Формула Кошачьего царя - Сергей Саканский

Пакостно на душе. Проходя мимо двери Лидочки, он с грустью глянул в сторону этих якобы райских врат…

Дверь была приоткрыта. В щели светились серые злобные глаза. Жаров не сразу понял, что они принадлежат Анне Трофимовне.

– Вы были на чердаке? – тихо спросила она.

– Да, – ответил Жаров.

– А к нему заходили?

– Да, навестил… – Жаров сразу понял, кого имеет в виду старушка, понял также, что это зловещее к нему, означает, что Анна Трофимовна, как и Лидочка, подозревает Карасика. – Он тут, наверное, и не при чем, – произнес Жаров, правда, его слова прозвучали фальшиво.

– Я уверена, что это сделал он, – прошипела Анна Трофимовна. – И я уверена, что он не останется безнаказанным.

Дверь клацнула. Внутри квартиры послышалось шарканье старушечьих шагов. Тихо мяукнула кошка.

Жаров сбежал на улицу Блюхера, поймал машину и домчался до редакции.

Что за дурацкая идея иметь в баре представительское виски? Все это виски порой приходится представлять ему самому.

Жаров проснулся на своем неизменном кожаном диване, под неизменной солдатской шинелью. Первое, что он увидел, сфокусировав взгляд, была, из тумана набирающая резкость и массу, ополовиненная пузатая бутылка. Жаров застонал.

Поднявшись, он сделал несколько нетвердых шагов к столу, взял бутылку и, держа ее на отлете, словно собираясь вышвырнуть в открытую форточку, донес до холодильника, где и похоронил, надеясь, что весьма надолго. По пути, между прочим, ткнул в кнопку компьютера. Пока умывался и чистил зубы, агрегат, ворча внутри своим подвижным железом, настроился на ровно гудящую бодрость.

Жаров утвердился в кресле. Был четверг, второй, назначенный самому себе выходной: у всех нормальных людей – рабочий день. Время – девять пятнадцать.

Жаров нашел недавнее электронное письмо от одного парня по имени Григорий и бегло перечитал его. В письме рассказывалась ужасная история о том, как он, Григорий, будучи на отдыхе со своей подругой, посетил Троекуровский пустырь, где в два часа ночи на них напало отвратительное чудовище. Письмо, вероятно, претендовало на роль газетной заметки, а сам Григорий – на собкора «Курьера». Ну-ну. Канцелярский язык вкупе с орфографическими ошибками, пожалуй, навсегда, закрывал ему путь в большую журналистику.

Телефон, оставленный автором, был рабочий: судя по первым двум цифрам, офис располагался где-то рядом, в центре. Жаров набрал номер и сразу напал на самого Григория. Тут же выяснилось, что девушка, которая в два часа ночи прогуливалась с ним на пустыре, сидит в этой же комнате, занимаясь каким-то там дизайном. Жаров договорился о встрече в клубе на Чехова, бывшей советской пельменной, через полчаса. Похоже, начальство молодых людей не слишком следило за их присутствием на рабочих местах.

Войдя в шикарный клуб-пельменную, Жаров сразу увидел парочку, узнав ее по тому признаку, что в помещении больше никого не было. Они сидели за пустым столиком, вероятно, рассчитывая, что маститый журналист сам закажет им чего-нибудь. Правильно рассчитывали.

– Я Гриша, – просто сказал парень. – А это – Светлана.

Оба были чрезвычайно юными, наверное, закончили школу только в прошлом году. Жаров справился насчет их пристрастий и вскоре на столе возрос довольно обильный завтрак на троих.

Оказалось, что едва парочка устроилась и приступила к пикнику, как над кустарником, где-то рядом с полной луной безмолвно поднялась ужасная голова. Оба уже были наслышаны о Пустырнике, посмеивались над самим фактом его существования и, можно сказать, были готовы к этой встрече. Парень был даже не прочь сразиться с чудовищем: он любил фэнтезийные романы и, уже выпив немного вина, чувствовал в себе волшебную силу их героев. Однако Светлана, увидев чудовище, дико перепугалась, завизжала и бросилась наутек. Грише ничего не оставалось делать, как последовать за ней: не оставлять же подругу одну в темноте!

Самым страшным было то, что от Пустырника исходило какое-то сияние, вроде нимба, какой бывает у святых: в ночь полнолуния его лик был сравним по яркости с самой луной…

– Я, между прочим, туда вернулся наутро… – сказал Гриша, прожевывая кусок буженины. – Мы ж впопыхах все оставили: и вино, и закусь, и вещи кое-какие…

– Какие вещи?

Гриша исподтишка глянул на свою девушку, чье лицо мгновенно залила краска.

– Куртка там была, – сказал Гриша. – Мой пуховик. Надо было постелить…

Девушка уж совсем засмущалась, еще ниже опустив голову. Строгая какая-то девушка, несовременная… Жаров подумал: ну и всыплет же она своему парню, когда они останутся вдвоем. Впрочем, хорошие из них получатся муж да жена.

– Все утащил Пустырник, – с грустью добавил парень.

– Думаю, – сказал Жаров, – что вино, еду и вещи забрали бомжи. – Зачем это чудовищу с пустыря? Что был за пуховик?

– Синий, с белой полосой на груди, – вдруг подала голос девушка, впервые вступив в разговор. – Дорогой, он его по дешевке купил.

Жаров угрюмо смотрел на огонь в прорези ржавой бочки, чувствуя, что Слива и Кукуруза, стоя с обеих сторон, смотрят сейчас на него.

– Вот что, – строго сказал он, указав не глядя на Сливин живот. – Вино и еду, конечно, теперь известно, где искать, а вот пуховик верните. Если не пропили еще.

– Вот что, – передразнил его Слива. – Этот Пустырник как раз и охотится тут за одеждой и едой. Пугает людей, те сваливают, а он и собирает, что остается.

– Никакой он не Пустырник, – подала голос Кукуруза, – а самый обыкновенный человек.

– Стоп! – Жаров поднял палец. – Ты считать умеешь? Сколько у него рук и ног?

Женщина с удивлением посмотрела на него, и на миг над ее толстыми щеками, в расширенных глазах мелькнула былая красота.

– Две руки, – без улыбки сказала она и добавила: – Две ноги.

– Есть очевидец, который утверждает обратное, – смутился Жаров. – То есть, не в смысле обратное… – он вдруг почувствовал себя полным идиотом перед этими людьми. – А то, что у Пустырника… Что он больше похож на паука. И зачем пауку человеческий пуховик – дырки, что ли в боках прорежет?

– Думаю, у этого очевидца двоится в глазах от одеколона.

– Или троится! – сказала, наконец, улыбнувшись, Кукуруза, и Жаров окончательно убедился в том, что некогда это была очень красивая девушка.

Что за жизнь! – с тоской думал он, поднимаясь по склону пустыря. – Если мужчина доходит до синевы лет за пять-семь каждодневной пьянки, то женщине хватает года два-три.

Он немного знал биографию Кукурузы: мать умерла, она осталась одна, любовник пил, водил на квартиру друзей, затем обманул ее, посулив выгодно продать жилье, но после сбежал с деньгами. Девушка пошла по рукам, по разным бомжарням, пока не оказалась, наконец, на улице. Именно потому, что тело и лицо ее стали уже такими, что даже теплых бомжарен недостойны…

Жаров вошел во двор Лидочкиного дома, поднялся по наружной лестнице. Что-то привлекло его внимание в углу наклонной площадки, бывшей когда-то садом, у самой стены – нечто, чего вчера еще не было. Жаров задержался, облокотясь на перила. Это был свежая, тщательно сформированная пирамидка из глины и камней. Жаров догадался: здесь соседские дети похоронили Пушистика.

Лидочку он видеть не хотел, да и вряд ли она могла быть дома, если, конечно, у нее сегодня не ночное дежурство. Все, что ему было нужно – это еще раз поговорить с Карасиком. Все описания Пустырника, собранные журналистом, были туманны и противоречивы, лишь только этот маленький человечек высказался вполне конкретно, детально и образно. Это как раз и давало повод заподозрить его во лжи.

Жаров поднялся по лестнице на последний этаж и постучал в дверь квартиры номер шесть, но ответа не было. Жаров прислушался: за дверью стояла глубокая тишина, словно там покоился труп. Недолго поколебавшись, он распахнул дверь и вошел.

Перед ним была чугунная винтовая лестница, Жаров поднялся по ней, оказавшись в маленькой прихожей. Двери в комнату и кухню были распахнуты.

Окинув это поднебесное логово взглядом, он убедился, что оно пусто. Только сейчас Жаров понял, что прежде башня служила бельведером, где хозяева пили чай теплыми дореволюционными вечерами… То была просто крыша на колоннах с арками, куда уже при советской власти вписали окна, а проемы заложили кирпичом через один. Башня делилась деревянной перегородкой надвое, образуя полукруглую комнату, причем одна половинка делилась еще на два прямоугольных сектора: прихожую, куда вела винтовая лестница, и кухню. В прихожей, в свою очередь, был выгорожен крошечный кривой треугольник под туалет.

Ага, вот он где! – подумал Жаров и громко сказал закрытой двери:

– Эй, хозяин!

Но в туалете также стояла мертвая тишина.