Рассказы - Ак Вельсапар

Он бежал. Бежал долго, пока начисто не забыл про усталость. Наконец остановился на одной из самых тёмных улиц. Оглянулся. Что-то уточнив для себя, обнюхав придорожные деревья, пробежал ещё немного вперед. И вот она — та развилка! Если двигаться дальше вверх по улице, то она выведет его к краю оврага, а если — направо, то к тому памятному двору. Он немного постоял. Тихо завыл. И выбрал пока первый путь.

Пегий достиг самого края города. За последними домами, стоящими на краю оврага, с высокого холма, обернулся назад. Город лежал далеко внизу. Тысячи разноцветных фонарей в его сердцевине, подобно холодным звёздам на небе, светили безучастно и равнодушно. Глаза собаки не задержались на них долго, а поднялись выше, где уже занималась тусклая заря грядущего дня, и откуда обещало взойти солнце одного из последних дней этой хмурой осени. Пегий отвернулся от слабых сполохов зари и уставился в другую сторону. Там лежал тёмный овраг, а дальше, прямо до самых гор, расстилалось такое же тёмное пространство. Ночь будто стекала на город с высоты ближних невидимых гор. Собрав остаток сил, пёс устремился с холма туда, куда все эти годы тянули его тяжёлые воспоминания. Он точно знал куда направляться, и потому взял кратчайший путь: через чужие огороды и дворы. Быстро добежал до не любимого знакомого двора. И вот предстал перед здоровым, со звенящей на шее цепью, сытым и неприветливым слугой щуплого хозяина!

Псы предупредительно зарычали, как непримиримые враги. Но пока ещё никто из них нападать не стал. Однако в глазах у обоих было достаточно злобы и взаимной неприязни. Первым на атаку решился цепной Чернолобый. Он отошёл немного назад, вскинул откормленную морду, оскалил зубы, и ринулся в бой. Но хитрая железная цепь — гарант его благополучия в предписанном кругу — беспардонно потянула его обратно за шею и усадила на место. Она не позволила делать резких движений. Пёс с сожалением и злобой заметался, издав вой, стал рвать когтями свою конуру. Железная цепь, звяканье которой было холодным и расчётливым, сдерживала и сковывала каждое его движение.

Тогда хозяйский пёс пошёл на хитрость… Сделал вид, что передумал драться, ретировался и лёг у своей конуры. Алабай был удивлен, но принял это как знак примирения; сделал несколько шагов в сторону брата. Тоже лёг. Тут-то разыгралось самое опасное — за свою доверчивость он чуть было не поплатился жизнью. Чернолобый набросился на него безо всякого предупреждения и схватил за обрубок уха. Но долго противника удержать не смог. Отбросив его мощным ударом лап подальше от себя, Алабай, истекая кровью, стал смотреть, что будет делать брат. Долго ждать не пришлось… Тот предпринял ещё одну попытку, смысл которой заключался в том, чтобы броситься под противника и, взяв его за горло снизу, перегрызть ему глотку. Увернувшись от этого коварного выпада, Алабай выбрал безопасное расстояние и застыл.

Он почему-то не торопился нападать на своего нынешнего врага, стоял и рассматривал его внимательно, с болью, как самое дорогое существо, которое, быть может, он видит последний раз в жизни. Как бы неприветливо ни выглядели налитые кровью глаза Алабая, как бы злобно он ни рычал, весь его вид показывал, что он хорошо понимает последствия, и поэтому пёс глубоко страдал. Может, поэтому и не спешил…

Ну вот, похоже, обдумав всё последний раз, принял окончательное решение. И тогда двинулся с места… Вид его был устрашающим: тяжесть всего тела перенёс на задние лапы, упёрся ими о землю, будто собирался оттолкнуть её от себя подальше, выпрямил короткую, мощную шею и вытянул голову. Зрачки его глаз расширились, мыщцы по всему телу затвердели, как в лучшие годы, в зубы ударил солёный вкус крови… Пегий грозно оскалился, в его горле заклокотало.

Дальше всё произошло в мгновение ока. Алабай, разбежавшись, высоко прыгнул и навис над противником. Ошеломив неожиданностью, сходу крепко схватил его за шею. Следом сомкнул пасть так мощно, что у Чернолобого стали поддаваться и хрустеть шейные позвонки. Цепной пёс отозвался на эту боль истошным воем. Отчаянно забился под тяжестью отвергнутого брата, пытаясь вырваться из объятий неминуемой смерти. Но у него ничего не получалось. Это был отработанный годами приём жестокой уличной схватки, с которым домашнему псу никогда не приходилось сталкиваться. Если бы даже он знал, как, то всё равно ошейник не дал бы ему возможности отразить такое стремительное нападение.

