Я вернусь через тысячу лет - Исай Давыдов

Но мне не нужно жалости! Мне хочется уйти!

А тогда она будет жалеть меня еще больше. И другие станут жалеть. Потому что поймут.

Нет, нельзя от нее сейчас уходить! Она права.

Результаты проверочных бесед я слушаю не очень-то внимательно.

Мы с Таней всегда учились хорошо, и у нас просто не может быть плохих результатов. А будет у нас баллом выше или баллом ниже – какая разница? В институты нынче принимают не по этим баллам. В институты принимают по самостоятельным работам, которые выполняются в первый месяц учебы. Сделаешь хорошую работу – примут. Не сделаешь – отложат на год.

Когда буду поступать в институт – возьму для самостоятельной работы обратную связь коробочек эмоциональной памяти – от коэмы к мозгу. От записи биотоков с жизненными впечатлениями до их воспроизведения в другом мозгу. То, что не доделал и не мог доделать Женька Верхов. У него записанные биотоки воспроизводятся на экране. У него это – всего лишь холодный стереофильм без съемок. А должно быть – сопереживание. Один записал в коэму то, что случилось, а другой зажал ее в кулаке и чувствует, что с ним происходит то же самое, что с автором записи. Ведь без этого коэмы – всего лишь занятная игрушка.

У меня эта обратная связь в принципе решена. Если целый месяц не заниматься больше ничем – сделаю. И хоть тошно снова браться за коэмы – для вступительной работы сойдет.

А может, удастся к тому времени вогнать “поминальник” в оболочку радиофона? Тоже неплохо для вступительной работы.

И у Тани почти готова вступительная работа. Уже полтора года Таня записывает на диктографе свои мысли о старинных утопиях, о фантастике прошлого и наших дней, об образе человека будущего во всей этой литературе. В столе у Тани целая стопа заметок. Наверняка из них быстро можно сделать вступительную работу.

Это увлечение фантастикой началось у Тани еще в девятом классе, после одной из наших ссор. Мы тогда недели две не встречались по вечерам, у Тани было необычно много свободного времени, и она прочитала книгу астронавта Михаила Тушина о планете Рита и еще десяток старинных фантастических книг, которые упоминал Тушин. Ведь его корабль “Урал” ушел с Земли еще в двадцать первом веке. А вернулся в двадцать третий. И Михаил Тушин, родившийся и выросший в космосе, мог читать только старинную земную фантастику. Ту, которую давно уже позабыли на Земле. И в которой Таня нашла немало интересного.

После тех двух недель она и начала всерьез изучать фантастику вообще и увлеклась этим. И уже не раз говорила:

– А если бы мы тогда не поссорились, Шур? Так бы я и не занялась фантастикой?

...По инерции я все еще думаю о том, что и как будет у Тани. Привык чувствовать ответственность за ее судьбу. И вот теперь у меня уже нет права на эту ответственность, а мозг все еще продолжает прежнюю работу.

Нет кнопочки – той самой, которую можно было бы нажать и прекратить все бесполезное.

...Кончают читать итоги проверочных бесед...Сейчас должны объявить, кого отобрали в “Малахит”, – и собрание будет закончено.

Я читал, что когда-то любили долгие собрания. Сейчас их не любят. Сейчас просто никто не стал бы на них сидеть.

–...Из нашей школы только двое поедут в “Малахит”, – говорит директор. – Комиссия отобрала Евгения Верхова и Александра Тарасова.

Вот это да! Я? Неужели я? Ура!!

И Верхова! Почему, собственно, Верхова? За что? Ах, да!.. Он же гений! На Рите, конечно, нужны молодые гении.

Но тогда – за что меня? Я не успел сделать открытий, у меня нет славы. О моей работе с коэмами и радиофонами знает только Юлий Кубов.

Но, может, и этого достаточно? Кубов никогда не любил болтать и ничего никому не обещает. Он все делает молча.

Впрочем, ладно! Сейчас уже не важно – за что. Взяли – и ладно!

А Таню не взяли... Таня остается. Как просто все решилось! Интересно – а Олег?

– Из пятьсот третьей школы кого-нибудь отобрали? – громко спрашиваю я.

– Никого, – отвечает директор.

Таня глядит на меня громадными, испуганными глазами. В пятьсот третьей учится Олег. Неужели она боялась, что я громко назову его имя?

– А всего сколько из нашего города?

Это спрашивает Лена Букова. И голос у нее дрожит. Да! Она ведь не едет! Она тоже остается. Как Таня. И что у них теперь будет с Женькой?

Впрочем, может, Женька еще и не улетит? Может, и я останусь? Ведь только четверть тех, кого берут в лагерь, попадет на корабль. Только шестьсот из 2400!

–...Всего из нашего города взяли четырнадцать человек, – отвечает директор Лене Буковой. – Как видите, счастливчиков немного. Но все-таки нам привилегия. Из других городов брали меньше. Сказывается, что мы создавали “Малахит”.

– Он подавал заявление? – тихо спрашиваю я Таню.

Она почему-то вздрагивает, но сразу понимает, о ком речь.

– Нет, – отвечает.

– Почему?

– У него что-то с ногой. Врожденное. Знал, что не возьмут.

– Он вроде не хромает.

– Но с трудом бегает. С большим трудом.

– Ну что ж... Желаю вам счастья.

– Спасибо, Шур!

У нее в голосе слезы. Почему вдруг слезы?

Ах да, это опять, наверно, жалость! Скорей бы уж все кончалось! Уйти! Уйти!

Ребята шумно поднимаются из-за столов, обступают учителей, благодарят их.

Наконец-то!

Я тоже встаю, прощаюсь с Таней, крепко жму ее руку.

Я не сержусь на нее. Она была хорошим другом – нежным, заботливым, преданным. Наверно, просто невозможно быть лучшим другом, чем была она. Я был очень счастлив с ней. И долго – четыре года. Когда-нибудь они покажутся мне целой жизнью. Богатой. Полной. Прекрасной. И нужно быть благодарным за это. Таня ведь не обязана любить меня всю свою жизнь. И не виновата в том, что Олег оказался лучше. Это я виноват.

– Спасибо тебе за все! – говорю я. – Всегда буду тебя помнить!

– Я – тоже, – отвечает она очень тихо. – Тоже всегда буду помнить...

Я выхожу из школы один. Не хочется сейчас говорить с ребятами. Как бы на чем-нибудь не сорваться.

Все кругом – знакомое, привычное, родное. И школа, и громадный школьный двор со спортивными площадками и футбольным полем, и наш белый пятнадцатиэтажный интернат рядом, и весь наш утопающий в зелени, очень старый микрорайон белых двадцати– и тридцатиэтажных домов.

Они даже сейчас не белые, эти дома. Они красноватые – в закатных лучах позднего июньского солнца. И сотни их окон, обращенных к солнцу, пылают даже ярче и ослепительнее, чем оно само.

Я здесь родился, здесь вырос, знаю каждую дорожку между домами.

Но все это для меня уже в прошлом. Все это скоро уйдет куда, то назад и станет историей, а впереди будет другое, новое, неизвестное. И, может быть, далекая планета, о которой я так давно мечтал. Дикая, красивая и загадочная планета, на которой наши астронавты оставили одну могилу. Поклониться бы этой могиле прекрасной земной женщины, которая отдала свое имя чужой планете и осталась на ней навсегда!..