Европа. Борьба за господство - Брендан Симмс

Германия имела принципиальное значение и для безопасности голландцев, после того как в конце шестнадцатого столетия те освободились от господства Испании. Главной задачей образовавшейся республики Соединенных провинций стала защита «садов» Голландии, огороженной области, что омывалась на западе Северным морем. Географическое положение обеспечивало защиту республики на севере, юге и западе, но восточная граница была чрезвычайно уязвима для посягательств Священной Римской империи. Поэтому стратегия голландцев заключалась в стремлении разместить опорные пункты как можно глубже на территории Германии и тем самым, как признали в 1587 году Генеральные штаты, «отодвинуть войну от границ нашей страны». С образованием Соединенных провинций безопасность республики опиралась на стратегию «передовой обороны» в Священной Римской империи.[49] Более того, вождь голландских повстанцев Вильгельм I Оранский был принцем Священной Римской империи, человеком «германских кровей», как пелось в голландском гимне. В Германии, по сравнению с Англией, нашли убежище почти вдвое больше голландских беженцев. В 1564 году Вильгельму самому пришлось скрываться в Германии, где он вербовал рекрутов и откуда предпринимал военные действия. Его основным союзником являлся Иоганн Казимир Пфальцский, чьи земли располагались в западной части Германии, в стратегически важном для голландцев районе. В начале семнадцатого столетия голландцев снова стали беспокоить события в Германии, когда Габсбурги замыслили захватить Клеве. Поэтому они вмешались с оружием в руках и остановили «империалистов». Коротко говоря, судьба голландцев была тесно связана с судьбой Священной Римской империи.

Империя имела важное стратегическое значение также и для Англии. Когда в сороковые годы шестнадцатого столетия английский король Генрих VIII присоединился к коалиции против Карла V, он отправил посланников на поиски «возможности наладить отношения и заключить дружбу с князьями и потентатами Германии».[50] Короткий и губительный четвертый брак короля с Анной Клевской был продиктован прежде всего желанием поддержать Шмалькальденский союз. Позднее Германия приобрела новую ценность с учетом строительных работ по возведению оборонительных сооружений в Нидерландах (этот регион советник Елизаветы I Уильям Сесил называл «контрэскарпом Англии», то есть оборонительной позицией сразу за пределами внутреннего периметра).[51] В 1572 году Елизавета заплатила Иоганну Казимиру Пфальцскому за военные действия против испанцев в Брабанте.[52] Именно поэтому Елизавета в середине 1580-х годов вторглась в Нидерланды, чтобы предотвратить захват этих земель испанцами. В начале семнадцатого столетия Англия вновь взялась за оружие – из страха, что Габсбурги могут проникнуть на северо-запад Германии. Значительное английское войско было переброшено на континент. Если коротко, большая стратегия англичан все больше исходила из того, что безопасность королевства зависит от пребывания Нидерландов и Священной Римской империи в дружественных руках.[53]

Швеция также проявляла все больше озабоченности происходящим в Германии. Король Густав II Адольф и шведский парламент (риксдаг) с растущей тревогой наблюдали за успехами Габсбургов в начале Тридцатилетней войны. В декабре 1627 года король предупредил парламент, что, если сидеть сложа руки, «захватчик скоро подойдет к нашим границам». Риксдаг согласился с Густавом и счел за лучшее действовать на упреждение, чтобы «перенести тяготы и хлопоты войны на территорию неприятеля». Более того, было признано, что безопасность страны возможно обеспечить только захватом германских балтийских портов, из которых противник может начать нападение. Канцлер Аксель Оксеншерна позже заметил, что «если император захватит Штральзунд, ему отойдет все побережье, и тогда мы окажемся во всечасной опасности».[54] В 1630 году Густав занял Узедом в Померании, чтобы создать плацдарм для дальнейшего наступления. Советник Густава Юхан Адлер Сальвиус охарактеризовал эти действия как стремление предотвратить образование мировой католической монархии в христианском мире посредством защиты «свобод в Германии».[55] Вскоре после этого, в 1631 году, шведский король разгромил императорские войска в битве при Брейтенфельде, и шведы двинулись в глубь Южной Германии и стали угрожать Мюнхену, столице ближайшего союзника Фердинанда II, императора Священной Римской империи. Ходило немало разговоров о том, что шведский король сам собирается примерить императорскую корону,[56] а курфюрст Иоганн Георг Саксонский даже обвинил канцлера Оксеншерну в желании сделаться «неограниченным властелином и dictator perpetuum[57] в Германии».[58]

