Джон Леннон, Битлз и... я - Пит Бест

На этом этапе путешествия БИТЛЗ начали думать, что съездят не дальше Харвичского порта. Но, когда наконец нам позволили отплыть в Голландию, в направлении Хоока, хорошее настроение вернулось к нам. Под всеми парусами мы взяли курс на бар, чтобы немного прогуляться и пропустить по кружке пива. Переезд был длинным, и мы спали в баре, на деревянных скамейках или на полу, укрывшись плащами вместо одеял. Ни разу мы не зашли в гостиницу. Голландские таможенники оказались столь же малоуступчивыми, как и их английские коллеги: ушло больше четырех часов на рассказывание тех же басен, что и в Харвиче.

— Но ведь это же студенты! — твердил Аллан.

И опять он взял верх.

Почти все время Аллан вел машину. Когда и в этот раз таможня была оставлена позади, поехали по дороге на Арнхем, где Аллан хотел посмотреть на монумент погибшим в рядах коалиционных войск в одном из знаменитых сражений второй Мировой войны. Монумент представлял собой что-то вроде длинного мраморного гроба, водруженного на этом легендарном месте: «Их имена будут жить вечно». Мы сфотографировались у каждого угла. Эти слова оказались пророчеством, на которое тогда не обратили внимания.

Следующей остановкой после Арнхема был Амстердам, где Джон Леннон дал волю своему таланту «фокусника». Во время наших частых и длинных разговоров в «Касбе» он мне рассказывал о своих «приступах» клептомании.

— Если мне нужна какая-то вещица, — говорил он, — я ее просто спираю.

Когда ему нужно было обновить носки или нижнее белье, он просто-напросто отправлялся в «Вулвортс» или «Маркс и Спенсер», где отоваривался даром.

В этот день на нем была его любимая черная вельветовая куртка — идеальная одежда для карманника, — и мы все впятером устроили нашу первую вылазку. Мы наблюдали Леннона «за работой», когда он свистнул несколько вещей с витрины, и были потрясены ловкостью, с которой он действовал. Похоже, у него был прямо-таки дар. Сами мы воздержались из боязни, что нас застукают, перетрусив еще и потому, что это была наша первая поездка за рубеж. Но Джон держался совершенно непринужденно, казалось, он вполне способен абстрагироваться от устрашающей перспективы провести ночь в подвале полицейского участка. Он знал, что делал, и демонстрировал нам свои способности. Когда мы присоединились к нему, Джон, как всегда беззаботный, вывернул карманы и показал нам свою добычу. Ошарашивало не столько содержимое трофея, сколько его размеры: две затейливые побрякушки, одна-две гитарные струны, носовые платки и губная гармоника (я не вполне уверен, что это та самая гармошка, на которой он играл в «Love Me Do», но это вполне возможно).

Аллан Уильямс был в ярости.

— Вы все — подонки! — орал он на нас. — Это будет стоить вам того, что вас не выпустят к немцам!

Он хотел, чтобы Леннон вернул после полудня плоды своего труда их настоящим владельцам. Но Джон был не из тех, кто позволяет собой командовать.

В этот день Аллан и сам позабавился на славу, выдав голландцам Лорда Вудбайна за настоящего британского лорда (владеющего землями в Ливерпуле!), и по этому поводу им оказали просто королевский прием.

Наконец, мы снова отправились в дорогу, чтобы сделать последний бросок до Германии; микроавтобус прокладывал себе путь среди тысяч голландских велосипедистов. Германскую границу миновали благополучно. БИТЛЗ, накачанные пивом, провели остаток пути, распевая старые добрые английские песенки и такие обалденные вещи как «Rock Around The Clock», и еще — нашу любимую ливерпульскую балладу «Maggie May»,[5] несколько облагороженную и исполненную в весьма игривой манере. Она отражала наше представление о том, чем может быть Гамбург: мы знали, что это крупный порт, совсем как наш собственный город, с целым кварталом ночных клубов, куда владельцы и управляющие хотели залучить британские таланты. Но Аллан до самого места назначения держал нас в неведении. Пока что мы были в дороге, и Аллан привез нас в этот распрекрасный порт без всяких неожиданностей.

Было приблизительно 9 часов вечера, когда Аллан признал гамбургский вокзал. Вот там уровень адреналина в крови по-настоящему начал повышаться.

— Вот он, вокзал! — торжественно объявил он. — Отсюда я уже знаю как ехать.

