Мальчик из джунглей - Морпурго Майкл

Я всегда очень гордился тем, что мама у меня не похожа на остальных мам. У неё была мягкая и гладкая кожа золотисто-смуглого оттенка и чёрные блестящие волосы. Мне бы хотелось быть как она, но я уродился в папу: на щеках румянец, на голове густая копна светлых волос. «Как спелая пшеница», – говорил дедушка.

Нет, всё равно ничего не выходит. Как ни стараешься, всё зря. Я пытался воскресить в памяти папино лицо, каким оно было в последний раз. Но в голову лезла только стоявшая на пианино фотография – та, где он со щукой в руках. Фотография – это ведь не по-настоящему. Я клялся себе, что буду вспоминать папу как можно чаще – пусть даже это причиняет мне боль. Ведь как ещё мне удержать его? Я же сам хотел снова видеть его улыбку, слышать его голос. Всё это только в воспоминаниях, больше нигде. Я боялся, что, если не буду часто думать о папе, однажды я совсем его забуду. Я должен запомнить! Но когда я думаю о папе, мне плохо. Вот и сейчас тоже, поэтому лучше уткнуться в буклет и поискать там ещё слонов. А слонов там видимо-невидимо. Нету зверей круче слонов, решил я про себя.

И вот я еду на настоящем слоне вдоль берега моря. Жаль, у меня нет маминого мобильника. Вот бы сейчас позвонить дедушке и рассказать ему, что я тут поделываю. И я даже притворился, будто на самом деле беседую с дедушкой, и сказал вслух:

– Дедушка, ты просто не поверишь.

Я замахал руками, вскинул лицо к солнцу и радостно завопил. Махаут обернулся ко мне и рассмеялся.

Слоны были моей любовью чуть ли не с младенчества. Наверное, с тех самых пор, как в руки мне попалась моя первая книжка про слонёнка Бабара[2]. А ещё мне ужасно нравилась сказка о том, как крокодил «на грязной, мутно-зелёной реке Лимпопо»[3] тянул и тянул слонёнка за нос, пока нос не превратился в хобот. Дедушка читал мне её столько раз, что я, кажется, уже запомнил её наизусть. И я всегда обожал разные передачи по телику, где показывали слонов.

А теперь я сам ехал на слоне – совсем как по телику! Я снова завопил и замахал руками. Прямо над моей головой тянулась длинная прямая полоска – серебристый клинышек самолёта рассекал небо. Между ним и мною, наверное, километров десять.

– Я там тоже был, – сообщил я махауту, показывая наверх.

Но он не услышал. Он неотрывно смотрел на море, наверное, заметил там что-то важное. «Ну ладно, расскажу тогда Уне», – подумал я.

– Я тоже летел в самолёте, – поведал я слонихе. – Точно в таком же. И смотрел там буклет со слонами – такими же, как ты. Может, это ты и была.

Тогда в самолете мама проснулась и откинула мне чёлку со лба.

– Надо было постричь тебя у бабушки, – улыбнулась она. – Доберёмся до отеля и подстригу. А то похож на беспризорника.

– Ну, мама, – сказал я и посмотрел на неё самым суровым взглядом. – Когда мы приедем, не буду же я заниматься всякой ерундой. Знаешь, что я лучше сделаю? Я покатаюсь на слоне! – И я подсунул ей буклет. – Вот, сама погляди.

– А слоны не опасны?

– Конечно нет. Ну так можно, мам?

– Посмотрим, – вздохнула она. – Подозреваю, что это дорогое удовольствие. А у нас с тобой деньгами сорить не получится.

Гостиница была у самого пляжа – такая же красивая, как на фото в буклете. И нам сказали, что да, слон тоже имеется и на нём можно совершить часовую прогулку вдоль берега и обратно. Я все глаза проглядел, выискивая этого слона, но он, к моему разочарованию, всё не показывался. Хотя я не очень переживал – тут и без слона было здорово. Мы с мамой дни напролёт бултыхались в море просто так и с трубкой. Целая неделя солнца и беспечного веселья – самое то, чтобы забыться. И в Рождество мама сообщила мне, что в этот раз обычного подарка я не получу. Вместо подарка я покатаюсь на слоне! И мама заказала мне поездку на День подарков[4].

Вот так и вышло, что в День подарков я уселся на слона. Седло моё напоминало трон с подушками; мама сказала, что у него даже специальное название есть – хаудах или как-то так. Там был деревянный поручень, чтобы держаться. Но когда слон двинулся с места, стало ясно, что держаться вовсе ни к чему. Я ехал вдоль берега, восседая на троне, и взирал с высоты на окружающий мир. Я чувствовал себя королём, нет, императором, нет, вообще султаном – вот только мама всё портила: она припустила следом и давай снимать меня на свой телефон.

