Зазеркальные близнецы - Андрей Ерпылев

Второй раз за день услышав эту сермяжную мудрость, Александр, пронзенный прихотливым зигзагом ассоциаций, вдруг похолодел: “А если она?…”

А что? Баронесса фон Штайнберг вполне могла оказать ему эту услугу. Она достаточно влиятельная женщина, лет пятнадцать назад играла не последнюю роль при дворе “Божьей Милостью Александра Четвертого, Императора и Самодержца Всероссийского, Царя Польского, Великого Князя Финляндского и прочая, и прочая”, и прочая, упокой господи его грешную душу. Не только по рассказам старших, но и по собственным впечатлениям кадетской поры Александр помнил бурную и полную интриг эпоху, стремительного, как метеор, правления своего августейшего тезки, прожившего целую жизнь в ожидании своей очереди на престол Российской Империи и едва успевшего им насладиться. Конечно, времена проходят, но связи при дворе у нее могли остаться. Ревность знакомо сжала сердце.

Баронесса закрыла пухлый роман, который читала перед приходом Александра, подошла, положила свою узкую, прохладную ладонь на его запястье и заглянула снизу вверх в глаза:

— Мой бог, Александр, я не узнаю вас сегодня. У вас был тяжелый день?

Насильно усадив Бежецкого в кресло, баронесса хлопотала, как провинциальная тетушка, отдавая приказания одной прибежавшей на звонок горничной, деятельно руководя другой, накрывавшей небольшой столик, успевая что-то шепнуть на ушко третьей и одновременно расспрашивая о том и о сем дорогого гостя.

А потом они сидели рядом, пили темное сладкое вино и говорили обо всем и ни о чем. Изредка позвякивало серебро столовых приборов и хрусталь бокалов, поскрипывала старинная мебель, жившая своей собственной жизнью… А за окном пел соловей. Совсем летняя, душная ночь. Отвлечься немного — и уже не верится, что вокруг спокойно спит пятнадцати миллионный мегаполис.

Хорошее выдержанное вино незаметно, не вульгарно по-водочному, а изысканно и вкрадчиво начинало дурманить утомленную долгими дневными хлопотами голову. Куда-то отступила неловкость, скованность первых минут, и Александру уже казалось, что он так никуда отсюда и не уходил, не было почти двухгодичного тайм-аута, взятого обоими. Опять милый абрис лица, нежные локоны на висках, огромные глаза Риты так близко. В их светлой северной глубине, кажется, снова горит тот самый огонь, что всегда сжигал без остатка все благие намерения…

Александр внезапно очнулся и понял, что в благоуханном воздухе будуара давно висит тишина и даже соловей за окном, словно устыдившись своей нетактичности, замолчал. Бежецкий вдруг остро всем сердцем осознал всю никчемность сегодняшнего визита. Все было сказано еще два года назад, пора было уходить. Уходить прямо сейчас, иначе…

— Так в чем же, граф, скрытая причина вашего визита к скромной затворнице?

Александр вдруг, сам не ожидая того, неловко поднялся и шагнул к баронессе. Качнулся хрупкий столик, зазвенели падающие бокалы…

— Граф, вы стали таким неловким… — Ее глаза смеялись и манили.

“Бежать, бежать отсюда!” Но стоило коснуться легкого шелка на плече баронессы — и последние сомнения отлетели прочь. Александр обнял свою Маргариту, мимолетно подумав, что кобуру с револьвером нужно было бы предварительно снять.

— Граф, что вы делаете? — Голос ее звучал томно, с придыханием.

“Что я делаю?” — Сознание еще пыталось сопротивляться.

Душная ночь, наконец сломав все препоны, рекой хлынула в комнату, сразу ставшую маленькой и тесной, неумолимым потоком подхватила истосковавшиеся друг по другу тела. “Что я делаю?” — Еще раз мелькнула в голове Александра последняя связная мысль, и он захлебнулся сладкой волной ночного прилива, больше не пытаясь сопротивляться…

А потом их качал прибой, и полная луна светила в ставшие юными и беспечными лица. “Что вы делаете, граф?” — шептала задыхающаяся от страсти ночь на тысячу голосов… При чем здесь высокие материи, при чем какие-то там соображения, когда разыгрывается древнейшая из пьес, когда двое наконец находят друг друга…

Варшавский вокзал, как обычно, поражал царящей повсюду суетой. Этому “окну в Европу” явно недоставало чопорности Финляндского или основательности Московского. Несмотря на все предупреждения и запрещения, вокзал кишел азиатскими и еврейскими лоточниками, вечно куда-то кочующими цыганами, подозрительными шустрыми личностями, проститутками и прочим криминальным элементом. Хотя то тут, то там сторожевыми башнями возвышались мордастые городовые, с высоты своих, не ниже высочайше предписанных, одного метра восьмидесяти пяти сантиметров невозмутимо озирая толпу, живущую своей особенной жизнью, никого, похоже, это обстоятельство не смущало. Конечно же всем, включая начальство, было известно, что этим вчера еще деревенским парням, набираемым по преимуществу из финнов и эстляндцев, понемногу приплачивает вся местная шпана, но открытого беспорядка они не допускают, и на том спасибо.

