Собрание сочинений - Иосиф Бродский

Элегия

Издержки духа – выкрики умаи логика, – вы равно хороши,когда опять белесая зимабредет в полях безмолвнее души.

О чем тогда я думаю один,зачем гляжу ей пристально вослед.На этот раз декабрь предвосхитилее февральских оттепелей свет.

Какие предстоят нам холода.Но, обогреты давностями, мыне помним, как нисходят городана тягостные выдохи зимы.

Безумные и злобные поля!Безумна и безмерна тишина их.То не покой, то темная земляоб облике ином напоминает.

Какой-то ужас в этой белизне.И вижу я, что жизнь идет как вызовбесславию, упавшему извнена эту неосознанную близость.

* * *

Теперь все чаще чувствую усталость,все реже говорю о ней теперь,о, помыслов души моей кустарность,веселая и теплая артель.

Каких ты птиц себе изобретаешь,кому их даришь или продаешь,и в современных гнездах обитаешь,и современным голосом поешь?

Вернись, душа, и перышко мне вынь!Пускай о славе радио споет нам.Скажи, душа, как выглядела жизнь,как выглядела с птичьего полета?

Покуда снег, как из небытия,кружит по незатейливым карнизам,рисуй о смерти, улица моя,а ты, о птица, вскрикивай о жизни.

Вот я иду, а где-то ты летишь,уже не слыша сетований наших,вот я живу, а где-то ты кричишьи крыльями взволнованными машешь.

Вальсок

Проснулся я, и нет руки,а было пальцев пять.В моих глазах пошли круги,и я заснул опять.

Проснулся я, и нет второй.Опасно долго спать.Но Бог шепнул: глаза закрой,и я заснул опять.

Проснулся я, и нету ног,бежит на грудь слеза.Проснулся я: несут венок,и я закрыл глаза.

Проснулся я, а я исчез,совсем исчез – и вотв свою постель смотрю с небес:лежит один живот.

Проснулся я, а я – в раю,при мне – душа одна.И я из тучки вниз смотрю,а там давно война.

Глаголы

Меня окружают молчаливые глаголы,похожие на чужие головыглаголы,голодные глаголы, голые глаголы,главные глаголы, глухие глаголы.

Глаголы без существительных. Глаголы – просто.Глаголы,которые живут в подвалах,говорят – в подвалах, рождаются – в подвалахпод несколькими этажамивсеобщего оптимизма.

Каждое утро они идут на работу,раствор мешают и камни таскают,но, возводя город, возводят не город,а собственному одиночеству памятник воздвигают.

И уходя, как уходят в чужую память,мерно ступая от слова к слову,всеми своими тремя временамиглаголы однажды восходят на Голгофу.

И небо над нимикак птица над погостом,и, словно стояперед запертой дверью,некто стучит, забивая гвоздив прошедшее,в настоящее,в будущее время.

Никто не придет, и никто не снимет.Стук молоткавечным ритмом станет.

Земли гипербол лежит под ними,как небо метафор плывет над нами!

* * *

Z. K.

Лети отсюда, белый мотылек.Я жизнь тебе оставил. Это почестьи знак того, что путь твой недалек.Лети быстрей. О ветре позабочусь.Еще я сам дохну тебе вослед.Несись быстрей над голыми садами.Вперед, родной. Последний мой совет:Будь осторожен там, над проводами.Что ж, я тебе препоручил не весть,а некую настойчивую грезу;должно быть, ты одно из тех существ,мелькавших на полях метемпсихоза.Смотри ж, не попади под колесои птиц минуй движением обманным.И нарисуй пред ней мое лицов пустом кафе. И в воздухе туманном.

Описание утра

А. Рутштейну

Как вагоны раскачиваются,направо и налево,каккинолента рассветараскручивается неторопливо,как пригородные трамваивозникают из-за деревьевв горизонтальном пейзажепредместия и залива,-

я все это видел,я посейчасвсе это вижу:их движенье то же,остановки их – точно те же,ниже воды и пыльнойтравы повыше,о, как они катятсяпо заболоченному побережью

в маленький сонв маленький светприроды,из короткой перспективыувеличиваясь, возникая,витиеватые автострадыс грузовиками, с грузовиками, с грузовиками.