Мы должны были встретиться с нашим ментором герром Кошмайдером в «Кайзеркеллере», в одном из ночных клубов, владельцем которого он являлся, располагавшемся на Гроссе Фрайхайт (что в переводе означает «Великая Свобода», — вот уж, действительно, лучше не скажешь!). Эта улочка выходила на печально известный Репербан — главную артерию «горячего» квартала Сент-Паули, знаменитого своими ночными клубами и первыми в то время секс-шопами.

Репербан заставил нас разинуть рты. Это был неоновый лабиринт секса, где, казалось, за каждой дверью помещались девушки, раздевавшиеся и предававшиеся другим видам деятельности со всей возможной дерзостью. Я представлял себе этот квартал чем-то вроде лондонского Сохо, только, может быть, еще грандиознее и несколько смелее. Вытаращенными глазами мы смотрели на сутенеров, прохаживавшихся вдоль широких тротуаров перед кричащими вывесками кабаков, которые рекламировали «девочек, девочек и еще раз девочек»… Они завладевали прохожими, хватая их за шиворот и почти насильно затаскивая внутрь. Заведения были самые разнообразные — от простых стрип-клубов до самых завалящих дешевых притонов; попадались и более пуританские, где можно было заказать столик, чтобы пропустить стакан, и позвонить по первому попавшемуся телефону облюбованной даме.

— А вон и скузеры! — хохотали, проходя мимо, многочисленные проститутки.[6]

Квартал Сент-Паули бурлил 24 часа в сутки. Там не бывало «тихих часов», но когда мы приехали было еще рано — всего девять, и атмосфера только-только начала накаляться.

Мы быстро освоились в Сент-Паули и по прошествии недели чувствовали себя там, как дома. Он не был местом, где вспоминали о священнике, и еще меньше — о маме!

Даже сегодня, в начале девяностых годов, официальные туристические проспекты по Гамбургу описывают Репербан с величайшим почтением: «…Там есть много мест, где можно позабавиться, — говорится в них, — вот уже много лет, как там нет ни одного кабаре, ни одного стрип-представления, которое нельзя было бы порекомендовать, без всяких исключений! В самом деле, там есть все вообразимые ухищрения.»

Чтобы описать эти увеселительные заведения, проспект продолжает: «Единственная их цель — ублажить клиента и вытряхнуть из него все наличные».

Так или иначе, этим летним вечером 1960 года Сент Паули показался пяти только что приехавшим молодым людям гаванью безбрежного света и безмерного наслаждения. Мы ведь были всего лишь детьми, без сомнения, немного наивными. Джон, не достигший еще и двадцати, был самым старшим. Полу и мне, обоим было по восемнадцать, Стью — девятнадцать, а Джорджу — всего лишь семнадцать лет. Согласно закону, его присутствие в подобных местах было совершенно недопустимо. Посещение квартала Сент-Паули после 22 часов было запрещено всем лицам, не достигшим восемнадцатилетнего возраста. Мы обнаружили вскоре, что с приближением критического 22-го часа на улицах появлялся полицейский патруль, и зажигались все фонари. Эти полицейские были известны под названием «патруль „Аусвайс“» — немецкое слово, обозначающее удостоверение личности.

— Прекратить музыку! — приказывали фараоны, едва войдя в клуб, после чего начинали обход посетителей и проверяли документы у всех, кто казался слишком юным. Все немцы носили с собой удостоверение личности, где указывалось имя, дата рождения и помещалась фотография.[7]

В тот вечер никто из нас еще не был знаком с этими строгими правилами, за исключением, конечно, служившего у Кошмайдера Георга Штернера, который явно подозревал о том, что Джорджу Харрисону меньше восемнадцати лет. Впрочем, на тот момент единственное, чего мы хотели, это — выспаться как следует ночью, чтобы утром как можно раньше приняться за работу.

Аллан Уильямс, как всегда, гоня микроавтобус вовсю, благополучно проехал Репербан и повернул направо, в мощеную улочку, которая и была Гроссе Фрайхайт, где располагалось несколько ночных кафе, порно-кинотеатр, клуб кетчисток, которым доставляло своеобразное наслаждение бороться в грязи, и в завершение всего… церковь! Это было для меня еще одной загадкой, — каким образом маленькая церквушка могла очутиться в этом кафешантанном мире продажной плоти.

Микроавтобус остановился с облегченным вздохом перед «Кайзеркеллером». Мы сразу же вышли размять ноги, не торопясь разгружать свой багаж. Внутри клуб был залит светом и полон оживления и жужжания музыки «Дерри и Сеньоров», аллановских первопроходцев. Выпивка лилась рекой и все веселились.

— Как здорово встретить дружков! — радостно воскликнул Леннон.

— Похоже, мы здесь позабавимся, — согласился Пол.