Ясно, для бабушки с дедушкой. И я подыграл ей – помахал и важно произнёс:

– Бабушка, дедушка, его величество Уилл шлёт вам привет. Как тебе мой новый трактор, дедушка?

В общем, я нёс всю эту чепуху и веселился, как никогда. Просто был на верху блаженства.

– Ну, довольно ли ваше величество? – сияя, спросила мама.

– Величество вполне довольно, – ответил я.

– Уилл, только панаму не снимай и рубашку тоже. А то заработаешь солнечный удар или обгоришь. – Мама всё не унималась. – Проверь: ты не потерял солнцезащитный крем и бутылку с водой? Уже жарко, а будет ещё жарче.

– Всё в порядке, мам. Да не волнуйся ты. – Вот вечно она суету разводит на ровном месте! – Всё будет отлично. Честно, мам! Всё, я поехал!

– И не свались! – крикнула мама мне вслед. – Держись крепко! Дорога долгая. Ты же не упадешь, правда?

Ну честное слово, что я, младенец грудной? Хлопочет, как наседка, да ещё при махауте. Я помахал маме на прощание, чтобы она уже успокоилась:

– Не волнуйся, мам! Сходи искупайся, ладно? У меня всё классно, просто классно, правда.

И это было классно, я не преувеличивал. Никогда прежде я не ездил так высоко, так легко и плавно. Так потрясающе круто. Я катался на ослике в Уэстон-Сьюпер-Мэр[5] – помнится, ослик передвигался какими-то дёргаными шажками. Ещё была крепенькая невысокая лошадка породы халфингер – я ездил на ней верхом в Швейцарии, на озере Гарда. Но лошадка пускалась рысью, когда ей в голову взбредало, и меня так трясло в седле, что я потом сидеть не мог. А слониха шагала неспешно, мягко, с достоинством. Можно подумать, что внутри у неё рессоры. Только и нужно двигаться вместе с ней, ловить её ритм, а это проще простого, всё равно что плыть. Оказывается, мне ехать верхом на слоне не труднее, чем дышать. Вот это да!

Ой, о слоне-то я замечтался, а о маме совсем позабыл. Развернувшись в своём хаудахе, я попробовал высмотреть её на пляже. Десятки отдыхающих плескались в море неподалёку от гостиницы. Я искал глазами мамин красный купальник или голубой саронг[6], который подарил ей папа, но мы с Уной уже отъехали на порядочное расстояние, и маму было не разглядеть. Море было каким-то невероятно спокойным, почти ненастоящим. И мне показалось, что оно дышит: делает глубокий вдох и ждёт чего-то – чего-то грозного. Я вдруг встревожился и стал внимательнее рассматривать пляж. Но мамы так и не было видно. И тут мне стало невыразимо страшно, я сделался ни жив ни мёртв от ужаса. Я не знал почему, но в тот миг я бы всё отдал, лишь бы вернуться назад. Я хотел быть с мамой. Мне нужно было знать, что с ней всё хорошо.

Уна ни с того ни с сего встала как вкопанная. Уставилась на море, вся напряглась, задышала часто и тяжело. А потом вскинула хобот и затрубила в сторону моря, будто что-то там напугало её до смерти. Махаут пытался её успокоить, но она ничего не слушала.

Я посмотрел на море и увидел, что горизонт изменился. Вдоль него словно провели белую линию, отделив море от неба. И эта линия двигалась к нам, а море отступало. Сотни рыб оставались барахтаться на песке. Уна резко развернулась. Махаут и глазом не успел моргнуть, как она рванула к деревьям. Так рванула, что я едва не свалился. Я с трудом усидел на хаудахе, вцепившись обеими руками в поручень. Я держался за него изо всех сил, а Уна в панике уносилась подальше от берега, под сень джунглей.

3

«Но только не листья, Уна, листья я не ем»

Меня так и мотало из стороны в сторону на хаудахе. Всё, что мне оставалось, – это держаться как можно крепче. Я быстро научился пригибать голову. Потому что только поднимешь взгляд – и обязательно какая-нибудь ветка норовит врезать по лицу, хлестнуть, цапнуть или вообще выбить из седла. Я распластался на хаудахе, вдавил лицо в подушку и крепко зажмурился. Теперь моя судьба целиком зависела от слонихи, которая в панике ломилась через джунгли, не разбирая дороги, и трубила во всё горло.