Маркизет - Надежда Валентиновна Гусева

серая тень метнулась от стены. В полутьме горели жёлтым огромные злые глаза. Девочка завизжала. Большая сова медленно шла по полу, встопорщивая на ходу густое оперение.

– Тика́ем!

Они не помнили, как спустились с чердака, как бросились бежать, как выскочили из трухлявых ворот и забились в заросли лопуха. А потом начали смеяться.

– А как ты заорала-то!

– Да ты бы на себя поглядел!

– А она такая – уху!

– Вот страшилище!

Солнце поднялось выше, стало заметно припекать, белое облако-чертог потеряло волшебные формы, прижалось к земле, заметно потемнело. Женщины долго стояли у ворот, прощались. Катя опять плакала. Дети смотрели на неё и жалели. Катю им было жаль просто оттого, что она плачет. Они ничего не могли знать о засыпанной снегом мёртвой деревне, об унылом осеннем бездорожье, о дороговизне дров и волчьей тоске по далёким детям.

В поле журчали голоса жаворонков. Эти птицы имеют одну особенность – они встречают путников и, низко кружа над их головами, поют тихую и добрую песенку, ненавязчивую как тёплый дождь по стеклу, как сверчок за печкой. Дети поспорили, над кем из них жаворонки сделают больше кругов, но быстро сбились со счёта. Солнце припекало их, припекало их бабушек. Дорога мягко изгибалась среди полей.

Следующая деревня была крепче, живее. По дороге протарахтел трактор, за ним проехал мотоцикл с коляской. Все закашлялись в облаке мелкой горячей пыли и отправились мыть лица и руки на колонку. Ледяная вода обжигала и бодрила, от неё ломило зубы.

– Тут Нина с Олей жили, – сказала Настя.

– А сейчас кто?

– Олин сын.

– А вон там Даниловы.

– А Данилов-то за тобой бегал! Ох, и хлюст был.

– Добегался, отсидел уж раза три, – Вера устало поправила платок. – Пошли что ли к Носовым?

– Пошли.

У дома сидели двое – толстая краснолицая бабка и тощий мужичок с перевязанным глазом.

– Здравствуйте.

– Здорово… – Толстая бабка прищурилась. – А ктой-то? Не узнаю.

– Вера я. А это Зина с Настей.

– А?

– Ве-ра!

Бабка всё так же присматривалась, лицо её расплывалось в глупой улыбке. Мужичок ткнул её под бок.

– Да Верка это! Эх! Ничё не понимат. Копна копной. Айда в дом, девки.

В доме было сумрачно, пахло неприятно. Женщины засуетились, вынули из сумок свои пироги и конфеты. Тощий мужичок выставил на стол горшок с тёплой картошкой и жареную рыбу, вытащил из-под кровати мутную бутылку, протёр, открыл.

– Давайте, девки, не ерепеньтесь.

– Так чего Даша-то? Зови.

– Да ну её! Вылезла, так пусть хоть до темна сидит, рожу греет. Всё равно как капуста.

– Давно ли такая?

– Да уж второй год! Давай, девки, за прекрасных дам!

Дети заскучали и, уже не спрашивая разрешения, вышли в заросший птичьей травкой двор. Посреди двора грелись куры, чёрная кошка вылизывалась на скамейке, в бочке с водой плавала тина. Дети с трудом отворили тяжёлые ворота и медленно двинулись по безлюдной улице мимо домов, заборов и бань.

В небольшом магазинчике было всё, что душе угодно – вёдра, лейки, хрустящий ситец, карамель, хлеб, масляная краска. Были даже сухие как палка песочные пирожные. В траве возле магазина копошились три толстых одинаковых щенка. Их равнодушная тощая мать лежала рядом в пыли и грела на солнце вытянутые красные соски. Мальчик и девочка долго играли со щенками, совали их матери и радовались, когда щенок вытягивал мордочку и начинал сладко посасывать собачье молоко. Им захотелось накормить собаку, но когда они вернулись к дому Носовых за куском хлеба, заметно повеселевшие гостьи уже прощались с хозяином. Красная бабка всё так же блаженно подставляла лицо палящим лучам. На лице её растянулась улыбка – глупая и счастливая.

