Тупэмо - Елена Зайцева

— Покурим — и строить!

Про «покурим» — это так, речевая фигура. Курить им третий день нечего. Налим хмыкает. Вид у него недовольный. Он сидит на корточках и смотрит себе под ноги. Веснуха тоже какая-то… не сильно счастливая. Как всегда, в общем-то, но сейчас это особенно раздражает. Солнышко. Лёд поблёскивает. «Непонятности» ушли. Что не так-то?

— Работа дураков любит… — ноет Налим. — Мы вообще-то кататься собирались. А вы вообще-то за водой ходили…

— Мы устали, — поднывает Веснуха.

— И вообще — не надо тут ничего строить, — продолжает Налим. — Тут бомжей как грязи…

И тут Курыч толкает Налима так, что тот валится на спину и не сразу встаёт. Но встаёт. Толкает в ответ. А Курыч — его, а он — Курыча, а … а что они оба говорят при этом! На Веснуху это никакого впечатления не производит, а я… Я разворачиваюсь и ухожу. Я уже предупреждала Курыча, что не матерюсь. И слушать это — не желаю…

Сначала мне казалось, что кто-нибудь меня остановит, что всё это остановится, но — краем уха слышу: дерутся, матерятся, продолжается… «Ну вот, построили…» — думаю я…

Но ведь построили! Ну, не то чтобы именно построили. Но штаб у нас появился, да ещё какой. Я просто обалдела, когда его увидела, было в нём что-то… инопланетное. Сам карьер — как посадочная площадка, а штаб этот — как только что севшая посудина с какой-нибудь Альфы Центавра. Не знаю, может, это из-за освещения. Я ведь этот штаб только на следующий день, рано-рано утром увидела, как раз солнце из-за сопки показалось, ма-аленьким таким краешком. Мы Пуфика искали, я и Курыч…

Пуфика вечером бабушка привезла. Это был уже третий пёс, который у них в редакции оказался — после её передачи о животных с трудной судьбой. У Пуфика судьба была «подъездная»: он в подъезде жил. Приблудился откуда-то, и никто его, до поры до времени, не выгонял. А потом… потом пришла такая пора — когда в одну из квартир новые жильцы заселились. Они совершенно не понимали собаку в подъезде, и Пуфик оказался на улице. А потом и в редакции у бабушки. Его туда дети привели. Первых двух собак бабушка довольно быстро пристроила. Они были породистыми: эрдель и овчарка. А Пуфик был двортерьер. Косолапый, низкорослый, какой-то грязно-пегий. Бабушка, «рекламируя» его в эфире, конечно, по-другому говорила. Говорила, что он симпатичный, рыженький. И очень общительный. И она не лукавила, она действительно так думала. Бабушка у меня вообще прямой человек, лукавить — это не её. Мама говорит, что такая чрезмерная прямота неестественна, что она выбивается из общего хода вещей. Поэтому и вредит зачастую. Как и все чрезмерные штуки… Вот и здесь так получалось: бабушка Пуфика от души хвалила, а на пользу ему это не шло. Люди приходили, видели какой он «симпатичный», да так ни с чем и уходили…

— И на какой срок к нам это… сокровище? — только и спросила мама. Срок оказался — четыре дня. Именно на это срок бабушка уезжала по какому-то редакционному заданию и попросила приютить непристроенного Пуфика.

Пуфик вёл себя отвратительно. Он взвыл, как только за бабушкой дверь закрылась. Взвыл так, что даже папа его заметил. Оторвался от компа и внимательно на него посмотрел.

— Хорошо, что передача не про крокодилов была, — усмехнулся он. — А то бы у нас по залу аллигатор носился…

Усмехнулся папа недовольно, он на компе «работу работал». Он у меня технический переводчик, частенько дома переводит, частенько просит не мешать.

— Пуфик, молчать! — заорала я.

Пуфик замолчал. Но поплёлся под стол, а под столом — папины ноги…

— Нет, всё-таки хорошо, что передача… Убери ты эту шавку, позови его!

— Пуфик, Пуфик! — Я чувствовала себя какой-то… полувиноватой. Дураку понятно, что бабушка не папе и не маме это «сокровище» привезла. Папа животных не любит. А мама не любит сюрпризов. Бабушка на меня надеялась, и теперь сей Пуфик, так сказать, в моей юрисдикции. А я не знаю, как к нему подойти. Он мне, откровенно говоря, сразу не понравился…

На зов он откликнулся так — начал скулить. Это, конечно, получше, чем выть (вой у него жуткий был, просто… у-у-у-у-у!!!), и всё-таки…

Я схватила его за холку (так у них, кажется, загривок этот их называется?) и вытащила из-под стола. Он сопротивлялся, укусить даже хотел, но потом как-то… смирился. Поджал все четыре лапы и повис. Я взяла его на руки и потащила на кухню.