По телу хозяйского пса разбежалось холодное покалывание и судорогой свело лапы. Он рухнул навзничь, чем и воспользовался Алабай, чтобы взять его за глотку. Покорный слуга щуплого хозяина не успел даже понять, что с ним случилось, ему не хватило на это времени. Бродячий пёс задушил его, не дав опомниться. Когда зубы его сомкнулись плотно, прозвучал мягкий хруст гортани, и всё кончилось мгновенно. Чернолобый напоследок вскинулся, как бы ища опору в воздухе, но силы быстро покинули его, и он забился в предсмертной агонии. Так, дернув лапами, он успокоился навсегда.

Рёв псов и предсмертный вой побеждённого разбудили хозяина дома. Отворилась входная дверь и наружу высунулась маленькая головка щуплого мужчины. Его глазам предстала странная картина: Чернолобый лежит бездыханным, а какая-то бродячая псина обнюхивает его тело. Хозяин пришёл в ярость от увиденного, и, схватив длинную палку, отчаянно бросился на убийцу. Огрел пса по голове со всего размаху, как когда-то ударил Чернолобого. От силы удара у Алабая зазвенело в ушах! Он отрыгнул хлынувшую в глотку кровь на поверженного и откинул голову назад. Взгляд его встретился с трусливым взглядом щуплого, своего давнего кровника!

Бродячий пес зарычал с такой силой, что хозяин дома вприпрыжку, степным тушканчиком, бросился назад. Заскочив в дом, плотно закрыл за собой дверь. А дальше с удивлением наблюдал из окна за поведением незнакомого пса.

Тот, сделав своё дело, не спешил уходить. Склонил огромную голову над своей бездыханной жертвой, принялся обнюхивать её с головы до лап, жалобно завывая, словно плача по повергнутому брату. А потом покинул двор через огород, медленно удаляясь наискосок по тропинке, которая вела к оврагу.

Щуплый юркнул в спальную комнату.

— Какой-то взбесившийся бродячий пёс убил нашего, — начал он отчитываться перед женой, которая слушала его вполуха, повторно впадая в сладкий, утренний сон. А потом, глядя на потолок, заворчал: — Сколько мы его, однако, кормили, ухаживали за ним, воспитывая в нём сторожевого. Ан нет, всё оказалось, напрасно — значит, каким он был, таким и остался. Слюнявым. Буду я ещё по нему горевать!

— А, не все ли равно…, — лениво промямлила спросонья его полная, плечистая жена, легко погружаясь во взбалмошную предпробудную дремоту. — Сам же говорил, что он стал старым, плохо ест, значит, не сегодня, так завтра, самим бы пришлось избавиться от него. С пищевыми-то остатками справляется еле, куда уж ему до драки. Спи лучше!

Муж спрятался под одеялом, бормоча:

— Надо было мне тогда оставить себе кого-нибудь другого из них. Был там один, драчун, да не дался, помню чётко, как сейчас, а потом исчез отсюда. Приручил бы его, все было бы по-другому.

Ранним утром того дня, когда солнце медленно поднялось в холодное небо, дети из соседних дворов увидели огромного пегого пса, бездыханно лежавшего на самом краю оврага, за последними домами. Пёс казался живым, просто спящим, но с открытыми глазами. Уложив мохнатую голову на передние лапы, он пристально глядел на просыпающийся там, далеко внизу, город.

В глубине же его, больших, умных, навеки застывших глаз, отражались неказистые близлежащие дома округи — дома, съёжившиеся, словно перед кем-то виноватые…

г. Стокгольм, Швеция

Изумрудный берег

— Что самое надежное?

— Земля.

— А самое ненадежное?

— Море…

На третьи сутки море обволокло туманом. Белесый, поднявшись из моря, он скучно окутал берег, поселок, медленно, шаг за шагом — всю округу. Говорили, что это не спроста, а завхоз дома отдыха Арта, которого почему-то за глаза называли Горбуном, сказал прямо — это дело рук утопленницы.

Ее искали уже третьи сутки, но тщетно. Поисковая группа, наспех сколоченная из двух водолазов-любителей, членов местного клуба «Морские крылья», по очереди обшаривающих водную глубь, милиционера и мотоциклиста с катера, сурового неприветливого на вид сухопарого Ягмура, уходила все дальше от берега. Оттуда наблюдали за ними и тоже вели поиски отдыхающие. Они пристально следили за волнами в надежде, что, в конце концов, ее прибьет к берегу. Впрочем, так же, как и его…

Он утонул. Море его убило, отомстило за что-то. А за что, никто не знал. Мерген, высокий скептик с серыми скучными глазами, сразу же сказал, что те, кто выпендривается, вернее, как он выразился, все выпендрюги, приезжающие сюда отдыхать и затевающие с морем недобрые шутки, кончают таким вот образом. К его словам прислушались, но не все согласились.