Татуировки. Истории современников - Серафим Попов

Римляне взяли от греков философию, понятие о демократии и свободное отношение между полами. Помпеи были хорошим примером города, созданного специально для свободной любви во всех ее проявлениях.

На следующее утро все в порту знали, что появился новый гей – как его называют итальянцы – феминелла. Тарантино осыпали вниманием со стороны других грузчиков, а он чувствовал себя очень, даже хорошо в своей новой роли портовой феминеллы.

Гвидо стал его патроном, кормил Тарантино, одевал его, делал подарки, покупал лучшую еду а за это требовал только двенадцатиминутный ритуал вечером, да и то не каждый день, потому что Тарантино научился говорить «нет», томно ссылаясь на головную боль или усталость ото дня, проводимого в безделье и неге.

Он так и не нашел работы, прожив с Гвидо целую зиму, да и работать он не хотел, холя свое молодое тело. Он научился кокетливо улыбался, жесты его рук становились все более женственными, голос приобрёл томность. Он становился всё более женообразным, и уже видел, как на него бросают взгляды проходившие мимо мужчины на улице. К тому времени ему исполнилось двенадцать лет.

Он потребовал от Гвидо денег на занятием пением и брал теперь уроки оперного пения у местного певца. У него завелись духи, притирания, кремы, и через год Гвидо выгнал Трантину – как звали теперь Тарантино – из своей каморки.

Но того уже знали в Сорренто, да и деньги у него завелись, и он снял небольшую комнату в районе близком к порту, где проституция веками имела свой постоянный, известный всеми матросами, адрес. Ему и рекламы делать было не надо.

Волосы его стали длинными, с крупными локонами, и он стал позволять себе появляться на улице в женском платье, что ему даже очень нравилось. Прошло уже три года, как он стал известным геем и слава о нем, молодом, поющем в постели Херувино, достигла уже Рима.

В порту его имя передавалось с корабля на корабль, и американские матросы, прибывающие в Сорренто, знали, что у Тарантины их всегда встретят с улыбкой на подкрашенных губах, с лукавым взглядом под густыми приклеенными рестницами и с распахнутой постелью, где на всегда пахнущим лавандой бельем их ждали утехи с таким же существом, каким они были сами – с мужчиной в женском облике. И с ним было не нужно ни говорить о глупой несуществующей любви, ни притворяться, что женщина лучше, чем мужчина. Здесь они чувствовали себя всегда дома.

Тарантино же такая жизнь очень нравилась – он, выросшей в деревне в семье крестьян, стал богатым, известным и нужным многим людям, которые им восхищались. Эта была самая лучшая пора его жизни. Он принимал гостей только тогда, когда хотел этого сам, научившись привязывать свой член так, чтобы создавалась полная иллюзия превращения в Тарантину, и как он говорил, весь американский флот вместе с адмиралами побывал в его небольшой квартире, похожей больше на женский будуар.

Теперь его денег хватало и для поездки в Рим который он любил и где покупал себе дорогие чулки, духи и макияж, и для поездки на воды в горы северной Италии, где ему делали массаж и где он встречал своих новых, дорогих клиентов всех возрастов.

В то время ему было двадцать пять. Он был в пике своей славы и известности.

Тарантино решил переехать в Рим, где жили его богатые клиенты, навещающие его в Сорренто. Он снял квартирку в фешенебельном районе, недалеко от центра города, с террасой на крыше, где он принимал клиентов в ночные часы – лежа на мягком матрасе и окруженный сотней подушек и оливковых деревьев в кадках.

Однажды, когда он шел по улице своей характерной, чуть виляющей походкой, направляясь в кондитерскую, около него остановилась чёрная машина с тонированными стеклами и ему было предложено место в машине.

Тарантино заглянул в машину и увидел монаха в черной сутане. Тарантино довольно улыбнулся и подумал:

– И в церковь проникли слухи обо мне!

В машине он спрашивать ничего не стал, пологаясь на помощь бога и случая, но внутри ему льстило, что его знали.

Через тонированные стекла было трудно видеть, куда ехала машина, да и ему было это всё равно – он привык к приключениям. За его двенадцать лет жизни гея, он никогда не был подвергнут ни унижениям, ни опасным ситуациям, что он относил к охране его богом и своему легкому, положительному характеру.

Машина въехала во двор большого палаццио, и ворота за ней закрылись. Тарантино было предложено пройти в комнату ожидания, куда через некоторое время зашел высокий монах в черной рясе и приятным, чуть строгим лицом и сел на стул напротив Тарантино.

Он рассказал, что визит Тарантино является тайным, и таким он должен оставаться, если тот хочет иметь клиента, который живет здесь, в палаццио и который наслышан о Тарантино и его деятельности. Тарантино закивал, соглашаясь на все условия.

О деньгах речи не было, но Тарантино знал, что ему заплатят сполна. Через некоторое время монах вышел и в дверь вошел пожилой, круглый, невысокого роста человек, как показалось Тарантино, в кардинальской одежде. Тарантино показалось, что он видел портрет этого человека в центральных газетах.

Тот поздоровался и пригласил Тарантино во внутренние покои палаццио. Там был приготовлен ужин и стояла высокая кровать с альковом. Тарантино присел к столу, наливая себе бокал вина в старинный граненый хрустальный фужер. Вино оказалось высшего качества, Брунелло. Тут он почувствовал, что этот человек в рясе кординала подошел к нему сзади, и наклонившись, поцеловал Тарантино в шею, туда, где росли завитки его блондинистых от краски и солнца волос.

Тарантино развернулся всем своим женственным телом и, улыбнувшись кординалу, стал расстёгивать свое легкое шелковое платье.

Так началась связь Тарантино с Ватиканом. Никаких имён при встречах с ним – дневных и вечерних – не произносилось, да он и не спрашивал, наслаждаясь тайной, связывающей его, бедного крестьянского сына с этими высшими служителями католического бога, требующего от своих служащих клятву неприкосновения к женщинам и целибата. Но он был мужчиной, хотя и особым, геем, и умел хранить тайну глубоко в своей памяти и в сердце.

Он видел своих высокопоставленных церковью клиентов на первых страницах центральных газет, но рот его был закрыт от сплетен щедрыми подаяниями отцов церкви, оплачивающими его верную службу деньгами католической церкви.

Тарантино иногда ходил на исповедь в близлежащую к его квартире церковь, но никогда не выдавал ни одного имени, говоря на проповеди туманно и неконкретно. Он чувствовал, что бог его любил и охранял от неприятностей.

Так прошли еще двадцать лет. В его постели побывали многие известные в Италии люди, но он начал уставать от этого круговорота ночной жизни и решил вернуться в Сорренто. Денег было достаточно, чтобы купить небольшой домик на тихой улочке, недалеко от порта, и из своего окна он видел море. Он пел по утрам в ванной:

– О, соле мио, но голос его уже потерял юношескую гибкость и не звучал так, как раньше. Он стал стареть, но был весел и рад каждому дню своей жизни. Бог сохранил его и от спида, и от венерических болезней – может благодаря своей крестьянской крепкой генетике, а может, и из-за веры, которая вела в его постель только хороших клиентов.

Конец ознакомительного фрагмента.