Пастырь добрый - Попова Александровна

— О том, что его рассказ не столь уж глуп, если покопаться в старых делах. Я всю прошлую зиму провел в архиве, перечитывая отчеты…

— … столетней давности? — уточнил тот. — Мне ли рассказывать тебе, как тогда велись расследования и сколько из этих отчетов имеют под собою хоть сколь-нибудь веское основание.

— Я имею в виду, — пояснил Курт нерешительно, — те отчеты, где упоминается нечто похожее. К примеру, poltergeist[3]… Знаешь, столы, ездящие по дому, стук, шаги в пустых комнатах… дыхание; о нем парень упоминал — громкое дыхание в пустом шкафу…

— Resolutio «отказать в расследовании» — и в архив, — категорично подвел итог Ланц. — Вот когда в их доме начнут ездить столы, и это увидит кто-то кроме мальчишки, который по закону и показаний-то давать не имеет права в отсутствие родителей, вот тогда мы и станем думать, как быть с пустыми или полными шкафами. Дело в архив, и забудь об этой чепухе. Есть дела и серьезнее, а главное — ближе к яви.

Еще минуту назад ухмыляющиеся лица сослуживцев осунулись и посерьезнели так внезапно, что Курт нахмурился, вопрошающе переглянувшись с помощником; тот пожал плечами.

— Что-то произошло? — спросил он, невольно понизив голос, и Райзе тяжело вздохнул, сползя со стола, на котором сидел во все время разговора.

— Еще неизвестно, но вскоре, убежден, произойдет. Чуть менее чем за минуту до твоего прихода являлся наш агент в магистрате с весьма скверными новостями: вчера вечером к ним со слезами прибежала женщина — сказала, что пропала ее одиннадцатилетняя дочь; девочки не было весь день. Сперва она пыталась искать ее сама и только к вечеру пришла заявить о пропаже куда следует.

— Почему нас не оповестили?

— Потому, — пожал плечами Ланц, — что трупа пока нет. А нет трупа, абориген, нет и убийства, нет убийства — нет подозрений на то, что здесь замешана maleficia, а это означает, что нет причин и к тому, чтобы ставить в известность Друденхаус. Вот когда найдут труп…

— Полагаете, найдут? — тихо уточнил Бруно, и Ланц, не оборачиваясь к нему, вздохнул:

— Хоффмайер, а как ты думаешь? Девчонка одиннадцати лет загуляла в местном трактире и утром явится, хмельная и ублаженная?.. Убита. В этом я уверен. Найдут; не сегодня — завтра. И если у светских вновь начнутся проблемы с расследованием, опять придется заниматься всем этим нам и исполнять их работу.

— Как и всегда, — вздохнул Курт кисло.

— Ничего сверхъестественного мы, как обычно это бывает, в деле не отыщем, — кивнув, продолжил Ланц, — однако заниматься им будем; в этот раз я не жду даже того, что светские потащат в петлю первого угодившего под руку. Подобные дела даже они усердствуют расследовать добросовестно — девчонка из благополучной во всех смыслах семьи, и если родители узнают, что их надули с виновником, скандалу не оберешься. Другой вопрос — что это добросовестное дознание у них навряд ли сложится.

— Так… И что мы будем делать? Что говорит Керн?

— Мы — пока ничего, — откликнулся Райзе невесело. — Старик дал указание ждать, и он, согласись, прав; если пособить в расследовании мы еще как-то можем, то уж разыскивать пропавших — не наша работа, пока, опять же, нет каких-либо указаний на то, что в этой пропаже что-то нечисто в самом истинном смысле. Но в чем он точно убежден (и мы с Дитрихом тоже) — так это в том, что следует готовиться к неприятному дознанию.

— А светские что собираются делать? — вновь подал голос Бруно. — Сами они помощи у нас не просили?

От того, как просто прозвучало «у нас» из этих уст, Курт невольно улыбнулся, невзирая на безрадостную тему идущей беседы. Этот ли человек всего только год с небольшим назад ярился и бесновался при одной лишь мысли о том, что вынужден иметь хоть какое-то отношение к Конгрегации?.. Он ли еще так недавно ненавидел само слово «Инквизиция» и все, что с ним связано, включая свое в ней положение? Впрочем, поправил он сам себя, сбросив с губ улыбку, что касается последнего, то здесь удивляться нечему — положение и впрямь не из приятных.

