Мой братишка - Валя Стиблова

И вот Мариян лежит в больнице. При мне ему принесли поднос с кофе, рогаликами, повидлом. Я рассказывал брату, что говорили о нем мальчишки, и он был ужасно рад.

— Вот видишь, какие они глупые, — повеселел брат, — не хотели мне верить, что я умею прыгать с мостков. Я же не знал, что под мостками камень. В следующий раз прыгну лучше.

А я ему:

— В следующий раз ты не будешь нырять с такой высоты.

— Почему не буду? Буду! Только в Подоле, там нет камней.

Точно так же он вел себя и с папой: знай твердит, что умеет прыгать с мостков! Ему, видите ли, камень помешал.

Я уж даже засомневался. Может, и правда он раньше когда-нибудь прыгал в воду? Или опять врет, как в театре, на спектакле «Магистр Ян Гус»?

Помнится, я тогда спросил Марияна:

— Как в театре делается костер? Неужели по правде артиста, который играет Яна Гуса, сжигают на костре?

— Во время каждого спектакля сжигают одного актера, — невозмутимо ответил брат.

— Ну что болтаешь, Мариян? Так никаких артистов не хватит! А иногда в день бывает два представления — утреннее и вечернее.

Он продолжает:

— Когда два представления, так утром сжигают артиста только наполовину, а вечером уже полностью.

— Ну что ты выдумываешь, Мариян? Тех, кто сжигает людей, давно посадили бы в тюрьму.

А Мариян в ответ:

— Артисты идут на смерть добровольно. Раз уж они артисты, то играют свою роль до конца.

— Кому же в таком случае хочется быть артистом? — удивился я.

— Каждый артист, — доказывал мне Мариян, — мечтает сыграть Яна Гуса.

Тогда я спросил об этом папу. Сначала он долго смеялся, а потом сказал:

— Подумай, Ким! — Папа довольно часто говорит нам «подумай». — Представим себе артиста, которого во время представления должны сжечь на костре. Вспомни наш театр и деревянную сцену. Понимаешь? Деревянную! И вот на этой деревянной сцене разводят костер!

— Конечно, загорелся бы весь театр, — отвечаю я.

— Значит, какой же разводят костер, Ким?

— Наверное, не настоящий, — соображаю я.

— Разумеется, — подтверждает папа. — Не настоящий, и никакого артиста не сжигают, это только так кажется.

— Теперь я понял, — обратился я к Марияну, — огонь не настоящий!

— Вот видишь, — засмеялся брат, — какой ты еще глупый, если понял это только теперь!

И мы оба смеялись, потому что я и вправду выглядел дурак дураком, если мог поверить в такую чушь.

С Марияном мне весело. И вообще, иного брата мне не надо. Иногда напридумывает он всякой всячины, а когда я догадаюсь, что все это выдумка, то мы помираем со смеху, возимся, кувыркаемся на траве, и Мариян говорит мне:

— Ну и лопух же ты!

Мариян очень сообразительный, он мечтает писать книги, когда вырастет. Я же буду помогать папе в работе, а для Марияна стану готовить еду.

Однажды Мариян заявляется домой и говорит:

— Я согласился пойти работать на эту должность.

— На какую должность? — удивился я.

— Буду генеральным директором.

Я растерялся:

— Генеральным? Это значит генералом?

Мариян рассмеялся, что я глупый, ничего не понимаю и, кроме того, могу все разболтать. Я поклялся, что никому ничего не скажу. Тогда он мне сообщил, что согласился стать директором завода, утром он там как — раз был. Потом улегся на диван и попросил сделать ему яичницу.

Я в ответ:

— Сам готовь себе яичницу!

А он говорит:

— Сам я готовить ничего не буду. Ты забыл? Я директор!

Вот и пришлось мне приготовить ему яичницу, а он пообещал купить мне велосипед, когда получит первую зарплату. Мне хотелось гоночный, брат согласился, пусть будет гоночный, только сначала он поест — очень уж он голоден. Да, да, их завод выпускает именно гоночные велосипеды. Для меня сделают ультракласс. Я принес ему яичницу, но брат попросил, чтобы со сковородки я переложил ее на тарелку и, кроме того, подал еще салфетку: он как-никак директор. Потом ему понадобилась содовая вода с апельсиновым сиропом. Я опять принес, а он пообещал сделать для меня велосипед с четырьмя передачами.

— Таких велосипедов не существует, — усомнился я.

А он утверждает, что их только начинают выпускать.

— Опять ты болтаешь, Мариян! Велосипедов с четырьмя передачами нет и быть не может, — оборвал его я. — И никакой ты не директор, так что теперь мой сам посуду.

Я знаю, что он не директор. Мы так только играем. Яичницу я приготовил бы ему и без игры. Брат всегда голодный, ему постоянно хочется есть. Мама говорит:

— Покупайте себе все, что хотите, вот вам деньги.

