Русское народное порно - Станислав Шуляк

– Интенсивный какой, – сказал я.

– Интенсивный, – жалко шепнула девица.

– И непреоборимый?

– Да, – ещё жальче шепнула она.

– Касайся, касайся! – стонал Василий. Он был весь красен. Та, как ей было сказано, сызнова касалась юношеского уда.

– Капитальный и обнадёживающий?

На этот раз её не хватило даже на шёпот, и она согласилась одними глазами.

Странное что-то произошло с Гулечкой. Она пресерьёзно позволила мне довести себя до нетерпеливо ожидавшего юноши. Я мягко направил её руку к искомому предмету, Гулечка обхватила пальцами нерушимый Васенькин уд, и тут мгновенная судорога пробежала по её телу. Казалось, хорошенькая обезьянка хочет прямо теперь затолкать эту твердостенную чуждую юношескую принадлежность в себя, буквально, напрыгнуть на оную. Хотя это длилось менее секунды, Гулькино движение заметили все. Она увидела это, отошла от Васеньки и отвернулась.

– Ещё! – простонал юноша, поняв, что сладкая процедура закончилась.

– Погодь, – возразил я.

13

Васенька посмотрел на меня. Как-то этак подпочвенно. Как-то так разорённо.

– Ты ведь доверяешь мне? – спросил я его.

– Да, – сказал бедный мальчик.

Тут Алёша быстро стянул с себя трусы.

– Я снял всё, а можно и мне то же? – выпалил он.

– И ты погодь, милый, – возразил я маневренно. С этаким руководственным назначением.

– А что?

Я поворотился к остальным. Как мастер злоключений какой-то.

– А вы все доверяете мне? – спросил я.

– Да, да, – нестройно заголосили юноши и юницы.

– Так может, мы теперь возьмём да снимем наше первое кино?

– А съёмочная группа? – удивлённо спросила Танечка Окунцова.

– Да вот же она, – усмешливо и победительно сказал я, обведя рукой всех в зале.

– А студия, камера? – не унималась она.

– Камера за стенкой стоит давно наготове. А студия… везде: и здесь, и в гардеропной (она же аксессуарная), и в спальной, и на веранде, и в мезонине. Всё для вас, красивые мои! Только в кабинет мой вам вход закрыт.

– Так это вы здесь самый главный, стало быть? – удивлённо спросила Тамара Шконько.

– Нешто вам питерские аль московские милей? – кротко заметил я.

– Нет. Я только спросила.

– Так что же, согласны? – продолжил я.

Согласны были все. Для них это была ещё шутка, была игра. Взрослая, но всё-таки игра.

– Интересно вам это? – спросил я. – Сниматься в кино…

Им было интересно, они кивали головами, слышны были беспардонные одобрительные возгласы.

Я повёл их в спальную комнату.

– Но учтите… – фарисейски и тлетворно сказал я, заградив им вдруг путь, – вам в одежде на съёмочную площадку входить запрещается! А то, что на вас, это – одежда.

– А вам можно? – находчиво спросила Сашенька Бийская.

– Мне можно.

Оба юноши давно были нагими. Юницы же… под влиянием момента теперь почти не колебались. Не прошло и десяти секунд, как все лифчики и все трусики полетели на пол. Юноши и юницы сызнова смотрели друг на друга, будто бы знакомясь. Васенька противуположный пол, буквально, пожирал глазами, и казалось, готов был наброситься с целью насильственного разбойничества и сугубого попрания беззащитности. Алёша в том же направлении позыркивал несколько сдержанней, но тоже устремлённо. Заметно смущалась Олечка Конихина. Даже обнажившись, она плотно прикрывала руками грудь и лоно.

– Что, милая? – спросил я.

– Савва Иванович, – дрожащим голосом (тоном переполоха) сказала она. – Я, наверное, не подойду, у меня ещё не было ничего такого. В смысле, никого…

– Ахтунг! – дурашливо крикнул Васенька. – Среди нас девственница.

Сердиться на него было решительно невозможно.

– Ты подойдёшь, подойдешь! – никак не угомонялся он. – Дело поправимое!.. Это даже запросто!..

– А можно, я у тебя буду первым? – попросил Алёша Олечку и, взяв её за руку, немного отвёл от груди. – Я очень хочу!

В том, что он хочет, можно было не сомневаться. Его междуножный индикатор на сие хотенье неоспоримо указывал.

Олечка намеревалась отнять свою руку, но юноша не выпускал.

– Не сегодня, – возразил я. – Видишь, у бедной чуть зубки от волнения не стучат. Нет, милая, – сказал я Олечке. – Сегодня ты просто постой, посмотри на других, а уж завтра, если ты не будешь против, Алёшенька тебя возьмёт. А ты, хороший мой, – бросил я юноше, – пока побудь с кем-то поопытней.

– Ладно? – тихо спросил тот у юницы. – Можно?

Олечка в смятении не отвечала ничего.

Последние препятствия отпали, и мы все вошли в спаленку.

