Внучок - Данила Валик

лишился я тебя. Наверно могло быть хорошо всё, ответь мне матушка моя? А беда у тебя была. Как же жаль — именно у тебя. Ах…. Жаль что только вздохи. И ничего к сожалению больше нет. Жаль… Жаль что жаль и что страшно тоже жаль. И очень страшно что даже этого не будет. А-а-а…

Всё заполнило гудение. Бесконечное эхо последнего вопля страха и сожалений. Это звук души застывшей в агонии. Агония вечной жалости и страха. Гудит не переставая и никогда не перестанет гудеть. Кроме гудящей пустоты ничего и никогда больше не будет. Нота жаль и нота страшно будут вечно играть свою полифонию. Но лепесток мамы. Заиграла нота матери. Симфония вечного кошмара превратилась в симфонию вечной надежды. Скорлупа пустого ничего осветилась. Всё светлее и светлее.

— Вижу… тебя — свет осветил вновь появившийся лепесток. — Ты… — прохрипел воскресший еще одним ожившим лепестком.

Безгоризонтье пустоты треснуло извне — оттуда было светло. Следующая трещина со стороны яви сущей, вновь дала жизнь оторванным лепесткам. Громогласный хор вдохнул дух бесконечного в пропасть пустоты. Распустил свои крылья, устремился на небесных колесницах. Мчалось множество всадников. Мчалась песнь света, ода святой жизни. Все они мчались к цветку.

— Пусть всегда будет солнце! — громом раскатилось могущественное пение. — Пусть всегда будет небо! — окатило еще одной волной — Пусть всегда будет мама! — войско на мгновенье замерло.

В сей миг могучий таран рогов-колоссов сокрушил непроглядное небо тьмы, проломив дыру в чёрной скорлупе. Лик могучей матери склонился над пропастью яко Саваоф. Бурёнка-телец, неодолимый потомок исполинов, воительница тел небесных. Прытью, рывком стремительным устремилась к цветку, обливаясь пламенем из очей своих. Потоки пара шумно вырвались из ноздрей. Распахнула жевало, словно земля разверзлась поглотить Дафана с Авироном.

— Пусть всегда буду я-я-я!!! — прекрасный рёв обитателей царствия неба завершил воскресенье на торжественной ноте.

Тьма рушилась. Всё начало заполняться ослепляющими лучами. За миг перед триумфом сияния, затворились желваки тельчихи-матушки. Рванула, вытащила цветок. Посыпалась земля с корней дождем небесных метеоров.

III

Я мчался ближе и ближе, стало теплее. Быстро мчался. Вот я близко, совсем к мешочку, где я и матушка лежим. Летят крылья запряженных тетраморфов, святые, четвероликие твари. Не сбавляет колесница натиску — дальше скачет, а меня на себе несёт, остановится в мысли не держит. Куда же мы скачем, четвероликие скакуны?

Четвёрка прорвалась сквозь семя. Воскресший, пролетая сквозь мякину всерёдку, попал, прилетел в своё сердечко пшеничкино — всё вспомнил, всё. Скорбь о стариках, страх перед бесом. Вспомнил про себя всё и о всём, что рядом с ним было. Матушку вспомнил. Очень горько и больно за стариков стало. “Как же их та дрянь чертячья, скверна нечистая! Мухомор поганый!” Пронеслась обида и злость в голове. Ком встал. “Наверное в зарослях, исподтишка напал на беззащитных, лишь бы тогда не истязал их муками. А как изуродовал лик светлый старческий…” Жалко так внучку стало. Жалость душу саблями рубит. Кольнула иголочка, эхо пустоты ещё не растворились. Вспомнил последнее: как его тошнота сильно мутила. Рвотой выворачивала. В сам раз как вспомнил — на поток ручейка жизни окунули его с колесницы, высадили. Понесли его воды, вернулся в себя. Замерла колесница на мгновение, убедилась, что внучек плывёт в водах жизни, и ускакали-улетели на небеса.

Искорки не успело мигнуть в голове — так вот я уже тут! Хорошо ж как… Светло-добро, сияние тёплое где-то далеко доносится, но всё равно — так приятно. Как же хочется к сиянию этому поближе прилепиться. Выворачивание рвотное перебило радость возвращения к жизни сущей. Потянуло выворотом вперед, а колесница уж в высях порхает. Милосерднейшие, добрейшие твари неба. Чуете вы, чувствуете как тяжко мне пришлось, маньохонькому. Сострадание у вас как у души человеческой. Главное, рвота эта попадись, цепи гады брюхо передавили. Враз и пустота и эти чудеса. Помазали на бесий трон, вот и беды меня настигают. А рвота как рванула, как начала наизнанку выворачивать-выкручивать — словно в водовороте морском верчусь. Туда-сюда, сюда-туда — тяжко… но стерпимо пока. Только вот сколько этого водоворота мне уготовано? Авось застряну тут навсегда еще… Буду как собака за хвостом — гонятся до конца века своего. Но даже такой псиной, застрявшей до конца пути земного в погоне за своим же хвостиком, уж точно лучше быть им, чем мертвым львом. После того кошмара, да хоть мухой навозной. Жить хочется страшно и прекрасно это чем-то. Там, ой, в преисподней этой побывав, иль как то кличут. Скорлупа какая-то вообще, эти пальцы длиннющие, гнилые — как черви-ниточки. А может тот кошмар и страшнее ада. Да, точно страшнее. Ничего страшнее быть не может — разве что вообще все лепестки выдернуть- так ты вообще и не был никогда и сейчас тебя нет и не будет никогда вовсе. Из ада хоть выпустят через год, как гадости все свои исправишь — выйдешь без черни на душе. И наслаждайся вот той второй загадочной жизнью, которая после первой смерти начинается. Сад какой-то, наверное растёт чего. И дыни сладкие наверно и тыквы и абрикосы и может даже мячики там растут. Ну там… маленьким чтобы поиграть-попинать. Не будем же мы с пастухами в том саду овечек пасти. Есть один пастух — пусть и дует-пустует. Плюс огорожен тот сад защитой ангельской, непроходимой. Куда эти овцы могут ускакать? Там всё рядом же, это-ж сад. Ну думаю волков там точно нету. Если бы в этой, первой жизни только волками одними обходилось. Вот этот сад, может дурью маюсь, но я вроде именно его во сне видел. А там никак стен, ни огороды, ни рова. Да так смотришь — вроде ничё и не видно, нет сада никакого. Но вот там я серафима увидел впервой, ой страшно было — уже просыпаться начал. Как впервой такую тварину видишь, как он крыльями махнет — сердце не то что в пятки, на пару саженей в сыру землю закапывается. Шагу не сделаешь, ага: дёргайся, качайся, прыгай-приседай — фига чё выйдет. Страшный сон вот — он как? Если сильно испугаешься — то же самое всё: ноги не ходят, руки даже не поднимешь. И стой значиться, ожидай пока тебе псоглавец руки-ноги покусает да кости обглодает. А там уже думаешь как же скелетиком жить-то буду, ёёё… Кошмары кошмарами, а как в такую дуристику во сне поверю, комаром там например полетаю и уже верю шо я — комар. Проснусь — потянусь, глаза протру и как пойму что я, балда сонная: судьбу