И мы покупаем. Покупаем молоко, варим кашу, сверху посыпаем ее шоколадом, и Мариян с удовольствием все уплетает. Мы едим яйца, салями и очень много маринованных огурцов. Для Марияна я приготовлю все, что он захочет. Когда он вернется из больницы, я спрошу, что вкусненького хочется ему. И если ему захочется торт-мороженое, не поленюсь пойти в самый дальний магазин на площади. Наверное, он вернется завтра или послезавтра, и я скажу ему: «Я верю, что ты умеешь нырять. Это правда. Ребята думали, что ты врешь, а ты говорил правду. Я рад, что ты такой, Мариян».

Глава 3. Ким

Вообще-то мама не должна была лететь в Тегеран. Но кто-то в группе не смог поехать, и предложили ей. Там испытывали какую-то новую вакцину, поэтому поездка была рассчитана на несколько недель.

Мама пришла домой и говорит мне:

— Эта командировка сейчас так некстати. У нас как раз эксперимент, без меня его не сделают. И устала я ужасно. Никогда в жизни не чувствовала себя такой уставшей, Мариян.

Она легла на диван, а я сел около нее и стал на нее смотреть. Мы были дома вдвоем. Ким еще не вернулся из школы. Мама лежала с закрытыми глазами, поэтому я смог внимательно ее рассмотреть. Наверное, она действительно очень устала. У нее были опухшие веки и потрескавшиеся губы. Она всегда казалась мне очень молоденькой, почти девочкой, а сейчас вдруг я увидел, что у нее морщинки не только под глазами, но и на шее. И волосы растрепанные. Тут я не удержался:

— Что случится, если ты никуда не поедешь? Не можешь, так останься дома. Никто от этого не умрет.

Именно так я и сказал: «Никто от этого не умрет». Мама ничего не ответила, лежала спокойно, и только по лицу ее пролетела какая-то тень милой улыбки. И сразу лицо ее перестало выглядеть уставшим.

— Мама, не езди никуда, — уговаривал я. — Кончай свои опыты и бери отпуск. Поедем на пароходе по Дые или прихватим рюкзаки да махнем в горы. Вы с папой каждый год нам это обещаете и все откладываете. Обойдутся и без тебя. Мне так хочется, чтобы ты побыла с нами, мама. Другие ребята все время с родителями, а вас не дождешься. Разве без тебя не сделают прививки?

Мама выслушала все, потом говорит:

— Ты прекрасный мальчик, Мариян. Просто замечательный! Других детей не уговоришь поехать куда-нибудь с родителями, а ты об этом мечтаешь. Надо и в самом деле поехать куда-нибудь всем вместе. И будешь ты у нас главным. Я и деньги отдам в твое ведение. Ну как?

— Вот здорово! — обрадовался я и начал мечтать, как мы с мамой бродим по горам, лежим у речки и разговариваем. Я рассказал бы маме, что мечтаю писать книги. Ким в этом ничего не смыслит. И показал бы маме недавно сочиненное стихотворение. Оно начиналось так: «Водоросли снов срывал я с влажных стен…»

Маме это стихотворение наверняка понравилось бы, а Ким, когда я ему прочитал, веселился, что я вырывал водоросли, как стельку из старых ботинок. Он не уловил печали и таинства, заложенных в этих словах.

— Так мне хочется куда-нибудь поехать с тобой, мамочка! — проговорил я. — Не уезжай, останься дома, ведь у нас скоро каникулы.

И вдруг в эту минуту словно упал занавес и все оборвалось: вместо мамы, которая готова была поехать со мной куда угодно, появилась другая. Ее ничуть не трогали мои просьбы.

— Значит, ты и в самом деле думаешь, что мне следовало бы плюнуть на все дела и сказать: «Я беру отпуск!»

Она поднялась с дивана и встала спиной к окну. Глаза ее были прищурены, взгляд устремлен куда-то поверх меня. Такой она бывала всегда, когда устраивала нам разнос. Но я не испугался.

— Да! Я в самом деле так думаю.

— Хорошо, — сказала мама. — Но представь себе, если то же самое сделает еще кто-нибудь из нашей группы, да не один, а два, три человека… Тогда прививку не получит, по крайней мере, тысяча человек. А из тысячи каждые пятеро могут умереть.

— Нет, не может быть, — говорю я. — Так прямо и умрут?

— Почему не может быть? Может! Могут умереть не только пять, но и десять, и сто человек!

— А если сделают прививки, то никто?

— Конечно! — Мама отвечала уже сердито. — Сто или ни одного, этого точно никогда нельзя сказать. Но если я поеду, то сделаю свою работу и мне не в чем будет себя упрекнуть.