Рассказы - Ак Вельсапар

— Может, и так… Но ведь со времени той страшной бури прошло двадцать лет, если не больше, — покачал головой Мамед Бадали.

— Это да… но годы только приближают ее к мужу. На берегу она находит утешение, ждет, надеется, а каково ей будет в городе? Думали, успеет здесь завершить свой путь… не маялась бы на чужбине, ан нет… не судьба оказалась. Не судьба, значит. — Всем нам не судьба, адамлар, — печально вздохнул кто-то. — Что будешь делать? Не жить же вместе с туберкулезниками. А? Как вы думаете? Мы как-нибудь уж в городе… уж привыкнем, наверное, а им это необходимо.

— Наверное, привыкнем.

Замолчали, слушая гул моря, словно колыбельную. И с ним предстояло расстаться навсегда. Чем ближе надвигаться час переезда в город, тем невыносимее казалась эта утрата, тем сильнее они чувствовали свою сыновнюю привязанность и благодарность морю, растившему и кормившему их, ласкавшему днем и ночью — с самого детства, сколько помнили себя, а может, и еще раньше… в утробе матери. Молодой рыбак в соломенной шляпе, сидевший совсем у воды — волны шалили с ним, то подступали, то уходили из-под самых ног, — повернулся к сидящим у яхты: — Все наши предки занимались рыболовством. Никто не знает лучше нас достоинства и повадки здешних рыб, когда на какую надо охотиться и с какой удачей. И это, выходит, теперь никому не нужно?

— Выходит… — ответил ему сверстник Оразмурад. — Наверное, изобретут аппарат, который и без нас точно определит, где какая рыба плавает.

— Умные вы, ребята, толковые… Оно и правильно, вы учились дольше, и кажись, лучше, чем мы, старики, — заговорил старик Нур-Таган. — Однако не пойму другое… Никакого проку от вашей учености. Вы такие же беспомощные, даже хуже. Очень вы покладистые! Толкни вас сзади, глядишь, и дошмыгаете до самого края земли, ни разу не оглянувшись и не попытавшись узнать, кто вас толкнул и почему. Эх вы, горе-ученые!.. Будто знания, полученные вами, не ключ к нашей жизни! — старый рыбак прервал свою речь, шумно выдувая из деревянной трубки остатки табака, несколько раз постукал о колено. — Будто законы все эти издает не тот, кто учился с вами, постиг порядки нашей земли, — он слегка топнул ногой, — которая кормит нас, а тот, другой, который ленится учиться, а теперь придумывает нелепые приказы. А вы, молодые да ученые, оказались в стороне от больших дорог жизни, зря знания получили. Нам, старикам, недолго осталось жить. Оно и справедливо так-то: родился, увидел белый свет, помаялся, вырастил детей, а там, глядишь, и в путь-дорогу собираться пора… А вам я скажу вот что: горше быть ученым да беспомощным, чем темным да сильным.

Старик Нур-Таган замолчал.

Молодой рыбак растянулся на влажном песке и устремил глаза в небо — там тоже гуляло море. Синее море. Редкие облака казались ему затерянными в стихии безжизненными островками. Одиноко плыл он глазами в безбрежии небесного моря. От этого у него началось легкое головокружение. Почувствовал, как под ним тихонько качнулся берег и стал рассеиваться в дым.

Весна прошла быстро, ее сдули вместе с воздушными головками одуванчиков знойные ветры, высушив напоследок горизонт над пустыней, оголив доселе цветущие барханы и одев все в старый цвет. Жара становилась все невыносимей. С моря веяло тухлым. Люди не находили себе места — то выбегали, то снова прятались в своих развалившихся домах. Особенно ворчали старухи, ища спасение в бесконечном чаепитии.

Песчаные барханы сыпучими шагами двигались к морю. Обжигающее дыхание их становилось все ощутимее. Было похоже, что барханы вознамерились шагнуть через маленький курен в море, спастись от палящего гнева всесильного Солнца.

А море само изнывало. Казалось ему, что есть прохлада в необозримых пространствах, тех, за серым горизонтом, стоит только пробежать через горячие пески и через разбросанные по всему берегу рыбацкие курены.

К полудню воцарилась тишина — настороженная, напряженная в ожидании чего-то грозного; все живое попряталось по своим гнездовьям да норам. Чайки с пронзительными криками пролетали низко над чернеющим морем и скрывались из глаз.

Серые горные скалы, подступающие сюда с запада и востока, расступились, расчистив место для близившегося великого поединка моря и пустыни.