Озирая перекатывающуюся перед ним жрущую, орущую, матерящуюся толпу, ротмистр Бежецкий тоскливо вспоминал чистенькие и ухоженные вокзалы Германии, Франции, Швейцарии, да хотя бы и того же Царства Польского. Неужели такой беспорядок, хамство и грязь — удел одной многострадальной России? Расстилавшееся перед ним живописное полотно напоминало ротмистру скорее печальной памяти рыночную площадь Герата, чем вокзал крупнейшей из европейских столиц…

Ага, а вот и Володька, наряженный, как и ожидалось, под приблатненного. Кургузая кожаная безрукавка (голые руки покрыты со знанием дела выполненными наколками), широченные шаровары, синяя кепка-джине козырьком назад, круглые темные очки, к губе прилипла папироска. Шпана да и только. Даже клипсу к уху приспособил, стервец. Жуя смолку, руки в карманах, мастерски имитируя криминального типчика, он, казалось бесцельно, шатался по перрону. Вот о чем-то заговорил с двумя казаками, тоже лениво томящимися на солнцепеке. Молодые парни в камуфляжных “распашонках” лениво покуривали в сторонке над огромной грудой стандартных вещмешков и набитых под завязку баулов, крохотные синие бескозырки с красными околышами донцов непонятно на чем держатся на чубатых головах, сдвинутые куда-то на ухо. Видимо, прижимистые станичники охраняют багаж остальных, подавшихся, скорее всего, за водкой. Можно понять служивых: через пару дней им заступать в караул где-нибудь под Краковом… Чего он к ним привязался, обращает ведь на себя внимание! Запрещено казачкам со шпаной якшаться — всем известно. Вот и городовой уже туда направляется. Ишь как трещит черный мундир на чухонских телесах, раскормленных на каком-то крепком эстляндском хуторе. Отсюда видно, как пот с него градом катит: жарко и муторно этакому слону под не по-весеннему и не по-питерски горячим солнышком.

Володька что-то примирительно говорит полицейскому, по-блатному растопырив пальцы на левой руке, но при том не вынимая правую из кармана. Александру кажется, будто он слышит: “Ша, господин городовой, я уже ухожу… а што это-таки у вас?…” Шея почти двухметрового амбала-городового, и без того уже пунцовая, кажется, начинает дымиться. Он угрожающе отстегивает от пояса дубинку, но Володьки там уже нет, он растворился в толпе, да и служивые бочком-бочком отодвигаются подальше.

Александр подносит к губам “шмеля”:

— Хан, слышишь меня? Давай без самодеятельности, как понял?

— Ладненько, ладненько…

— Клоун!

— Так точно, вашбродь!

Александр досадливо “прихлопнул” его волну и провел перекличку:

— Первый.

— Есть.

— Второй.

— Есть.

— Ерш…

Все, как и ожидалось, были на своих постах. Операция подходила к кульминации. Словно в соответствии с планом над головой раздалось:

— Дамы и господа, скорый поезд “Варшава — Санкт-Петербург” прибывает к первой платформе. Повторяю…

Александр понаблюдал на экране графического процессора за перемещением цветных точек, стягивающихся к месту остановки пятого мягкого вагона, отметив слаженность действий оперативников, которые этими точками и были обозначены. Все, пора! Кивнув водителю, Александр начал потихоньку продвигаться к автостоянке.

Поезд уже подползал к перрону. Вот он замер строго у надлежащей отметки, и кондукторы каждого вагона сделали отрепетированный шаг наружу. Александру с детских лет нравилось наблюдать за этими почти балетными движениями. О безоблачные детские годы… С трудом уговорив свою няню, Сашенька готов был часами торчать на перроне, встречая поезда из Варшавы, Парижа… Полузабытые воспоминания, улетевшие грезы…

Толпа встречающих уже подступила вплотную к вагонам. Александр видел, как курьер, известный по донесениям варшавских коллег как Куля (“пуля” по-польски), подтверждая свою кличку, стремительно выскочил на перрон. Его сопровождали два крепких, одетых по варшавской моде типчика…“Предусмотрительно”, — отметил про себя Бежецкий. Кто же его встречает? Ага, вот и они. Один из прилично одетых господ через головы встречающих помахал Куле зажатым в кулаке пучком гвоздик. “Конспираторы х…” — куражливо пискнул напоминальник Володькиным голосом.