Во время своего последнего двухмесячного пребывания в академии святого Макария Курт не раз донимал начальство устными просьбами и одним весьма официально составленным письменным запросом, призывая ректорат сменить гнев на милость и, что называется, отпустить его помощника на волю. Ректорат, который по всем бумагам являлся полноправным владельцем человека по имени Бруно Хоффмайер, отвечал отказом на каждую просьбу, со всей строгостью указывая на то, что упомянутая личность виновна, как бы там ни было, в покушении на следователя Конгрегации, а стало быть, уже сам тот факт, что он не был предан жесточайшей казни по ныне действующему закону, уже многое означает, посему вышеупомянутый Хоффмайер остается под попечением следователя Гессе до полного осознания своего прегрешения, покаяния и исправления. Тот факт, что покушавшийся осознал все, раскаялся уже давно и даже исправился (осмыслив, наконец, что Инквизиция занимается истинными делами, а вовсе не пытается отапливать Германию кем попало), что в последнем расследовании был и его немалый вклад, что, в конце концов, следователь, претерпевший покушение, свои претензии снял и сам же подает запросы об освобождении посягнувшего — все это ректоратом упорно не замечалось. На отношениях Курта с Бруно это сказывалось слабо, и именовали его подопечного в последнее время все чаще помощником, хотя подобного звания официально тот не носил, права на него не имел и, что немаловажно, жалованья за оное не получал.

— Светские… — повторил Райзе таким тоном, что засвербело в зубах, и покривился. — Магистрат, надо отдать ему должное, Конгрегацию весьма уважает, однако помощи не попросит до последнего — блюдут самолюбие, сукины дети. Агент сообщил, что сегодня с утра они начнут поиски. А как начнут — можешь себе вообразить: сперва потратят полдня на то, чем вчера занималась мать девчонки, а именно, будут выискивать ее по подругам и знакомым. Потом, может быть, начнут прочесывать неблагополучные кварталы — а не завалялся ли где труп.

— Эти кварталы давно надо было вычистить, — заметил Бруно недобро. — Устроить облаву и выгрести оттуда всю шушеру.

— Кстати сказать, — оставив его выпад без ответа, произнес Райзе задумчиво, — академист, а ведь у тебя там есть старые знакомцы, ведь так?

— Один, — неохотно подтвердил Курт. — Сколькие из моих бывших приятелей остались еще в живых, я не знаю — миновало более десяти лет, Густав; большинство наверняка уже добрались до петли или ножа в руке своих же.

— Уж коли этот «один» сам возобновил знакомство, не стоит упускать случай; хватайся за возможность, пригодится. Если у светских завязнет дело, может, обратишься к нему за небольшой помощью? Не видел ли, не слышал ли…

— Поглядим, — отозвался он неопределенно.

— Почему вообще все так переполошились? — Бруно перевел взгляд с одного собеседника на другого, пожав растерянно плечами. — Девочка лишь сутки как исчезла, и ничего еще не случилось, в сущности…

— Потому, — пояснил Ланц хмуро, — что девчонка эта, как я уже сказал, из хорошей семьи. Это первая причина. А вторая — в том, что у нас, Хоффмайер, благополучный мирный город, ремесла-торговля, все чинно и солидно… было, пока кое-кто не спалил нашего герцога с племянницей и архиепископом за компанию…

Курт метнул в сторону сослуживца короткий взгляд, но в ответ лишь промолчал, отвернувшись.

— Истекли всего-то пара месяцев, — продолжил тот, — venia sit dicto[4] — дым едва успел развеяться; люди только угомонились, только-только начинают прекращать обсуждать все это, и вдруг пропадает ребенок. История с герцогом еще на слуху, и если вскоре не пойдут сплетни, что девчонку украли ведьмы, дабы сварить из нее мазь для полетов — я весьма буду удивлен. И, наконец, последнее: за минувшие лет восемь ни убийств, ни пропаж детей в Кельне не случалось — исключая, разумеется, несчастные случаи, драки меж мальчишек и прочую шелуху. Вот еще — в позапрошлом только году двое огольцов решили удрать из дому, однако, во-первых, их уже через полдня перехватил отец, после чего они навряд ли могли сесть еще с недельку, а во-вторых, уходя, нормальные люди забирают с собой какие-никакие вещи. Эта же просто вышла из своего дома и исчезла. Стало быть, убийство. Не какой-то нищенки, вскоре после громких казней и — первое за почти десяток лет. Не повод всполошиться, Хоффмайер?

Тот лишь вздохнул, вяло кивнув, и Ланц поднялся с таким же тягостным вздохом, отчего-то задержав тоскливый взгляд на распахнутом окне — быть может, воображая себе толпу сплетников, шныряющих по Кельну и возмущающих мирных горожан.

— Пока занимаемся своими текущими делами, — подвел он итог всему сказанному. — А именно — плюем в потолок и бездельничаем.

— Otioso nihil agere est aliquid agere[5], - передернул плечами Райзе; Курт покривился: