Поводырь - Мария Галина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И не лечится.
Как же должен страдать аргус, подумал я, он-то ведь в чужой среде, в абсолютно чужой среде, кроме меня, у него ничего здесь нет, не за что держаться… Мы улетим отсюда, улетим в другой мир, не такая уж большая жертва по сравнению с той, что выпала ему. Я думал, если мне будет хорошо, я смогу как-то передать это ему, чтобы и ему было тепло, хорошо и покойно…
Я осторожно, чтобы не разбудить женщину, тихонько посвистывавшую рядом, встал с постели, пересек комнату и подошел к аргусу, лежащему на своем матрасике в углу комнаты. Сейчас, в темноте, он действительно очень походил на собаку. Вытянутые лапы тихонько подрагивали. Ему что-то снится? Что он у себя, среди сородичей, бегает по равнине, расцвеченной чудными красками, недоступными незрячим людским глазам? Нет, скорее, что-то плохое — я ощущал смутную тревогу, тоску… почти ужас.
Я присел на корточки и положил руку ему на затылок:
— Что ты, что ты? Успокойся…
Обычно мне удавалось его как-то отвлечь, разбудить, но сейчас, когда его голова приникла к моей ладони, тревога только усилилась.
Он побежал к двери. Вернулся обратно. Несколько раз боднул меня головой.
Что-то не так…
Запах дыма.
Он просачивался сквозь щели окна, и свет снаружи уже не тек ртутью и серебром, а был багровым… Я-то думал, это луна заходит.
На корабле я бы среагировал раньше. Я не ждал от Земли никаких подвохов; иначе не позволил бы себе расслабиться.
Небьющееся пластиковое окно было чем-то подперто снаружи; глотая дым, я добрался до двери на веранду, толкнул ее — заперта. Разумеется, тоже снаружи. Я активировал «болтушку» и вызвал сразу пожарную команду и полицию.
Никакой реакции.
Дым царапал горло. Я бросился к кровати, но она уже проснулась и теперь сидела, свесив ноги, кашляя и держась за горло.
Я вновь метнулся к окну — на подоконнике стоял кувшин с цветами, я еще ругал ее за это смешное пристрастие к букетам, — не люблю смотреть на умирающие цветы; вытряхнул букет и вылил воду на рубаху. Разорвал рубаху надвое, приложил ей ко рту, взял ее руку, прижал, потом побежал к аргусу.
Я обмотал мокрой тряпкой его безглазую голову; у аргусов все немножко не так, другой обмен, я не знал, как он переносит дым, — легче, чем я? хуже?
Только тогда я ощупью нашел крохотную душевую; открыл кран — кран зашипел, выплюнул ржавую струю и затих. Но в ведре под умывальником была еще вода, просто так, на всякий случай, потому что старенький насос время от времени выкидывал всякие фокусы. Я плеснул воды себе в лицо, намочил еще полотенце и вернулся в комнату.
Дверь тоже была чем-то приперта снаружи. Они хорошо постарались.
Я присел на корточки и обхватил аргуса за шею. Женщина на кровати что-то показывала рукой, другой прижимая ко рту мокрое полотенце. Клочья дыма плавали по комнате, точно сизые медузы.
Я убрал фильтр от лица и сказал:
— Что?
И тут же закашлялся.
Она вскочила, отбросила ногой плетеный половик. Открылся лаз в подпол. Она умоляюще глядела на меня. Я взялся за кольцо и дернул.
* * *Мы осмотрели несколько таких вот домиков, на отшибе, чтобы природа, и вода, и лес, и сад… Этот ей понравился. Другие — нет. Он старинный, говорила она, в нем все по-настоящему. Теперь я понял — это из-за подпола. Она знала про подпол. А я не знал.
Надеялась спрятаться от меня, если что?
Неужели она все-таки боялась меня? Настолько боялась?
Мы забрались в подпол, и я тщательно задраил за собой люк. В щели я натолкал мокрых тряпок.
Над нами что-то рушилось и трещало, и в этом треске, в этом жаре я попытался еще раз связаться по «болтушке» со спасателями. С полицией. С пожарными.
Никто не отозвался.
Я знаю, есть способы заглушить «болтушку», не то чтобы общеизвестные, но если в деревне нашелся кто-то с технической сметкой…
Она тихо всхлипывала у моего плеча; я не столько слышал, сколько ощущал, как она дрожит. Я обнял ее, прижал к себе, но она высвободилась, отползла на коленях куда-то в сторону, вернулась. Потом она взяла мои пальцы и что-то вложила мне в руку.
Металл был на удивление прохладным.
Она действительно меня боялась, иначе не стала бы прятать в подполе запрещенное, незаконное оружие. Наверное, купила где-то на «черном» рынке, дурочка.
Нас учили обращаться с оружием. На всякий случай.
Аргус прижимался к моему боку, зверь был очень горячий, ребра так и ходили.