14

Посередине стояла кровать. Из новомодных, такие ещё зовут аэродромами. Или в том же духе, но поскабрёзнее. Перед кроватью – камера на треноге. Пара фонарей также на треногах. Детки мои расположились у стеночки, как я им указал. Ещё я велел им не шуметь, звук мы тоже писать будем.

– Ну, вернёмся к нашему Васеньке, – сказал я. – Заждался поди?

– Да я-то ничего, а вот он заждался, – смешливо отвечал юноша, глянув в тот регион, где у человеков обыкновенно дислоцируется низ живота.

– Выбери себе какую-нибудь из наших красавиц, – елейно предложил я.

– Можно любую? – гулко спросил Васенька.

– Кроме Олечки. Олечку побережём покуда.

Та, услышав, что речь о ней, снова покраснела и стала прикрываться пуще прежнего. Стояла она, плотно прижавшись к стенке, и старалась держаться прямо, чтобы поменее можно было разглядеть её славненькую девичью попку. Прям беда с этими девственницами!

Васенька приблизился к юницам. Он осматривал их с головы и до ног. Уд его, несколько стушевавшийся, снова стал набухать и возвеличиваться.

Немного шаля, юноша стал отрывать от стенки перепуганную Олечку, кажется, собираясь вынудить её сделать полный оборот. Показаться во всей неотъемлемой красе. Та напряглась и зажалась.

– Не бойся! – весело сказал он. – Шутка!

Олечка вымученно улыбнулась.

Прямые Васенькины взгляды смутили и остальных юниц. Прикрылась руками и моя обезьянка, и Танечка, и Тамара. Тот же настойчиво отводил их руки, желая рассмотреть получше. Так, будто бы он лошадь торговал на ярмарке. Одна Сашенька Васькины рассматриванья парировала прямым, дихотомическим и даже немного дерзким взглядом.

«Экая решительная, животрепещущая юница!» – подивился немного я.

Наконец, юноша взял за руку Тамару, притянул к себе. И посмотрел на меня.

– Выбрал? – сказал я. – Спроси, согласна она?

– Ты согласна?

Смущённая Тамарочка ответствовала одними только глазами.

Это всё чёртова природа, пакостная наша натура! Они обе пока решительно были на моей стороне.

– Что надо делать? – спросил Васенька.

– Для начала попроще что-то. Без всяческой камасутры. Сегодня мы только разогреваемся, учимся двигаться, поворачиваться, ласкать друг друга, дышать, стонать, извергать семя. Не думайте, что вы всё это умеете. То есть, конечно, умеете, но не так, чтоб это смотрелось красиво. Это у вас, может, и не с третьего и не с пятого раза получится.

– Мы научимся, – пообещал Васенька.

Я подал ему принесенный из гардеропной (она же аксессуарная) белый махровый халатик.

– Накинь на неё пока, – сказал я.

Васенька послушливо помог Тамарочке облачиться в оную аксессуарную одежду.

– Итак, – сказал я. – Ты лежишь и ожидаешь прихода своей красавицы.

– Раздетый? – бравурно спросил Васенька.

– Какой же ещё! Ты полон нетерпения. Мы должны увидеть это на твоём лице, ты уж постарайся. А красавица твоя вышла попить сока или почистить зубки или просто переодеться. Ты уже, буквально, изнемогаешь. И вот, наконец, она входит. Снимать будем по эпизодам, – объявил ещё я. – Первый эпизод – лежащий Васенька, второй – появление Тамарочки, третий – Тамарочка идёт к своему другу, это со спины, халатик пока не снимает…

Юноша и юница стояли, обнявшись, и внимательно слушали меня.

– Тогда ты её хватаешь и запрокидываешь на постель. Ты молодой, распалённый – много ль тебе надо? Сисечку посмотреть-потрогать, лоно девичье обнажить, пальчики-шалуны туда всунуть – так что всё можно сделать и в халатике, – тут я несколько перевёл дыхание. – Юницу же прекрасную это несколько задевает…

– Юницу!.. – хмыкнул Васенька.

– Да, юницу. У юниц и юношей цели, как известно, несколько противуположны. Юница жаждет, чтоб юноша раздел её полностью. Чтоб всю её, красивую, увидел. Чтоб восхитился. Чтоб ласкал и распалял, бросал динамические взгляды, а не сразу уд свой жадный, красноречивый, истребительный всунуть тщился в сокровенную девичью расщелинку. Вот ведь цель какая тайная у всяческой юницы. У всяческой угнетаемой самки. Так, милая? – спросил я у Тамарочки.

– Так, – серьёзно кивнула она. – И явная тоже.

Ещё бы она не согласилась, еще бы она сказала «не так»! Ведь я теперь был ходатаем и заступником не её одной, но всего многомиллионного девического племени. Заступником пред жадными, сластолюбивыми, самодовольными и, в общем, примитивными мужескими существами. К коим и сам тоже с младых годов присовокуплён был.