Лабиринты - Кристина Щукинская

- Пусти меня! - закричала Ксения.

- Тихо! Не кричи. Все будет хорошо, - продолжил разгоряченный Владик, не обращая внимания на протесты.

- Пусти сказала! - она изо всех сил оттолкнула парня, исхитрилась и ударила по лицу.

Владик отлетел от нее, как ошпаренный. Ксения по-прежнему лежала на диване, пытаясь понять, как же она смогла согласиться на такое ничтожество в качестве будущего мужа.

- Ты что?! Совсем сдурела? Принцесса-недотрога! - Самохин скривился.

- Я тебе сто раз говорила, а это - сто первый: не смей меня трогать! Если наши родители хотят нас поженить, то это еще ничего не значит! Я - не твоя собственность! Согласилась на этот дурацкий фарс, лишь бы от меня отстали. Ты, казалось, понимаешь всё это.

- Да что ты из себя недотрогу-то корчишь? Хочешь, чтобы всё, как надо было? "Чайка", кольца, кукла на капоте и белое платье, невинная невеста? Не будь дурой, Ксюха! Я устал уже. Хватит меня мурыжить. Всё равно поженимся, хочешь ты того или нет.

- Иди ты к черту! Как же я устала от тебя! Как же ты меня достал, Владлен! Все меня достали! Не могу так больше...

Ксения резко соскочила с дивана, ринулась к выходу из комнаты.

- Ты куда? - недоуменно спросил Владик, даже не подумав подняться, остановить свою невесту или попросить прощения.

- От тебя подальше! - крикнула та через плечо, стараясь не оборачиваться и не смотреть на смазливое самодовольное лицо уже бывшего жениха.

- Ну и катись! Да кому ты нужна будешь, дура фригидная, - понеслось ей вдогонку.

Ксения выскочила из дома, не заметила Метлицкого, который собрал вокруг себя около десяти человек и рассказывал какие-то актерские байки. Она пронеслась ураганом мимо оторопевшего Кости, который решил ее окликнуть, но не успел, едва не сбила с ног Майю и ее кавалера на сегодняшний вечер, скрылась за калиткой.

В дачном поселке не горели фонари, где-то вдалеке лаяли собаки, в высоте летнего неба лениво мерцали звезды, но их призрачный свет не позволял рассмотреть дорогу, изобилующую неровностями и рытвинами. Ксения, спотыкаясь, упрямо шагала в ночь, стремилась забыть три года, которые связывали ее и Владика. Напыщенный, самовлюбленный мерзавец, который думает лишь о себе! Она и раньше замечала за ним такие выходки, но только теперь убедилась окончательно и бесповоротно в том, что никогда не позволит ему прикоснуться к своему телу. Ксения все еще чувствовала противные, липкие поцелуи, наглые прикосновения к груди. Ее передернуло, тело покрылось мурашками, хотя июньская ночь была на удивление душной.

Внезапно ночную мглу осветили фары автомобиля, вырывая из темноты проселочную дорогу, мошкару, ринувшуюся на свет, но Ксения продолжала идти вперед, не обращая на машину никакого внимания. Раздался сигнал, она едва не подпрыгнула от испуга, но не остановилась.

- Эй, правильная барышня, куда путь держишь? - услышала она, и смутилась еще больше.

Это не Владик! Он не подумал просить прощения, не поехал за ней. Да, как же, побежит он. Держи карман шире! Жених уверен, что строптивая девчонка поблуждает впотьмах на улице да вернется, спустя полчаса. И зачем ему о ней беспокоится? Свадьба - вопрос времени. Родители уже давно решили за их спиной, остается только мириться с характерами друг друга. Ксении стало невыносимо противно, обидно от того, что стало с ее жизнью, которая едва началась. Ей всего двадцать лет, но она ни разу не творила глупостей, не действовала импульсивно, так, чтобы не задумываться о том, что будет потом.

- В Москву, - буркнула Ксюша и остановилась.

- Далеко идти. Садись в машину, нам по пути, - бархатный баритон накинул на нее уздечку и стянул петлю. Сил на сопротивление не осталось.

Ксения не поняла, как оказалась внутри иномарки, она не помнила, как разговорилась с Вадимом, не осознала, что совершенно забыла о Самохине.

- И далеко бы ты так ушла? Пришлось бы вернуться к ... жениху, - произнес Метлицкий с явным сарказмом.

- Не пришлось. Остановила бы попутку. Доехала как-нибудь. Спасибо за беспокойство.

- На месте твоего благоверного я бы взял ремень хороший. Вроде взрослая уже, а ведешь себя, как та самая, "барышня тургеневская", - хмыкнул мужчина, вглядываясь в освещенную фарами дорогу, где не было ни единой встречной машины вот уже минут пятнадцать их пути.

- На его месте ты никогда не был и не будешь! И позволь узнать, для чего такие меры воспитания? Ушла без спроса, волю господина не узнала? Мужской шовинизм во всей красе! - искренно возмутилась Ксения, дав волю чувствам.

- Ох и девка ты, Ксюха, ехидная, однако! Сейчас тебе объясню. Ей-Богу, как маленькой. Одинокая девушка, черти где от Москвы, пытается поймать машину ночью, на пустой дороге. Что подумает любой мужик? - вкрадчиво спросил Вадим, награждая попутчицу ироничным взглядом синих глаз, казавшихся в полумраке салона автомобиля антрацитовыми.

Она недоуменно пожала плечами:

- И что же?

- Подумает о том, чего у нас в Совдепии не было и быть не может. Вроде как, я такое слышал тут недавно. Однако же, поверь мне, явление сие развратно-пагубное есть. И ничего бы ты потом не доказала. Не сработает в такой ситуации: "Я не такая! Вы ошиблись, товарищ!"

Ксения нервно втянула в себя воздух. Ей стало невероятно стыдно за свой поступок, граничащий с капризом избалованной девчонки. Однако показать Вадиму, что осознала, к чему может привести подобный фортель, означает лишь одно - признать за ним главенство. Почему-то все существо девушки восстало на дыбы.

- Вот и думаю теперь: то ли ты шальная, не боишься ничего, то ли дурная, наивная...

- Спасибо за науку, буду знать, - она хмыкнула. Не удержалась от ехидной ремарки: - Поверю твоему опыту. Майечка много чего рассказала...

- Ой, Ксюха! Тяжело с тобой, - буркнул Вадим, сосредоточившись на дороге.

"Ты осторожен так со мной,

Ты помнишь все мои слова.

Летим мы в тишине ночной,

Стирая крылья об асфальт.

И скорость двести двадцать,

И можно бы целоваться,

Но что-то держит..."

Оранжевые фонари освещали пустые автострады столицы. Вадим несся вперед на бешеной скорости по городу, игнорируя знаки, ограничивающие движение и красный сигнал светофоров.

Ксения смотрела на него из-под опущенных ресниц, ловила каждую черточку, вырисовывавшуюся в свете склонившихся над дорогой фонарных плафонов: волевое, мужественное лицо, где славянская мягкость разбавлена резкими скулами; плотно сжатые чувственные губы; прищуренные глаза, в которых застыла решимость. Он был обычным мужчиной, но так разительно отличался от всех знакомых.