Наследницы Белкина - Нелли Маратова

Без телефона у пацана будто кончилась последняя батарейка. Он сидел молча, подперев голову, и надувал веснушчатые щеки. Вера Ивановна объясняла материал, а он смотрел в пустоту и кивал. Когда дело доходило до задачек, Мишаня коряво выводил цифры, не имеющие ничего общего с решением. Вера Ивановна поначалу пыталась понять его логику, но потом догадалась, что он просто пишет первое, что придет в голову.

Она уже хотела бросить эту затею, если бы не одно обстоятельство. Каждый раз, когда она слышала его жалобно-просительное «баб Вер», где-то в глубине живота возникало чувство странное и приятное, чем-то похожее на умиление, только тоньше и незаметнее. Никто ее раньше так не звал.

За две недели с огромным трудом Мишаня осилил едва ли десятую часть программы. Твердая тройка — максимум, на что они с Верой Ивановной могли рассчитывать. Но это же позор, она заслуженная учительница, опытнейший педагог! Вдобавок ко всему она признала, что программа по математике стала сложнее. Некоторые задачки раньше попали бы в разряд олимпиадных, а «Элементы стохастики» только в университете изучали.

— Миша, — спросила однажды Вера Ивановна, разглядывая цветущую сирень за окном. — У тебя мечта есть?

— Есть, баб Вер, — кивнул мальчик.

— И о чем же ты мечтаешь?

На мгновение ей показалось, что в голубых глазах мелькнул наконец-то живой огонек. Он потупил взгляд и засунул в рот большой палец.

— Ну, так что у тебя за мечта?

— Айпод, — наконец-то промямлил Мишаня.

— Ай что? — удивилась Вера Ивановна.

— Плеер такой. Беленький, красивый, — вздохнул мальчик. — Я коплю-коплю деньги, карманные и за сдачу бутылок, а мне еще много не хватает.

— И сколько тебе не хватает?

— Три тысячи сто сорок два рубля, — не задумавшись, ответил Миша.

Вера Ивановна усмехнулась.

— В нашем с тобой, Миша, учебнике, четыреста двадцать пять задачек. Если бы тебе платили за каждую задачку деньги, сколько должна стоить каждая задачка, чтобы к экзамену накопить нужную сумму?

Мальчик засопел, выводя на клетчатом листке каракули.

— Семь рублей и копейки!

— А сколько копеек?

— Не делится…

— А в дробях? — она хитро сощурилась.

Мишаня снова заскрипел карандашом по бумаге.

— Выходит семь рублей и сто шестьдесят семь четыреста двадцать пятых! — выдал он спустя добрых десять минут.

— Правильно! Молодец! — обрадовалась Вера Ивановна. — И у нас с тобой осталось до экзамена девятнадцать дней. Сколько задачек надо решать в день?

— Двадцать две целых и семь девятнадцатых! — на этот раз он выдал ответ гораздо быстрее.

Ну, вот и отлично. Значит, каждый день будем решать по двадцать три задачки, и у нас еще останется время на повторение.

— Баб Вер, а кто мне будет платить по восемь рублей?

— Я тебе буду давать по пять рублей за каждую задачку, решенную правильно с первого раза. За каждую ошибку — на рубль меньше. Остальное получишь, если сдашь экзамен на пятерку.

— На пятерку не смогу, — надулся Мишаня.

— Как же не сможешь, если мы с тобой все задачки перерешаем?

После вычета квартплаты от пенсии остается как раз три с половиной тысячи. Из еды можно покупать только хлеб да молоко, на завтраки хватит старых запасов каши, обед Мишаня приносит, а без ужина оно и полезнее для здоровья. Лекарства вроде бы все пока есть, бытовой химии тоже на месяц хватит. А к экзамену, глядишь, и следующую пенсию принесут.

Выяснилось, что Миша в общем-то ребенок довольно способный. По совету Веры Ивановны он принес яркий буклет с фотографиями плеера, а она повесила его прямо над столом. Каждый день они вместе записывали в столбик, сколько не хватает денег и сколько задачек нужно решить.

Странное дело, с тех пор как Миша — ее последний ученик — начал слушать внимательнее и решать задачки быстрее, Вере Ивановне стало неинтересно с ним заниматься. Все чаще и чаще она предпочитала разглядывать облака за окном, кусты сирени, полосатую Васькину морду и обращала внимание на мальчика только в ответ на его настойчивое:

— Баб Вер, я уже решил эти две.

Однажды ей так сильно захотелось пойти погулять в парке, что она взяла и отменила занятие.

— Ты что, баб Вер! Мы бы штук двадцать задачек решили, это ж целых сто рублей!

— Мишань, ты порешай сам, какие сумеешь, а я тебе завтра денежку отдам.

