Учение о цвете - Иоганн Вольфганг Гёте

того, что мы назвали первичным феноменом, – он обеспечен, а с ним и философ. Физик – так как он убеждается, что достиг границы своей науки, что он находится на той эмпирической высоте, откуда он, оглядываясь назад, может обозревать опыт на всех его ступенях, а направляя взгляд вперед, если не вступать, то заглядывать в царство теории. Философ обеспечен потому, что из рук физика он принимает то последнее, что у него становится первым. Теперь он имеет право не заботиться о явлении, если понимать под последним все производное, как его можно найти в научно сопоставленном материале или как оно в рассеянном и спутанном виде предстает перед нашими чувствами в эмпирических случаях. Если же он хочет пробежать и этот путь и не отказывается кинуть взгляд на единичное, он сделает это с удобством, тогда как при иной обработке он либо чересчур долго задерживается в промежуточных областях, либо слишком долго заглядывает туда, не получая о них точного знания.

Сделать близким в этом смысле философу учение о цветах было желанием автора, и если при изложении это по многим причинам не удалось осуществить, то при пересмотре работы… он еще вернется к этому вопросу.

Отношение к общей физике

…Верные наблюдатели природы, как бы разно они вообще ни мыслили, безусловно, сойдутся в том, что все являющееся нам, представляющееся в виде феноменов должно обнаруживать либо первоначальное раздвоение, способное к соединению, либо первоначальное единство, которое может стать раздвоением, и что с помощью этих понятий можно все изобразить. Разъединять соединенное, соединять разъединенное – в этом жизнь природы; это – вечная систола и диастола, сжимание и расширение, вдыхание и выдыхание мира, в котором протекает наша жизнь, деятельность и бытие.

Что выраженное нами здесь в виде числа, в виде единого и раздвоенного, есть на деле нечто более высокое, это само собою разумеется, равным образом и то, что появление третьего, четвертого, развивающегося далее, нужно брать всегда в высшем смысле, но прежде всего полагать в основу всех этих выражений подлинное наглядное представление.

Железо мы знаем как особое, отличное от всех остальных тело; но тело это индифферентно, и только для нас оно замечательно во многих отношениях и для практических целей. Однако как мало нужно, чтобы индифферентность эта исчезла! Происходит раздвоение, которое, стремясь снова соединиться и ища само себя, приобретает как бы магическое отношение к себе подобным и распространяет это раздвоение, являющееся ведь новым соединением, на весь свой род. Здесь мы знаем это индифферентное существо, железо; мы видим, как возникает в нем раздвоение, как оно распространяется и исчезает и легко снова возбуждается: здесь, по нашему мнению, первичный феномен, который граничит непосредственно с идеей и выше которого нет ничего земного[11].

С электричеством дело обстоит тоже довольно своеобразно. Индифферентного электричества мы не знаем. Это для нас ничто, ноль, точка безразличия, лежащая, однако, во всех являющихся нам существах и представляющая собою в то же время источник, из которого при малейшем поводе возникает двоякое явление, наблюдаемое нами лишь постольку, поскольку оно снова исчезает. Условия, при которых оно выступает наружу, бесконечно различны сообразно со свойствами разных тел. Начиная от самого грубого механического трения весьма различных тел и кончая самым беззвучным соседством двух совершенно одинаковых тел, детерминация которых отличается меньше чем на волосок, всевозможные случаи способны пробудить это явление, и в такой резкой, могучей, определенной и специфической форме, что мы удобно и естественно можем применять к нему формулы полярности, плюса и минуса, севера и юга, стекла и смолы.

Это явление, хотя и протекающее больше на поверхности тел, отнюдь не поверхностно. Оно действует на определение телесных свойств и примыкает в непосредственном воздействии к тому великому двоякому явлению, которое так господствует в химии, к окислению и раскислению.

Поднять и включить в этот ряд, в этот круг, в этот венок явлений также и явления цвета было целью наших усилий. Что нам не удалось, сделают другие. Мы нашли изначальную огромную противоположность света и тьмы, которую обще́е можно выразить словами «свет» и «не-свет»; мы пытались связать оба конца и построить таким образом видимый мир из света, тени и цвета, причем для раскрытия явлений мы пользовались различными формулами, которые предлагают нам учения о магнетизме, электричестве, химизме. Но мы должны были пойти и дальше, так как мы находились в более высокой области и нам предстояло выразить более многообразные отношения.

Если электричество и гальванизм своей всеобщностью и отделяются от специфического характера магнитных явлений, возвышаясь над ними, то цвет, хотя и подчиненный тем же законам, поднимается, можно сказать, гораздо выше и, действуя на благородное чувство зрения, раскрывает и свою природу с выгодной для себя стороны. Стоит только сравнить то разнообразие, которое возникает из интенсификации желтого и синего до красного, из слияния этих обоих высших концов в пурпур, из смешения обоих низших концов в зеленый цвет. Насколько разнообразнее вытекающая отсюда схема, чем та, с помощью которой можно понять магнетизм и электричество! Да и вообще эти последние явления стоят на более низкой ступени, так что, проникая и оживляя весь мир – до человека, они все же не могут подняться в более высоком смысле, чтобы он мог эстетически использовать их. Всеобщая простая физическая схема должна еще быть сама в себе поднята и усложнена, чтобы служить высшим целям…

Отношение к учению о звуке

Цвет и звук совершенно несравнимы; но оба можно свести к одной высшей формуле, каждый из них можно вывести, но самостоятельно, из одной высшей формулы… Оба – общие элементарные действия, согласно всеобщему закону разделения и соединения, колебания туда и сюда, но в совершенно различные стороны, различным способом, при помощи различных промежуточных элементов, для различных чувств.

Заключительное замечание относительно языка и терминологии

Никогда не обращают достаточного внимания на то, что всякий язык, в сущности, лишь символичен, образен и рисует предметы не непосредственно, а только в отражении. В особенности приложимо это к тому случаю, когда речь идет о вещах, которые едва подступают к опыту и находятся все время в движении, так что их скорее можно назвать деятельностями, нежели предметами. Их нельзя фиксировать, и все-таки нужно о них говорить; и вот, отыскиваешь всевозможные формулы, чтобы хоть символически выразить их.

Метафизические формулы обладают большой широтой и глубиной; но чтобы подобающим образом заполнить их, необходимо богатое содержание, иначе они остаются пустыми. Математические формулы допускают во многих случаях очень удобное