— Спокойней, — сказал я ему на ухо, — спокойней. Мы выберемся отсюда, и все будет хорошо. На озере прохладно, мы выкупаемся в озере, а потом пойдем лесом…
Он качнул головой. Понял? Не знаю.
* * *Я не очень хорошо разбираюсь в человеческой психологии, особенно в психологии толпы. Ныряльщиков этому не учат — незачем. Но я угадал: вокруг дома больше не было ни одного человека. Что вы? Какой поджог? Мы все были дома. Как раз был этот любительский спектакль, ну вы же знаете, у нас театр… все, до одного. Кто хочешь подтвердит.
Вода в озере была белая и теплая, как молоко. В камышах резко и коротко крикнула какая-то птица. Я взвесил в руке маленький пистолетик, такие еще называют дамскими. Не самое удачное оружие.
Нет, все стихло…
Она плакала.
Я сказал:
— Ну что ты, что ты? Все уже закончилось.
На самом деле она потому и плакала. Стандартная реакция на опасность.
— Ну, подумаешь, разбили нашу «букашку». Тут до города не так уж далеко. Все в порядке.
— Я не… — Она вытерла слезы ладонью. — Я… прости меня. Я хочу сказать…
— Проехали.
Аргус сидел подле уреза воды, широко расставив лапы, поводя слепой головой, словно сканировал пространство. Я подумал, наверное, так оно и есть. Даже я до конца не знаю, на что он способен. Он способен учиться. Раньше он не знал, что такое люди. Теперь знает. Никто не может приблизиться к нам незамеченным.
Жители Земли. Они поставили на вокзальной площади памятник человеку с аргусом. Памятник им любить легче.
— Ты лучше умойся, — сказал я, — нам надо идти.
— Я хочу пить! — Она шмыгнула носом.
— Так ведь вот озеро.
— Но вода… она же грязная.
Это было ледниковое озеро, спящее в гранитном ложе, относительно чистое. Так я ей и сказал.
— Наверняка в ней плавают какие-нибудь микробы.
— Да. И свирепые страшные коловратки.
Она попыталась улыбнуться. Опять вытерла слезы ладонью. Потом опять всхлипнула.
— Почему они это сделали? Почему?
— Чужаков не любят. Мы для местных жителей — чужаки. Вот и все.
— Но… вот так?
Это вроде лейкоцитов, хотел сказать я, они ощущают инородные частички, попавшие в кровеносное русло. И уничтожают их. Человек в связке с аргусом, сказал староста, больше не человек. И деревня постаралась вытолкнуть инородное тело. Когда это не удалось, она его уничтожила. Простой механизм, примитивная реакция. Лейкоцит — та же амеба. Ну почти та же…
Ты сама купила пистолет, хотел сказать я. И выбрала дом с подполом. Чтобы было куда укрыться, когда я превращусь в инопланетное чудовище.
Поэтому я ничего не сказал. Просто погладил ее по плечу. Аргус немедленно ткнулся мне под руку. Ревнует?
Она поглядела на аргуса, словно увидела его в первый раз.
— А он симпатичный, — сказала она удивленно, — похож на собаку. У меня когда-то была собака. Вот только это ужасно, когда нет глаз.
— Тем не менее он видит. Только по-другому. Не так, как мы.
— А… меня? Как он видит меня?
— Как скелет, поросший светящимся пухом, — безжалостно сказал я.
— Ужасно, — повторила она. И тут же обеспокоенно поглядела на меня. — А я?
— Ты красивая, — сказал я, — у тебя светлые волосы. Серые глаза. И распухший красный нос.
Она опять попыталась улыбнуться.
Над озером плавали волокна тумана. Сейчас они поднимутся, и мы окажемся в молоке.
— Надо идти, — сказал я, — иначе нас накроет туманом.
— Ты вызвал спасателей? — Она постепенно приходила в себя и начала мыслить рационально.
— Вызывал. Но вызов не прошел.
— Почему?
— Ретранслятор в деревне. Или поблизости. Они что-то сделали такое…
— Разве это возможно?
— Возможно. Просто обычно… никто не задается такой целью.
— Разве они сами не вызовут спасателей? Чтобы отвести от себя подозрение?
— Сначала они побывают на пепелище. Чтобы уничтожить следы поджога. Я предпочел бы не возвращаться.
Гибель ныряльщика и его аргуса — такое замечательное, из ряда вон выходящее событие, что репортеры вцепятся в него мертвой хваткой. Наверняка они примут меры, чтобы все выглядело как несчастный случай или что я, свихнувшись, сам сжег себя, и аргуса, и ее, потому что так и не сумел наладить свою жизнь по-человечески. Полагаю, в деревне будут говорить, что я с самого начала вел себя странно, и староста, который видел меня последним, — зашел проведать по-соседски, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, — это подтвердит. Но для этого я не должен остаться в живых.