Тупэмо - Елена Зайцева

В общем, где-то на вакцине и остановились. Вот и ладно, думаю. Я в этот семейный совет особо-то не вмешивалась — для себя я всё уже решила. Выбор был очевиден. Яна моя Маргулис обратно не переедет. Веснуха мне — не только соседка, но и одноклассница. Курыч — тоже в нашем доме живёт. Жил… А Налим — в соседнем. И в школе он почему-то учится в другой, в старой, там, за Клубной. Но это не важно. Просто он с ними. И мне надо было быть с ними. Не одной же. Один в поле не воин… Мы, когда на карьер пришли, ещё раз это уяснили. На карьере были неприятности, на карьере были бомжи.

Карьер вообще нехорошее место. Я уж не говорю о том, что каждый год там кто-нибудь тонет, не только поэтому нехорошее, а именно вообще. Даже снег там как будто темнее. Вечерами туда стягиваются какие-то непонятные личности (папа так и говорит — «непонятности»), иногда костры видно, вспышки. По темноте мы бы туда и не пошли. Но днём… днём некритично — так Курыч говорил, когда умным хотел казаться. А умным он хотел казаться, потому что в меня влюбился. Мне эта его любовь, честно говоря, — как Веснухина дружба. Но так, конечно, легче было. Так у нас как будто две пары были: я плюс Курыч, Налим плюс Веснуха.

Налим с Веснухой как бы поневоле пара. Ему тоже частенько доставалось, только от отца, даже убегать приходилось — бывало, что и на несколько дней. Как-то раз он только дня через четыре появился. А отец под домом стоял, курил. Увидел и говорит: «Приплыл! Налим…» Сама я этого не видела, конечно. Так говорят. У нас вообще много чего говорят. Хоть и пригородный, но посёлок. Деревня почти…

Иногда, чтобы подольше домой не идти, Налим и Веснуха до самой ночи гуляли. Вот и получалось, что они — пара. И мы с влюблённым Курычем — пара. Так, парочками, мы и отправились на этот карьер, они впереди, мы за ними. Тут недалеко — минут десять. Через кирпичный, потом через свалку…

Налим с Веснухи всю дорогу шапку скидывал, а у Курыча было болтологическое настроение. Сначала он мне про какие-то летальные аппараты рассказывал, а потом — про тётку свою двоюродную, уж не помню, как он с одного на другое перешёл, у него это легко и просто получалось (мама говорит, что такое бывает с недалёкими, поверхностными людьми, они всего касаются только слегка и ничего толком не понимают)… Я слушала вполуха, больше за Налимом с Веснухой наблюдала (всё-таки идиотская игра какая! чуть ли не полдороги Веснуха без шапки прошагала!), но потом, когда Курыч изображать стал — как эта тётка к ним заходит, как сумку ставит, что говорит и что его бабка ей отвечает, — я засмотрелась. Прямо спектакль получался!

— Хто там? — (Это он бабку свою изображает, держится за спину и еле ковыляет.) — Да тут я, тут, а не там! (Это он возмущённо выкрикивает. Выпрямляется, плечи расправляет и пузо выпячивает. Сразу видно, что это уже тётка. И сразу видно, что это за тётка. Прямо хоть рисуй её — прямо с Курыча!) Не там, так не там… (Снова бабка. Спать собралась!) Да тебе говорят, тут я, ёшкин ты кот (снова тётка, совсем из себя выходит!), ёшкин ты…

— А часто она приезжает? — вдруг спрашиваю я. Трудно сказать зачем. Может, потому что мне вдруг показалось, что я… слишком слушатель, слишком зритель. У вас так не бывает? Когда вы нарочно перебиваете кого-то? Сами знаете, что зря, и вообще, но… Но он так классно всё это представлял, а я? Только и могу, что рот раззявить?

— Нечасто, по праздникам… — Сбился он, конечно. Перестал представлять.

— А зачем? — спрашиваю. Это я уже так, чтобы не молчать. Зачем родственники по праздникам приезжают!

— Семечки всегда привозит. А бабка плюётся. Она их не любит…

— А что она любит? — вырывается у меня. И вот это уж совсем зря. Действительно — вырвалось. Бестактный вопрос. Да мало что бестактный — просто глупый. Все прекрасно знают, что же любит Курычева бабка. Еле ковыляет, но продолжает любить. Это же любит и Курычева мама. Как в том анекдоте — на «ВОД» начинается, на «КА» заканчивается…

Я его маму только два раза видела. Она не живёт с ними. Не жила… Нет, и сейчас не живёт, но теперь и Курыч не живёт, и как теперь говорить… Я ведь ещё и потому тогда Курыча перебила — когда он говорил, изображал, представлял, и у него всё так хорошо получалось, — что слишком часто у меня наоборот бывает. Когда не можешь ни сказать, ни изобразить. Как будто что-то внутри тебя скачет и никак не может выпрыгнуть… Ну да, это всё моя тонкая душевная организация. Как всё-таки хорошо, что мама у меня психолог!

