Возникновение христианства - Михаил Моисеевич Кубланов

общую политику ранней Империи в отношении провинций. Управление ими приобретает более организованный и государственный характер. Налоги взимаются достаточно тяжелые, однако с учетом экономических возможностей. Постепенно провинции начинают рассматриваться как равноправные элементы единого государственного организма, поставляющие Империи не только налоги и товары, но и должностных лиц, солдат, сенаторов, полководцев и даже самих императоров. Провинциям теперь оставляются некоторые возможности самоуправления, строго контролируемого центральной властью, однако создающего иллюзию известной самостоятельности.

Разумеется, римские провинции существенно отличались друг от друга не только в этническом отношении, в отношении языка, географо-климатических особенностей, но и по своему социальному и духовному строю. Образно говоря, они, подобно детям разного возраста, собранным в одной общности, наглядно иллюстрируют, насколько различны были ступени и уровни общественного развития территорий, составлявших Римскую империю.

Западные и северо-западные провинции Рима, в значительной, хотя и разной степени романизованные к этому времени, знают у себя развитое рабство. Но наряду с этим во многих районах еще сохраняется общественный уклад, свойственный первобытнообщинному родовому строю. Восточные же провинции — Малая Азия, Сирия, Египет и другие компоненты тех политических образований, которые здесь возникли задолго до того, как Рим вышел на мировую арену, являют несколько иное социальное и общественное лицо. Здесь развитые рабовладельческие отношения в определенной мере переплелись с социально-экономическими формами и общественным укладом эллинистического и древневосточного мира. В отличие от западной части, где господствующим (помимо местных) стал латинский язык, здесь, в восточных пределах Империи, языком официальным (и вместе с тем литературным) явился греческий.

Весьма существенной является роль восточных провинций в развитии духовной жизни рапней Империи. В течение продолжительного времени они оказывались своего рода генератором религиозных идей и систем, растекавшихся отсюда по всему Средиземноморью (культ Исиды, Митры, Яхве и др.) — Из восточных провинций Империи вышло и христианство.

* * *

44 года у руля правления Римской империи стоял Август, первый из плеяды ранних римских императоров. При нем Империя, которая незаметно «вкралась» в Республику, продолжала укрепляться. Придворные поэты, отливая в пышные художественные образы идейно-политические установки самого императора, утверждают, что нынешний ход событий предопределен еще в незапамятные времена и что Августу свыше предначертано расширить власть Рима до крайних «пределов вселенной». «Римлянин! — возглашается в «Энеиде» Вергилия. — Ты научись народами править державно. В этом искусство твое! — налагать условия мира, милость покорным являть и смирять войною надменных!»[18]

Установление Империи, таким образом, не было случайностью и не определялось субъективными устремлениями того или иного политического деятеля, по явилось реализацией объективных закономерностей исторического процесса. И если бы в гражданской войне победил не Октавиан, а Антоний, общее развитие римской государственности пошло бы по тому же пути. Однако конкретно-историческое претворение этих общих закономерностей, несомненно, несет на себе влияние частных, личностных свойств и черт тех исторических персонажей, которые стояли у кормила правления.

Империя как форма государственности несла самовластье. И это было детерминировано ходом истории этого района и объективно необходимо. Но оборотной стороной здесь явилось огромное влияние личности императора, его характера, психического склада не только на общественную, но и на частную жизнь. Эти объективно вторичные (хотя тоже детерминированные) факторы для современников составляли существенную сторону их бытия. Они влияли на их психологию, этико-нравственные постулаты, религиозные поиски, эстетические потребности. Уместно наметить, что на разных социальных уровнях общества эти факторы влияли по-разному.

Обожествление римских императоров, возведение для них храмов, алтарей, принесение им как богам жертвенных животных (это раньше всего началось в восточных провинциях, где культ царя отправлялся издревле) определенным образом перестраивали общественную психологию. Вознесенный в силу своего положения в государстве высоко над людьми, император получал теперь и небесную санкцию на это. Вокруг его имени начинает создаваться своего рода мифология. Уже при жизни Августа стали твориться легенды о его родстве с богом Аполлоном, о его «двуединой» природе, обусловленной соитием его матери со священным змеем, об изначальной предначертанности в книге мироздания его появления и роли, что открылось еще во времена его младенчества в чудесных знамениях. Рим был полон рассказов такого рода, и с каждым новым императором в сознании падких на такие вещи римлян множились эти знамения и предречения.

Все это порождало колорит суеверного почитания и официального энтузиазма, которые так ярко отобразились в исторической и художественной литературе того времени. «Если держаться на некотором расстоянии, — писал, суммируя эти материалы известный французский историк Буассье, — и прислушиваться к тому, что делалось в Риме, то слышишь один хор похвал. Все государи, самые худшие, как и самые лучшие, получали неизменно одинаковые почести. Вергилий, поместивший Августа заживо среди небесных созвездий, говорит, что Скорпиону (созвездие Скорпиона. — М. К.) приходится несколько посторониться, чтобы дать место новому светилу. Лукан рекомендует Нерону, когда он будет богом, расположиться в самой середине неба, иначе, если он будет давить слишком на одну сторону небесного свода, ось мира согнется под тяжестью такого великого государя и равновесие вещей будет нарушено. Марциал самым серьезным образом вопрошает, был ли Рим когда-либо так славен и так свободен, как при Домициане»[19].

Оборотная сторона этой столь верно схваченной картины состоит в том, что поименованные здесь и другие римские императоры, являясь в ряде случаев крупными государственными деятелями, предстают в анналах истории как творцы бесконечного ряда преступлений, изощренной жестокости, безнравственных актов, вытекающих как из самой природы монархической власти, так и из их частных личностных свойств. Сочинения их современников — Плутарха, Тацита, Светония и других — переполнены свидетельствами такого рода. Пасынок Августа Тиберий, второй по счету император, страшась к концу правления заговоров, начинает на основе закона об «оскорблении величия» бесконечные судебные процессы против истинных и мнимых заговорщиков, кончавшиеся казнями или опалой. Среди других последствий эти процессы, нагнетавшие страх, вызвали расцвет профессии доносчика. Появились целые группы людей, которые на этом составили себе состояние, поскольку четвертая часть имущества оговоренного переходила к обвинителю. Страх, изощренная жестокость, подозрительность, боязнь грядущего, вероломство стали отныне психологическим фоном жизни нескольких поколений римлян.

После смерти Тиберия на императорский престол преторианской гвардией был возведен внук Тиберия Гай по прозвищу Калигула. Четырехлетнее его правление, закончившееся заговором и убийством императора, было ознаменовано казнями, конфискациями, неслыханными оргиями, безудержным расточительством. «Чтобы не вдаваться в подробности, — пишет Светоний, — достаточно сказать, что огромные состояния и среди них все наследство Тиберия Цезаря — два миллиарда семьсот миллионов сестерциев — он промотал меньше, чем в год»[20].

Родственник Калигулы Клавдий, сделанный преторианцами императором при случайных и трагикомических обстоятельствах, оказался довольно значительным государственным деятелем. При нем террор и произвол были несколько умерены. Однако он сам, став жертвой придворных