Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" - Николай Дубровин

Н.Дубровин.

НАШИ МИСТИКИ-СЕКТАНТЫ.

Александр Федорович Лабзин и его журнал «Сионский Вестник».

I.

Отношение философии XVIII века к религии. — Французская революция и ее последствия. — Мистицизм, как противодействие неверию. — Основы и сущность его учения.

Философам и энциклопедистам XVIII века не трудно было разрушить религиозный деспотизм католического духовенства, основанный лишь на внешних формах, отживших свой век и непригодных для тогдашнего общества.

Религия, обратившаяся в одну обрядность, даже в ремесло духовенства, сама собою вела к безверию, материализму и упадку нравственности. Философы воспользовались таким состоянием общества для своих целей, и XVІІІ век в истории европейской цивилизации известен, как век неверия и антирелигиозности, век Вольтера и энциклопедистов, пред которыми преклонялась вся Европа и в том числе Россия, начиная с императрицы Екатерины II. Общество дошло до полнаго отрицания: верить в Бога считалось признаком невежества, а кощунство — образованностью. «Жизнь образованного общества представляла из себя что-то в роде пира Валтасара, где оно прокучивало все свои и материальные, и нравственные силы». Вся философия ХVІІІ века, а под ее влиянием и вся литература стремились только к удовлетворению личного счастья человека, а о любви к ближнему не было и помина. Наслаждайся сам — вот тогдашняя мудрость, споспешествуй собственному наслаждению — вот добродетель. Этот девиз старались приложить ко всем случаям общественной жизни и даже основать на нем воспитание детей того времени. В этом последнем отношении ученики не следовали даже и словам своего учителя. Вольтер говорил им, что «напрасно стали бы мы заботиться о воспитании и развитии толпы при помощи философии, потому что никогда влияние и воздействие мыслей философа не переходило за стены его жилища». К этому Жан-Жак Руссо прибавлял, что «нет такой глупости, нет такого абсурда, которые не имели бы достойного защитника в среде философов» [1].

Последние в своем отрицании зашли слишком далеко: пошатнув здание нравственной религии и даже веру в Бога, они, взамен того, не дали ничего для души и внутренней жизни человека. Напротив, они доказывали, что вера в бытие Божие есть «ядовитейший» предрассудок; что безбожие есть единственное средство, могущее сделать человека свободным и счастливым (см. «Систему Натуры»); что дух и душа ни что иное, как самолюбием вымышленные слова; что, пока еще мы доберемся до души, надобно позаботиться о теле, душу же питать только для того, чтобы доставить больше выгод телу (см. «Рассуждения о счастливой жизни»). По книге «Нравы» сын не обязан ничем отцу, ибо при рождении его отец не имел в намерении ничего, кроме собственного наслаждения, а что делается родителями для детей после их рождения, то не оценивалось и в рассчет не принималось. В книге «Разум» говорилось, что весьма хорошо бы было разорвать между людьми все узы родства и что истинная философия допускает только временное блаженство.

Философия Вольфа, положившая основание предопределенности (determinismus) и неизбежной судьбе (fatalismus) потрясла нравственно-благочестивые побуждения, уничтожила молитву, веру и упование на Бога. Вольтер своими сатирическими остротами и колкими насмешками привел в презрение Библию и христианство. Многие теологи присоединились к нему и, так называемой библейской критикой, возбудили сомнение в божественности Св.Писания. Философы находили, что религия непонятна, не доказательна для разума, и поставили себе правилом не принимать ничего, что не может быть доказано. Вслед за тем явилось учение Канта и Фихте, говоривших, что в каждой человеческой душе находится глаголющее живое слово Божие, т. е. естественная совесть, которую они называют началом или чyвством моральным. Ниспровергая христианство и заменяя его даже не деизмом, а совершенным безбожием, Кант старался доказать, что ни пророки, ни апостолы не были боговдохновенны, и Христа можно допускать только в аллегорическом смысле, т. е. почитать его не более, как идеалом. Взамен церкви христианской Кант вводит церковь чистого разума, в которой никто не верит бытию Божию и в бессмертие души, где нет никаких обязанностей в отношении к Богу, а следовательно, молиться некому и не для чего. По учению Канта, присяга верности к государю есть суеверный обряд, одни добродетели — суть свободные действия человека, а всякий поступок, грехом почитаемый, есть невольное действие [2]. Исходя из такого положения, философы отрицали пользу Библии, находя, что, пока род человеческий был еще в ребячестве, то Библия оказывала ему услуги, но теперь, когда ребенок пришел в совершенный возраст, в Библии нет надобности, и «довольно учить людей одной морали» [3]. Библия потеряла свое значение, и большая часть людей, даже и между теологами, стали во всем сомневаться.