Пошли вдоль лесополосы, чтобы отхватить хоть немного тени. Но тени почти не было. Зато порывами налетал горячий сухой ветер. Он не освежал, а только сдувал с тела живительный пот, не давал вволю дышать. Высокие тополя шумели, шептали серебристой листвой.

– Дождя бы не было, – сказала Настя.

Ей не ответили. Все слишком устали.

До следующей деревни шли недолго. Зашли к Дусе – бойкой, весёлой, кругленькой. Дуся забегала, захлопотала, зазвенела чистыми расписными тарелками. Откуда ни возьмись, пришли соседи – тоже знакомые. На столе появилась бутылка. Ели много, разговаривали долго, смеялись громко. В воздухе нехорошо и жарко пахло. Потом потянули нескладными дребезжащими голосами:

Куда бежишь, тропинка мииилыя,

Куда зовёоошь, куда ведёоошь?

Кого ждалааа, кого любила я,

Уж не догооонишь, не вернёоошь…

Кто-то пьяно заплакал. Девочка потянула мальчика, который уже клевал носом в углу.

– Я ходила в огород и нашла речку.

Послеобеденный зной прибил помидорные листья, завернул подсыхающие кусты клубники. Дети миновали туалет, перескочили грядки и, на каждом шагу обжигаясь крапивой, обошли почернелую баню.

Речка, неширокая, желтоватая от глинистых берегов, текла вдоль деревни и поила её. Сразу за огородом берег уходил в тихую тёплую воду заводи.

Купались вдосталь. Воды было по грудь. Где-то на дне били родники и от них расходились едва заметные прохладные струи. Бесились, орали, боролись, плескались до одурения. Потом, лениво переговариваясь, валялись на траве и снова лезли в воду. Над головами шумели ивы, в безумной голубизне проплывали многоярусные облака-чертоги. И немного страшно было оттого, что так хорошо, оттого что сейчас больше ничего не надо, что сердце бьётся довольно, сильно и устало.

Бабушки нашли их спящими в траве и решили не будить. До вечера ещё оставалось время. За день походники сделали хороший крюк и должны были подойти к полустанку с другой стороны. Но сейчас вечерняя электричка казалась далёкой и ненастоящей. Дуся принесла простыни и укрыла детей от слабеющего солнца. Потом снова сходила в дом и вернулась с бидоном кваса. Сидели на бережку, на тёплой траве, опустив усталые ступни в мутную воду. Молчали.

Постепенно разморило всех. Над Верой склонился надломленный донник. Зина уснула с ногами, опущенными в воду. Вокруг головы Насти рос красный клевер.

– Ох, батюшки! – Настя встрепенулась первой.

Рядом с ней Дуся что-то промычала в траву.

– Девки, вставай!

Но все и так уже вскочили, потревоженные, побитые ливнем. Дети сразу припустили к бане. Женщины пошли шагом – не до конца протрезвевшие тела подводили, были неуклюжи и тяжелы. В сумрачной бане уселись на лавки. В крохотное оконце хлестал дождь.

– Ну и куда вы теперь? До поезда полтора часа. Чего под дождём бегать? Ночевать остаться, и всё!

– Не, – Настя пригладила седые волосы. – Дома с ума сойдут.

– Не сойдут. С детьми в этаку непогодь!

– Да уж кончается. Вон и пузыри.

Дождь, и правда, быстро закончился. Дуся суетилась, совала гостинцы, вытаскивала сухие платья, заставляла переодеваться. Даже на мальчика нашлась какая-то старая детская майка.

И только когда за спиной остался и Дусин дом, и Дусина деревня, все пятеро поняли, как бесконечно устали. Запинаясь, нога за ногу, шли они к станции по тяжёлой, липнущей к ногам парящей земле, по рыжему суглинку. Теперь молчали все. У женщин после непривычной порции водки