— Я знаю, как коньки сделать. Самим и сразу! — заявляет Курыч.

— Ну-ну… — закатываю я глаза. Теперь хоть понятно, зачем мы на карьер этот потащились. Со двора ведь в любую из четырёх сторон уйти можно. А мы пошли — в эту…

— Кататься будем прямо на шузах, я знаю, как! — продолжает хвастаться Курыч. Я не спорю. Я начинаю привыкать к тому, что он всегда полон идей. И все они, как одна, дурацкие. Но если сказать ему об этом, — обидится. Обижался… Не всегда, правда. Если уж очень был уверен, говорил: «Некритично!» Ну а какая критика, если некритично? Молчишь…

Пришли. Карьер этот — серый блин. И по другому краю блина две «непонятности» бродят. Ну ладно, это же по другому, не по этому… Как мы решили, что «ну ладно»? Не знаю. Переглянулись. Переглянулись — и остались.

Курыч вышел на лёд, попробовал поскользить, ничего у него, конечно, не получилось.

— Фигня, — говорит. — Надо подошвы водой облить, они обледенеют, — вот тебе и коньки!

— А где мы воду возьмём? — спрашивает Веснуха.

— Да кругом вода! — восхищается Курыч. — Ты же Веснуха! Типа Весна! Ты для нас кусок льда растопишь! — Но тут же он серьёзнеет. — Надо дырку в льде проделать, там вода.

— Не в льде, а во льду! — не выдерживаю я. — А ещё поэт!

Курыч бесится — он терпеть не может, когда я его поправляю, а уж поэтом назвать…! Я это знаю, но всё равно говорю. Я недовольна, что мы сюда притащились…

— Да ладно, ладно, успокойся. Какой ты поэт! Ты…

— Кто? — смотрит Курыч прямо мне в глаза, а от этого бешусь уже я!

— Тупэмо! — говорю я насмешливо. Но всем это нравится! «Тупэмо, тупэмо!» — начинаем мы носиться по льду, пытаясь скользить. Но даже мои остроносенькие сапожки, на которых я где только не падала, скользить отказываются. Как назло, как по волшебству!

— На красных лапках гусь тяжёлый…! — отчаиваюсь я.

— Ты не гусь, ты гусятина, — хохочет Курыч.

— При чём тут гусятина? Это Некрасов, между прочим! — ехидничаю я.

— Между — прочим — рожи — корчим! — продолжает веселиться Курыч. Веснуха с Налимом молча носятся. Опять за Веснухину шапку взялись…

Поэтом я Курыча вот почему назвала. На днях мы нашли сломанную гитару — у неё гриф из подвала торчал. Струн нет, две дыры в корпусе, такие, что кошка пролезет, — восстановлению, что называется, не подлежит. Но Курыч зачем-то её домой утащил. А на следующий день, в коридоре, в школе (даже не знаю, что он в этот день там делал, он же из «Б», бэшки вообще на соревнования уехали), даёт мне сложенный вчетверо листок.

— Песня, — говорит.

— Песня? Ну спой… — говорю. Сказала и сама испугалась — он же такой, возьмёт да и споёт прямо сейчас, прямо в коридоре.

— Потом, — говорит.

«Потома» этого, конечно, не было. Курычев «потом» значил «никогда», я это уже поняла. Даже Веснухе как-то сказала. «Слушай, — говорю, — ты заметила, что если за Курычем заходишь, а он говорит, что выйдёт „потом“, то он вообще не выходит?» Веснуха кивнула. Хороший ответ! Так же она кивнула и когда я ей эту песню показала. На истории. Я ей просто этот листок под нос подсунула — мы же с ней за одной партой сидели, она теперь во всех смыслах на Янином месте была. В общем, посидела она, глазами похлопала — и кивнула!

На листке было:

В сыром-сыром подвалеЧёрный-чёрный котНа сломанной гитареПесенку поёт.Пускай вам эта песняСовсем не по душе,Он в этом тёмном местеОсвоился уже.Его теперь не выгнатьПри всём желанье вашем.Он будет петь о жизни,Он будет петь о важном!

Я подождала немного, вижу, что, кроме кивка, реакции не будет, и сама спросила:

— А тебя ничего не удивляет?

— Нет… — говорит.

— И то, что ошибок нет?

— Нет?..

— Ох, — вздохнула я. — Разговор окончен…

Вы думаете, она обиделась? Окончен так окончен!

Про ошибки (про их отсутствие) я вечером у Курыча поинтересовалась. Он обрадовался, начал хвастать, «врождённая грамотность» и тому подобное. Мне надоело и я сказала:

— Только «выгнать» и «жизни» — это не рифма. Если только ассонанс какой-нибудь…

Ему не понравилось. Разозлился даже.

— Откуда ты всё это знаешь? — спрашивает. — Ананасы эти всякие!

— Да все знают, — говорю. Это я перегнула, конечно. Какие «все». Просто мы с Яной целых полтора года на литкружок к Татьяне Алексеевне ходили. Полезно! На режиссёра — литературу надо сдавать, уж это в любом случае!..