Этот день Вера Ивановна провела в парке. На душе было по-хулигански радостно, как в далеком детстве, когда прогуливаешь уроки. Она с неприличным любопытством разглядывала юные парочки — девушек в коротеньких юбочках с розочками или мороженым в руках, нарочито вальяжных парней. Они казались ей такими солнечными и чистыми, будто аура светилась вокруг них, как у святых. Укоризненно качала головой, когда такие парочки устраивались на скамейки и принимались пить пиво из бутылок.

Рабочие в комбинезонах выкрашивали скамейки и качели в яркие цвета, дворники собирали мусор в мешки, на клумбах возились толстые тетки, вскапывали землю, высаживали цветы. Там и тут разворачивали шатры летние кафе, все чаще доносилась музыка. Чем более радостным и прекрасным виделся ей мир, переходящий от грязно-весеннего состояния к солнечному и пыльному летнему, тем больше хотелось его оставить, пока в нем все в порядке.

Вера Ивановна не удивилась, когда экзамен Мишеньке назначили на девятое июня. И ни капельки не поразилась, когда он принес пятерку. Она и деньги в конвертике приготовила заранее, как раз накануне принесли очередную пенсию.

Вечером девятого июня они сидели на кухне у Клавы, которая закатила настоящий пир. Бутылка водки уже наполовину опустела, хотя Вера Ивановна только символически пригубила пару раз из своей рюмки.

— Веруня! — ревела на весь дом Клава. — Да ты же педагог от Бога! Да в школе ведь все уже руки опустили, даже родители с этим оболтусом не справились, а ты! Да ты просто учительша-героиня! Дай я тебя поцелую!

Вера Ивановна вздыхала и качала головой.

Июль и август

Июль и август слились в беспрерывный жаркий и душный марафон. Поначалу Вера Ивановна очень тосковала по Мишеньке. Уж как не хватало ей привычно-жалобного «баб Вер». Но Клава увезла внука на лето в деревню. Лиза взяла отпуск за свой счет на два месяца и уехала с дочкой на море. Ребенок часто болел бронхитом, врачи грозились астмой, а у Лизаветы где-то в Краснодарском крае жила не то тетка, не то двоюродная сестра, которая согласилась выделить им комнатку.

Жара стояла неимоверная. Плотные темно-зеленые шторы ушли весной на одеяло, и солнце нещадно пекло в окна с самого утра. Улицы покрылись пылью, зелень выцвела. Вере Ивановне казалось, что сам воздух стал плотным и вязким, даже ходить было тяжело. Город погрузился в оцепенение, исчезли, растворились в никуда детские голоса и пение птиц, и только асфальт тяжело дышал вслед редким проезжающим автомобилям.

Вера Ивановна целыми днями лежала на диване, потеряв счет не то дням, не то годам. Время от времени она с кряхтеньем поднималась, подходила к крану и обтирала лицо влажным полотенцем. Ближе к полудню, когда казалось, будто она в пустыне и ее по самые уши закопали в песок, как в фильме «Белое солнце пустыни», Вера Ивановна думала, что не надо ждать никакого девятого числа, довольно мучиться. Останавливала ее только одна мысль: если ни Лизы, ни Клавы нет в городе, когда же ее найдут и что станет с телом при такой-то жаре?

Есть почти не хотелось, и она заметно похудела. В редкие дождливые дни, когда в окна врывалась долгожданная прохладная свежесть, Вера Ивановна поднималась и по привычке устраивала в квартире уборку.

Потом варила кашу, пила чай, гладила полосатого разбойника Ваську, который только что примчался, взъерошенный, с улицы и оставил следы грязных лап на чистом полу. Тогда она удивлялась себе: как так могло получиться, что решила она прочертить свою последнюю линию еще в январе, а скоро август на дворе, а задуманного так и не вышло? Слишком непохоже это было на Веру Ивановну.

И чем больше она думала, тем больше вгрызалась в душу острыми зубами щука-тоска. Въедалась так глубоко и цепляла так больно, что временами она начинала глухо, чуть слышно стонать. Даже после похорон дочери не было ей так плохо.

Что поделаешь, жизнь такая штука, что в ней случаются без нашего ведома трагические обстоятельства. Но простить сама себя Вера Ивановна не могла. Вроде бы и не случалось ничего такого, что так уж сильно мешало бы лечь и умереть. Почему же она до сих пор жива, почему льется градом пот со лба и слепит жадное, выматывающее июльское солнце? И ждать ей теперь сентября, когда приедет Лиза. От этой мысли такая злость брала, что хотелось перебить всю посуду из буфета, но сил хватало только на то, чтобы кинуть в угол высохшее горячее полотенце.