Ты плыви, мой трамвай,ты кораблик, кораблик утлый,никогда да не будетс тобою кораблекрушенья.Пассажиры твои -обобщенные образы утрав современной песенкеобщественных отношений.

Ты плыви. Ты раскачивайфонарики угнетеньяв бесконечное утрои короткие жизни,к озаренной патрицианскимисветильникамиметрополитенареальной улыбкечеловеческого автоматизма.

Увози их маленьких,их неправедных, их справедливых.Пусть останутся краскилишь коричневая да голубая.Соскочить с трамваяи бежать к заливу,бежать к заливу,в горизонтальном пейзажепадая, утопая.

Сад

О, как ты пуст и нем!В осенней полумглесколь призрачно царит прозрачность сада,Где листья приближаются к землевеликим тяготением распада.

О, как ты нем!Ужель твоя судьбав моей судьбе угадывает вызов,и гул плодов, покинувших тебя,как гул колоколов, тебе не близок?

Великий сад!Даруй моим словамстволов круженье, истины круженье,где я бреду к изогнутым ветвямв паденье листьев, в сумрак вожделенья.

О, как дожитьдо будущей веснытвоим стволам, душе моей печальной,когда плоды твои унесены,и только пустота твоя реальна.

Нет, уезжать!Пускай когда-нибудьменя влекут громадные вагоны.Мой дольний путь и твой высокий путь -теперь они тождественно огромны.

Прощай, мой сад!Надолго ль?.. Навсегда.Храни в себе молчание рассвета,великий сад, роняющий годана горькую идиллию поэта.

Стрельнинская элегия

Дворцов и замков свет, дворцов и замков,цветник кирпичных роз, зимой расцветших,какой родной пейзаж утрат внезапных,какой прекрасный свист из лет прошедших.

Как будто чей-то след, давно знакомый,ты видишь на снегу в стране сонливой,как будто под тобой не брег искомый,а прежняя земля любви крикливой.

Как будто я себя и всех забуду,и ты уже ушла, простилась даже,как будто ты ушла совсем отсюда,как будто умерла вдали от пляжа.

Ты вдруг вошла навек в электропоезд,увидела на миг закат и крыши,а я еще стою в воде по пояси дальний гром колес прекрасный слышу.

Тебя здесь больше нет. Не будет боле.Забвенья свет в страну тоски и болислетает вновь на золотую тризну,прекрасный свет над незнакомой жизнью.

Все так же фонари во мгле белеют,все тот же теплоход в заливе стынет,кружится новый снег, и козы блеют,как будто эта жизнь тебя не минет.

Тебя здесь больше нет, не будет боле,пора и мне из этих мест в дорогу.Забвенья нет. И нет тоски и боли,тебя здесь больше нет – и слава Богу.

Пусть подведут коня – и ногу в стремя,все та же предо мной златая Стрельна,как будто вновь залив во мгле белеет,и вьется новый снег, и козы блеют.

Как будто бы зимой в деревне царскойявляется мне тень любви напрасной,и жизнь опять бежит во мгле январскойзамерзшею волной на брег прекрасный.

Через два года

Нет, мы не стали глуше или старше,мы говорим слова свои, как прежде,и наши пиджаки темны все так же,и нас не любят женщины все те же.

И мы опять играем временамив больших амфитеатрах одиночеств,и те же фонари горят над нами,как восклицательные знаки ночи.

Живем прошедшим, словно настоящим,на будущее время не похожим,опять не спим и забываем спящих,и так же дело делаем все то же.

Храни, о юмор, юношей веселыхв сплошных круговоротах тьмы и светавеликими для славы и позораи добрыми – для суетности века.

Песенка

По холмам поднебесья,по дороге неблизкой,возвращаясь без песнииз земли италийской,над страной огородов,над родными полямипролетит зимородоки помашет крылами.

И с высот Олимпийских,недоступных для галки,там, на склонах альпийских,где желтеют фиалки, -хоть глаза ее зоркии простор не тревожит, -видит птичка пригорки,но понять их не может.

Между сосен на кручахптица с криком кружитсяи, замешкавшись в тучах,вновь в отчизну стремится.Помнят только вершиныда цветущие маки,что на Монте-Кассиноэто были поляки.

* * *