Маркизет - Надежда Валентиновна Гусева

Соня брала.

– Соня, отрез вот тут. Девке моей старшей.

– Так вот ведь только шили.

– Ещё пошей. Уж я чего надо принесу.

Брала. Не спала ночей. Строчила на «Зингере» при свете керосинки. Всё успевала.

Соня была дальней родственницей Машки, но с её семьёй не водилась, в гости не звала и сама не ходила. Была себе на уме, гордая. А тут среди зимы Машка сама добежала до её деревни. Посидели, покалякали, попили чайку. Не гнать же дуру-девку. И невдомёк было пышной Соне, что эта первая ступенька в плане хитрой Машки. Вон она, этажерка, а на ней ждут своего часа не раскроенные цветные куски. А на нижней полке в корзинке раскинулся букетом заморских цветов заветный маркизет.

Машка сдружилась с местными девчонками. Всю жизнь ходила как дикая, а тут сама стала звать на улицу. Стали её и ночевать оставлять, в пургу да в дождь это дело обычное. И вскоре к ней привыкли, как привыкают к чему-то безобидному, ненавязчивому, а иногда и полезному. Ближе познакомилась Машка и с Лизой. Сначала любовалась ею издалека, потом набралась смелости и заговорила. Постояли на морозе, потопали валенками. И вот уже Машка была звана в гости в богатый Лизин дом и усажена за стол. Она пила чай, тянула варенье маленькой витой ложечкой… и всё думала: «маркизет».

Машка дождалась, когда подружка Вера сонно расслабится на кровати, потеплеет, засопит во сне, тихо отодвинулась, прикрыла её одеялом и ускользнула из дома в одной рубашке в густую холодную темень. Весенняя земля леденила ноги. Безлунная ночь скрывала, прятала. Сердце прыгало в груди. Вот кусты, вот баня, вот Сонин двор. Сама Соня уехала в гости к сестре – ловко же всё устроилось! Машка перемахнула через забор с заднего двора, пошарила рукой за перилами крыльца, отыскала ключ, повернула в замке. Дверь пронзительно скрипнула. Машка замерла. А потом окунулась в нетопленую тьму чужого дома, рысью рванулась в комнату, ловко пошарила на полках в передней. Вот оно. И смотреть не надо. Такого больше ни у кого нет. Быстро сунула ткань под рубашку и назад.

И всё-то хитрая Машка предусмотрела – ключ сунула на место, маркизет припрятала в кустах и залезла к Вере под одеяло, пряча от неё свои босые холодные ноги.

Пропажу обнаружили не сразу. А когда обнаружили, поднялся хай. Две бабы, две первые скандалистки на всю округу ругались, махали руками и посылали друг друга далеко и по матушке. Соня соглашалась выплатить стоимость ткани, но Лизина мать кричала, что та спекулянтка, что продала её материал в три дорога и сядет в тюрьму. Такого Соня стерпеть не могла и, обзывая обидчицу сучкой, ехидной, паскудницей и другими словами, всё совала той в лицо мятые рубли.

Ругались долго. Проклинали друг друга. Грозились посадить. В конце концов, Лизина мать плюнула и убралась восвояси – ничего, кроме стоимости маркизета, ей выбить из Сони не удалось.

Растрёпанная, с красными от неутолённой злобы щеками она вернулась домой. В горле у неё пересохло, сердце заходилось.

Тучная рука резко распахнула створку дубового буфета и решительно вынула гранёный графинчик.

– Лиза, огурчиков принеси! Умру счас, господи…

Взволнованная Лиза кинулась в подпол, да видно поторопилась. Косая приступка выскользнула из-под её ноги, Лиза вскрикнула и рухнула с трёхметровой высоты.

– Лиза!

Ответа не последовало. Розовая красавица Лиза сломала шею о кадушку с огурцами.

А маркизет нужно было припрятать надёжно. Машка нашла мелкий горшок, тщательно вымыла его, выложила изнутри чистой тряпкой и уложила в него драгоценную ткань. Горшок укутала в рогожку, залезла на чердачок бани, спрятала в угол и накидала сверху всякого хлама. Она была счастлива.

С тех пор маркизет стал её безумием. Ей нужно было видеть его, прикасаться к нему, вдыхать тонкий неведомый запах новой краски. Что бы Машка ни делала, с кем бы ни говорила, куда бы ни шла, припрятанное сокровище притягивало, как волшебный магнит.

Маркизет манил. Он был куском другой жизни, которая, конечно же, не была похожа на эту – серую, полную усталости, тяжёлой работы, а иногда и побоев. Маркизет был прекрасен. Из маркизета должно было пошиться чудесное платье, в котором она, Машка, когда-нибудь начнёт совершенно иную жизнь. И неважно было, что дальше этого платья Машка думать не умела. Она была счастлива одним осознанием мечты.

Маркизет вносил в её жизнь риск. Он щекотал нервы. Машка прекрасно понимала – если её обман раскроется, наказание будет ужасным. Она лазала на крышу бани, соблюдая исключительные меры предосторожности. Она научилась скрывать свои эмоции, стала сдержанной, молчаливой и почти избавилась от тупой тяжеловесной неуклюжести.

Маркизет хранился в горшке три долгих года.

За это время Машка округлилась и немного похорошела – настолько, насколько позволяли угловатые широкие кости и большие конечности. Она не обманывала себя тем, что женихи когда-нибудь будут ходить за ней толпами, но втайне стала мечтать ещё об одном – чтобы хоть кто-то завалящий обратил на неё внимание.

Как-то раз ехали в телеге с отцом, по дороге подобрали шустрого мужичка, недавнего вдовца. Мужичок всё косился на неё, посмеивался, совал пряники. Машка краснела.

– А что, Акимыч, – сказал мужичок, слезая у своих ворот, – Дочь-то у тебя – невеста!

– Кому и коза невеста, – пробурчал старик и тронул вожжи.

Однако же с этих пор отец с матерью призадумались. Большая семья таяла, рассыпалась. Взрослые сыновья съехали, зажили своим двором. Про дочерей и говорить нечего – кормишь-кормишь, а потом и шиш тебе. Где они, чего они – чёрт их знает. Добра от девок не дождёшься. А уйдёт Машка, и воды подать будет некому.

Решили отдать за Гуню. Хоть и бездомный, и безлошадный, зато рукастый. С таким зятем не пропадёшь. Пущай живут. Тут и думать нечего. А парень согласится сразу, куда там! В такой-то дом! Тут и на кошке оженишься!

Позвали Машку, сказали. Та глазами поморгала, шепнула: «Ладно». Ну так! Одна от дуры польза, что спорить не станет. Их, умных-то, как собак сейчас развелось, и слова не скажи!

Гуня пришёл с бутылкой. Выпили. Машка смотрела из-за печи и туго соображала. В её голове не укладывалось всё это. Не укладывался длинный придурковатый Гуня, все эти разговоры, планы. В её голове жила мечта о маркизете. А остальное было – пыль да суета. Ну, Гуня и Гуня, чего там, не всё ли равно…

Гром грянул через три дня. Мать за каким-то лешим потащилась на банный чердачок, всё разворошила и случайно нашла заветный горшочек. Машка в это время работала на току и беды никак не чуяла. Пришла под вечер – грязная, усталая, с носом, забитым гороховой пылью. И не сразу заметила горящие гневом глаза родителей и