причина нашей жизни и находится в сердце — источнике любви. Самая высшая любовь есть самый высший разум и обратно самый высший разум есть самая высшая любовь, но разум перед сердцем — ничтожество.

«Мистицизм, говорит митрополит Евгений [35], есть высшее христианское учение, но хилое, без основы практического христианства и опасное для фанатиков».

Отвлеченные идеи вообще недоступны большинству и объясняются каждым по-своему, смотря по способности мышления, философской подготовке и по особенностям внутреннего настроения душевных сил. Научить другого молиться так, как я молюсь, невозможно, потому что теплота и сила молитвы зависит от большей или меньшей способности возвышаться над уровнем житейской суеты и уходить в мир идеальных стремлений. Отвлеченные идеи трудно поддаются толкованию, еще труднее усвоению, и решение их может быть лишь внутреннее, единоличное, не передаваемое и понятное только самому решающему.

Что такое Царствие Божие и в чем состоит оно? спрашивал M.М.Сперанский своего друга Цейера и отвечал: «никто не может ни описать вам его, ни дать о нем понятия. Его чувствуешь, но оно несообщимо. Это такое состояние, при котором начинает развиваться внутренняя благодать и составляет то, что называется мистическим богословием.

«Это не книжное учение, говорит он в другом письме [36]. Наставник в нем сам Бог, и Он сообщает свое учение душе непосредственно, без слов и способом, который невозможно объяснить словами».

Трудность передачи собственного понимания другому и была причиною того, что в мистических сочинениях встречается крайнее разнообразие толкований, объяснений и доказательств одних и тех же истин. Читателей мистических книг было очень много, но понимающих их вполне — очень мало.

Каждый усваивал великие истины по-своему и можно безошибочно сказать, что разнообразных толкований было столько, сколько было последователей мистицизма.

«Хотя я, говорит современник [37], весьма мало понимал в «Приключениях после смерти» и в «Тоске по отчизне» (Юнга Штиллинга), но это-то самое и подстрекало меня. Мне хотелось добиться смысла аллегорий, которыми наполнено второе сочинение, отыскать ключ к таинственному содержанию первого. Третья книга оказалась доступнее моему уму-разуму. Это было одно из творений г-жи Гион, розданное в награду лучшим гимназистам на экзамене, «Легчайший способ молиться». «Божественная философия» дю-Туа, данная мне Петровым (студентом богословского курса Рязанской семинарии) была истинным сокровищем. Мистический пафос автора поразил меня. Я погрузился в ее чтение, тщетно стараясь понять смысл ее содержания так же легко и удобно, как понимал гимназические уроки. Особенно искушал мою пытливость «звездный дух», часто упоминаемый в книге. Сколько раз ни перечитывал я страницы, где встречается это выражение, сколько ни ломал головы над его уразумением, ничего не помогало. Я обращался за помощью к Петрову... Увы, и он сознался в своей несостоятельности на этом пункте: звездный дух так и остался для меня загадкой сфинкса».