Ни есть, ни пить он не стал. А вот на руках ему понравилось, так что до ночи я его на руках и таскала… Не потому что мне так хотелось! Поймите, нет, не поэтому. А по моей этой… полувине. Бабушка ведь и вообще из-за меня, для меня к нам приезжает. Ко мне фактически. С мамой у них не заладилось, а с папой — разладилось. В общем — ко мне…

— А вот спать он с тобой — не будет, — предупредила мама.

— Ясно… — сказала я. Но ясно это было мне, а вовсе не Пуфику. Первую половину ночи он пытался запрыгнуть ко мне на кровать, я его скидывала, уговаривала, психовала, а вторую — он расстраивался по этому поводу (что скидывала и психовала). Вслух расстраивался — скулил, вздыхал и зубами как-то нервно щёлкал. И, наконец, утром, без пяти семь, опять взвыл.

— Его, Ксан, наверно вывести надо… — зевнула мама. Да уж наверно! Тем более что вечером я его не выводила, да он просто никуда и не собирался.

На улице было пусто. Как-то особенно пусто, мы с Пуфиком как будто всю улицу собой заполнили. Он куда-то рвался, визжал, я одёргивала, придерживала, и всё-таки — и всё-таки он вырвался! Вырвался и помчался куда глаза глядят. А глядели его глаза куда-то в сторону карьера!

Сначала я побежала за ним, но в какое-то мгновение — в мгновение ока, как говорится — представила карьер. Вот в этой пустоте и полутемноте. В общем, я испугалась. «И что же теперь делать, что же делать…» — думала я. Хотя как-то даже и непонятно, зачем это было думать. Я ведь уже, собственно, делала. Я не на месте стояла, я шагала! «Что же делать» да «что же делать», а сама шагаю. Куда? К Курычу!

Открыла Курычева бабуля. Заспанная, конечно. Но… «были люди в наше время»! Ведь поднялась. Я-то, честно говоря, надеялась, что сам Курыч откроет.

— Чего?

— Доброе, — говорю, — утро! — Бодро так говорю. Понятно, что ситуация глупая. Но какие у меня варианты? Бабуля, видимо, не расслышала — или не поняла, или посчитала, что утро не такое уж доброе, но смотрю — двери закрывает.

— Стойте-стойте! — кричу.

— Да это ко мне… — Ну слава богу! Курыч нарисовался. В трусах.

Оделся он быстро. И слушал меня как-то вполуха. Как будто к нему каждый день в семь утра приходят и просят собаку поймать. Незнамо чью, если подумать…

— Пуфик… Он толстый?

— Нет!

— Почему тогда Пуфик?

— Давай лучше думать, где его искать! — говорю.

— Чего думать? Он на карьере. — Курыч говорит так уверенно, что и мне становится как-то спокойней. Но я всё-таки спрашиваю:

— А ты-то откуда знаешь?

— Да их туда как магнитом… Знаю и всё.

Чем это, скажете, может успокоить? А вот может, оказывается! Меня даже карьер перестал пугать. Вплоть до того мгновенья, как я его увидела. Или даже не так, — я не то чтобы испугалась, когда увидела, а как-то… обалдела.

Понимаете, это был какой-то… сюр, сюрреализм космический. Солнце поднималось незаметно, и в то же время страшно быстро, и было холодного розового цвета — пожалуй, даже сиреневого. И лучи от него шли какие-то сиреневые, чуть ли не голубые. И карьер, этот ледяной диск, был сиреневым. Сиреневым — и ото всего отдельным, как гигантская крышка над чем-то уж совсем неописуемо гигантским… А с краю «крышки» — какая-то штуковина, вся блестящая, — башенка, полусфера, что это вообще?!

— Штаб, — говорит Курыч. Он явно доволен, ему моя реакция нравится. Я замерла и так, замерев, смотрела.

— А почему…?

— Почему он блестит? Мы его сеткой обмотали. Такой, блестючей. У Веснухи её шесть метров было, мать с работы притащила…

— Ого…

— Пуфик, Пуфик! — позвал опять Курыч, а я уже и не звала. Мне почему-то казалось, что да, найдём мы этого Пуфика на этом карьере. Раз Курыч так сказал. Пообещал — найдём! Но я пошла быстрее — мне хотелось штаб рассмотреть. Сложная, наверно, штука!

Но штука оказалась вовсе не сложная. Не понадобились ни палки, ни линолеум, ни кирпичи даже, конструкция была, прямо скажем, элементарной. Металлическая башенка чуть выше моего роста — лазилка такая, наверняка в том же садике стояла когда-то. Как они её дотащили?! Тяжеленная!

— Ну да, тяжёлая, — подтверждает Курыч. — Но мы ж не с садика тащили, а от контейнера, тут не так и далеко…

И вокруг этой «лазилки» — сетка. Серебристая, — такие, наверно, от мух вешают, на даче где-нибудь.

— Юрта! — заключила я.

— Точно, — согласился Курыч. — Пуфик, Пуфик!.. В общем, он придёт. Надо ждать.

— Ну приехали. А почему ты думаешь, что он придёт?