Тогда Море двинулось на Сушу… Оно устремилось туда, где ждала его спасительная прохлада. После каждого наступления оно отскакивало назад, чтобы в следующий раз ударить еще мощнее по всем берегам-преградам, черпая силы в своей бушующей стихии. Когда ему удавалось проскочить дальше обычного, оно обжигалось о горячие пески и возвращалось назад с шипением, как обозленная кобра, стонало и лизало края своего обоженного тела. Но в следующий миг, напрягшись, опять наскакивало на берег с яростью раненого зверя.

Судя по силе поединка, можно было предположить, что сегодня решится, наконец, в чью пользу должен закончиться извечный спор Моря и Суши.

Солнце не зашло, а кануло в черное дрожащее марево будто навсегда. Следом опрокинулось небо, обнажив страшную темную бездну, где так же гудело и гулко рокотало.

А на берегу люди ждали новых жутких предзнаменований. Признавались: ни видеть, ни слышать такого не приходилось…

Вспомнили легенду об Айпи… Пошел ропот. Кто-то подсчитал — якобы время года соответствует тому, когда Айпи встретилась с пришельцами из-за моря.

— Тоже мне нашли, кого бояться и — когда! — усмехнулся над таким суеверием толстый Реджеп, когда рыбаки собрались в холостяцкой мазанке Ходжадурды-Длинного. — У нас ведь такие силы, что при желании можем продырявить даже луну! А вы толкуете о каких-то пришельцах…

Рыбаки сидели плотным кольцом вокруг сильно коптившей керосиновой лампы (свет погас еще днем); к коленям приткнулись дети — так ближе всего к огню, пляшущему как черт, посаженный в стекло; женщины чуть поодаль, за спинами мужей, в полутьме, полуслушая, полушепчась о чем-то своем…

Внезапно рванулась наружная дверь, не выдержав свирепого урагана. Влажный ветер загудел в мазанке, погасив скачущего черта, женщины заохали, кто-то побежал закрывать дверь. Чиркнула спичка, и все увидели, будто впервые, озабоченное, изборожденное глубокими морщинами лицо старого рыбака Нур-Тагана. Он дунул на горящую спичку, когда в стекле заново заплясал черт.

Ураган разрастался, и жалкое жилище Ходжадурды-Длинного ходило ходуном, готовое сорваться с земли под натиском следующего шквала ветра. Говорить приходилось все громче, ветер из щелей все яростней трепал пламя керосиновой лампы, навевая на сидящих тоску от бессилия перед гневом разбушевавшейся стихии. Крыша стала протекать, ветром сдуло брезент; мужчины выбежали на улицу и, справившись, вернулись, промокнув до нитки. Снова расселись по своим местам, закурили… Неизвестно, сколько времени это продолжалось. Люди деревенели в своей беспомощности; дети, давно уже сорвав в плаче голоса, недоуменно смотрели на взрослых.

Никто не спал. Море продолжало штурмовать берега, обгладывая их с быстротой голодного хищника. Но вдруг, достигнув своей наивысшей точки, гул моря и небес на какое-то мгновение затих, словно затем, чтобы взвился в черную бездну ночи леденящий душу женский крик:

— Аннамере-е-е-ет!..

Люди в мазанке замерли, а потом, опомнившись, бросились под дождь и гром — к морю. Голос женщины висел над берегом. Эхо доносило его долго, много раз повторяя. И каждый раз люди слышали забытые и полузабытые имена исчезнувших, не вернувшихся, утонувших в этом море рыбаков. Когда подбежали к Айбебек, она, онемев как камень, на котором сидела, смотрела куда-то вдаль. Ветер рвал черные длинные волосы, а она молчала, словно слушала жестокое признание ураганного моря.

Пошли искать и Кябе-эне. Старуха стояла у воды мокрая до самых костей и тряслась как в лихорадке.

Утро наступило не сразу. Оно пришло, когда люди снова научились слышать обычные звуки. Рыбаки, озираясь, выходили из мазанок и нерешительно шли к морю.

Море устало стонало и по-кошачьи царапало берег. Кто-то осторожно заметил, что на месте нет старой яхты. «Унесло домой…» — говорили суеверно.

Долго стояли на берегу, перекидываясь пустыми фразами. А после вернулись в свои жилища. Стали собирать пожитки, укладываться.

Из книги ”Утро Фирюзы”, 1989 г., М., ”Советский писатель”