Все это произвело в обществе путаницу, смешение понятий, и результатом учения философов были все ужасы второй половины французской революции. Говорим второй потому, что революционное движение во Франции разделяется на два совершенно противоположные периода: в первом (с 1789—1791 г.), во главе движения стояли люди глубоко религиозные, тогда как во втором (с 1792—1799 гг.) демократия, объявившая себя врагом христианства и вообще религии, задалась целью провести в жизнь принципы атеизма и материализма. В то время, когда первый период революции, не вызывая никаких кровавых столкновений, направлял народ на путь прогресса и усовершенствований, второй вступил на путь беззакония и социальных злодеяний.

В первый двухлетний период революции вожаки движения, вводя в жизнь равенство и братство, стремились к тому, чтобы не было столкновений между общественной реформой и религией. Когда, в октябре 1790 г., один из членов конвента указал на утвержденные последним некоторые меры и назвал их антирелигиозными, то Мирабо энергически протестовал против этого.

— Вам осмелились бросить в лицо тяжелый упрек, сказал он, обращаясь к собранию. — Вас дерзнули назвать вероненавистниками, преследователями религии. — Какая клевета! — Вы, которые, во всех наиболее важных решениях и постановлениях ваших, всегда выказывали и высказываете такое искреннее, такое возвышенное уважение к церкви; вы, которые добровольно и охотно вотировали столь значительные кредиты на содержание клира и храмов Божиих, в видах пристойности и благолепия церковного культа; вы, распорядившиеся поставить повсюду при дорогах, на границах общин и провинций, святую эмблему христианства; вы, наконец, глубоко сознающие, что непоколебимое убеждение в существовании Бога служит необходимой основой свободы и общественного преуспеяния народов, — вы, нечестивцы и гонители веры?! — Какая ужасная, несправедливая клевета! Но пусть же знают те, кто осмеливается чернить это собрание такою незаслуженною клеветой, — пусть знают они, что мы смотрим на Евангелие и на свободу личности, как на два главнейшие, неразрывно один с другим связанные камня того фундамента, на котором одном может быть построена прочная, здоровая и совершенная организация государственного общежития.

Таковы были взгляды на религию в первый период революции.

Ho, спустя два года, материалисты, атеисты, якобинцы, личности в роде Марата, Дантона и Робеспьера и вообще «все темные» элементы французского народа захватили власть в свои руки. Во главе движения стали теперь люди, задушевным желанием которых было — разрушить общественные и семейные начала и подавить в народе стремление ко всему честному и благородному. Первым и необходимейшим успехом для этого было, конечно, уничтожение всех религиозных чувств и верований.

— Граждане, говорил депутат Жак Дюпон, — если вы хотите упрочить здание демократии, то вы должны воздвигнуть новые алтари, новые жертвенники. Природа и разум — вот истинные боги человечества, вот боги, которым поклоняюсь я. Поспешить ввести во всех училищах преподавание этой новой религии.

Проповедь эта была услышана, религиозные предметы были исключены из программ всех школ Франции и против всех, кого можно было заподозрить в верности к религиозным догматам, было воздвигнуто открытое гонение. Народ подпал господству принципов, отвергающих религию, не признающих существование Творца и возможность божественного откровения. Парижский собор Богоматери (Notre Daine de Paris) был посвящен философии, и в нем устроено громадное трехдневное пиршество, в сообществе публичных женщин всего Парижа. Вслед за тем в тот же собор были приведены 200 священнослужителей и, в стенах святого храма, преданы насильственной смерти; трупы несчастных брошены в одну общую яму и без всяких дальнейших церемоний засыпаны землею.