Стратегические ресурсы придавали Священной Римской империи дополнительный вес на европейской политической сцене. Эти ресурсы были настолько велики, что, как считалось, могли решить исход противостояния между Габсбургами и Валуа, между христианами и турками. В начале семнадцатого столетия население империи составляло пятнадцать миллионов человек (в Испании только восемь). Лишь население Франции с ее шестнадцатью – двадцатью миллионами было больше. Если опираться исключительно на цифры, живая сила Германии представляла собой значительный источник пополнения армии; что касается качества бойцов, умения германских наемников, особенно служивших в тяжелой коннице, были общеизвестны. Немцы составляли костяк войск Вильгельма Оранского, боровшегося с испанцами. К 1600 году многие испанцы верили, что голландцы больше зависят от своих германских союзников, а не от англичан.[59] Сама Испания тоже полагалась на военные ресурсы Священной Римской империи; с конца шестнадцатого до середины семнадцатого столетия за счет этих ресурсов были укомплектованы три четверти «испанской» пехоты, воевавшей во Фландрии. Империя (по крайней мере, ее западные районы) также отличалась немалым богатством, имелись процветающие купеческие сообщества в Кельне, Франкфурте и других городах. Демографический, военный и экономический потенциал Священной Римской империи был настолько велик, что один шведский политик предупреждал в конце Тридцатилетней войны: «если какой-либо потентат обретет абсолютную власть в этой области, все соседние страны будут вынуждены признать свое подчиненное положение».[60]

Священная Римская империя вдобавок имела принципиальное идеологическое значение – как в Европе, так и за пределами христианского мира. Император, по крайней мере, теоретически, стоял выше всех прочих европейских монархов. Поэтому некоторые наиболее амбициозные европейские государи – например, Карл V, Франциск I и Генрих VIII – открыто рвались к императорскому титулу, а другие, как Генрих II Французский, пытались добиться того же тайком. Даже правители турок, такие как Мехмед и Сулейман Великолепный, претендовали на «римское наследие», доказывая тем самым, кстати, «евроцентричность» ориентации османов. Самым важным было то, что именно император мог мобилизовать ресурсы государства (в согласовании с имперским сеймом). Таким образом, европейским странам следовало или завладеть императорским титулом, или не допустить, чтобы тот достался врагу.

Даже мусульманин Сулейман Великолепный предпринимал упорные попытки присвоить германское имперское наследие. Он постоянно подчеркивал монотеизм ислама, велел изображать себя на портретах с западными символами власти – короной и скипетром, а фоном избирать зрелища наподобие коронации Карла в качестве «римского короля».[61] В двадцатых и тридцатых годах шестнадцатого столетия венецианский советник помог Сулейману устроить в Венгрии и в занятых османами районах Австрии пышные публичные праздники в западном стиле, чтобы произвести впечатление на местных жителей. До некоторой степени Сулейман преуспел: прозвищем «Великолепный» его наделили не мусульмане, а европейцы. У султана к тому же имелись немалые основания претендовать на императорский титул. Многие немецкие князья полагали, что «германские свободы» лучше защитят турки, а не Габсбурги.[62]

Для Габсбургов корона Священной Римской империи была полезным инструментом удержания стремившихся к самостоятельности земель. В конце пятнадцатого и начале шестнадцатого столетия Максимилиан использовал титул для мобилизации Германии против Франции в ходе Итальянских войн. Его преемник Карл V тоже не сомневался в ценности короны Карла Великого. Накануне своего избрания на престол он заметил: «Это огромная и великая честь, затмевающая любые иные титулы в нашем мире».[63] А вот в руках французов корона Священной Римской империи сулила роковой исход, ибо помещала земли Бургундии в опасный «сэндвич» между Францией и Германией. Также императорский титул мог предоставить решающее преимущество в сфере ресурсов и живой силы. «Если мы ими пренебрежем, – заявил канцлер Габсбургов Меркурино Гаттинара, – империю передадут французам, которые не преминут воспользоваться такой удачей; они приложат все силы и испробуют ради этого все средства, и тогда не удастся сохранить ни австро-бургундские земли, полученные в наследство, ни иберийские королевства».[64] Поэтому в 1519 году, когда проходили выборы императора, Карл потратил огромные средства на подкуп германских князей и добился в конце концов желанного результата.[65]